— Я думал, что как раз наоборот, — покачал я головой, вспоминая каждую такую сомнительную вылазку, где я так или иначе страдал.

— Спрячем твой велик в кустах перед тем, как свернуть на ту улицу. Не бойся, я там часто его прячу, — продолжал Минхёк, чувствуя себя великим стратегом. — Сядешь ко мне на багажник, на случай, если нам придется быстро сматываться.

Я кивнул, не испытывая желания спорить. Я знал, что друг сильнее меня, а велосипед у него быстрее. Внезапно дом с привидениями в конце улицы уже перестал казаться мне таким уж опасным, но ощущение, что кровь может пролиться, только усилилось. Я посмотрел на друга, который затаскивал велик в укромное место. Возможно, хотел еще раз попытаться отговорить его, но, увидев выражение его лица, только спросил: «Ты готов?»

Как и всегда, когда Минхёк отрывал вторую ногу от земли, я не сомневался, что сейчас мы грохнемся, расплескав содержимое своих бестолковых голов. Велосипед отчаянно мотало из стороны в сторону. Амплитуда пьяных покачиваний усиливалась. Я закрыл глаза в ожидании неизбежного.

Велосипед набрал скорость и перестал качаться из стороны в сторону. Я ослабил мертвую хватку, которой вцепился в друга, и ухватился за багажник. Глядя на спину Минхёка, удивительно широкую для четырнадцатилетнего мальчишки, наблюдая, как она движется под футболкой «на вырост», как плечи наклоняются то в одну, то в другую сторону в зависимости от того, на какую педаль он нажимал, я вдруг испытал какое-то странное чувство, которое заставило щеки покрыться мурашками и отвести взгляд.

Наконец мы добрались до жуткого темного дома в конце улицы. Дальше дорога кончалась и становилась грунтовой, следовали синие щиты с разными указателями. Раньше, когда железная дорога еще работала и поезда по ней перевозили уголь между заводами, тут располагался грузовой двор.

— Прибыли, — Минхёк остановился у высокого поребрика и поставил на него ногу.

Я соскользнул с багажника, испытывая смесь облегчения и сожаления.

— Хорошо…

Мы двинулись по тропинке из потрескавшегося асфальта, начавшего зарастать сорняками. Раз или два на грузовом дворе попытался завестись дизель. Значит люди там все же были.

— Страшно? — Минхёк стукнул меня по плечу.

— Да. А тебе?

— Даже не знаю. Тут вроде не происходило ничего страшного. Я спрашивал у отца, что тут было раньше. Он рассказал мне, что после второй мировой тут жили люди, которые работали на заводах. Ну знаешь, всякие машинисты, стрелочники, грузчики, — он указал пальцем на дома, стоящие на другой стороне улицы. — Вон в тех до сих пор бомжи живут, а в том, куда мы идем, они складывают трупы, потому что нет денег на нормальные похороны.

— Это ты сейчас придумал, придурок? — я сощурился и скептически посмотрел на товарища, воткнув руки в бока. — Не смешно вообще.

— Да ладно, — как обычно рассмеялся тот в ответ. — Мы же не боимся встретить там наркоманов, которые пытаются поживиться и перекусить подтухшей человеческой плотью.

— Знаешь, — я легко пнул друга под зад коленом. — Наркоманы меня не пугают, а вот наступить в дерьмо реально страшно. Там ведь темно.

Асфальтовая дорожка оборвалась, и теперь мы шли по утоптанной тропинке, которую, пусть и без особого желания, захватывала трава.

Жуткий дом изначально был красного цвета, но теперь же краска слезла где-то полностью, а где-то частично, образуя отвратительные проплешины, которые выглядели как язвы. Окна глядели пустыми глазницами, забитыми досками. Кровельных плиток почти не было. Сорняки выше нашего роста бурно росли по обеим сторонам дома.

Мы посмотрели по сторонам улицы, сначала в одну, потом в другую. Дизель снова подал свой голос, а затем замолк. На улице не было ни души.

— Ты готов? — спросил Минхёк, но ответа, казалось, не ждал.

— Знаешь, я тут подумал, сколько ботинок влезет в мою задницу, если нас снова поймают… — грубо ответил я, понимая, что совсем не готов оказаться по другую сторону экрана любимых фильмов ужасов.

— Все будет хорошо. Тут никого нет.

С этих слов обычно начинаются самые невероятные приключения. Через заросшую лужайку, похлестывая друг друга по лицу колючими кустарниками, мы направились к крыльцу.

Слева от него валялась выломанная декоративная решетка, которая служила защитой для подвального окошка. Мы увидели ржавые гвозди, которыми, видимо, кто-то пытался приделать ее обратно, но так и бросил это занятие. С обеих сторон были кусты роз, до сих пор пытавшиеся цвести, но некоторые все же сдавшиеся и почерневшие.

Мы мрачно переглянулись. Прохладный ветерок из подвала уже нес какой-то странный, совсем неприятный запах.

— Ты же не хочешь вправду лезть туда? — спросил я. В голосе звучала мольба.

— На самом деле, что-то уже не очень, — Минхёк присел на корточки и заглянул в окошко. — Но полезу. Я ведь не трусишка.

Я сложил руки на груди и закатил глаза, но тут же вздрогнул, когда дизель снова затарахтел, чем вызвал волну раскатистого смеха. Я недовольно ткнул приятеля носком ботинка в бок, а затем присел рядом. Сердце ухало как барабан. В подвале я не увидел ничего, кроме прошлогодней листвы, пожелтевших газет и теней. Но теней хватало с избытком. Угрожающе торчали гвозди от решетки, видимо, та вырывалась с остервенением каким-нибудь бродягой, который пытался укрыться в помещении, скажем, от январского снегопада, холодного ноябрьского дождя или летнего ливня.

— Мин-и… — начал было я, но тут же замолчал и опустился на четвереньки.

— Что? — он смерил меня заинтересованным взглядом и повторил мой жест. — Что такое?

— Там, кажется, высоко.

Обычно мне нравился запах прелой листвы, но у этого дома ничего приятного не было. Листья под ладонями и коленями напоминали губку, и толщина у нее была приличая. Внезапно я спросил себя, а что, если из этих листьев сейчас высунется мертвая костлявая рука и схватит меня. Отряхнув ладонь, я открыл окошко, и оно, протяжно проскрипев на ржавых петлях, поднялось вверх.

— Если там кто-то есть, то я нассу на него и уйду, — пытался шутить я, чувствуя напряжение. Я всматривался в темноту подвала, пытаясь там что-то разглядеть. — Хотя нет, я лучше нассу на тебя.

Минхёк оттолкнул меня локтем, чтобы тоже посмотреть. В густом сумраке виднелись очертания ящиков и коробок. Пол в подвале был земляной, и от него, как и от листвы, тянуло гнилью и сыростью. Проглядывалась громадина котла или печки, трубы от которой уходили в потолок. Кажется, даже была видна лестница, ведущая из подвала в дом. Минхёк лег на живот, подтянулся ближе к окошку, и прежде чем я смог поверить в то, что он собрался сделать, ноги его исчезли в окне.

— Мин-и! — прошипел я. — Бога ради, что ты делаешь? Вылезай, давай.

Минхёк не ответил. Он уже полностью протиснулся в окно. Футболка на пояснице задралась, он едва разминулся с торчащим гвоздем, который мог бы сильно его поцарапать. А секунду спустя я услышал, как тело грохнулось на твердый земляной пол подвала.

— Тут никого нет, — голос друга приплыл снизу. — Только действительно высоко. Я тебя поймаю, если боишься.

Я улегся на живот и сунул ноги в окно, пока страх не заставил меня бежать отсюда, в надежде, что не распорю о гвозди ни руки, ни живот.

Кто-то схватил меня за ноги. Я вскрикнул.

— Это всего лишь я, — прошептал Минхёк, и мгновение спустя, я уже стоял рядом с ним на полу подвала, одергивая штаны и футболку. — А ты думал кто?

— Бомжи и наркоманы, — ответил я с нервным смешком.

— Разделимся?

— Нет уж! — сердце буквально стучало в голове, и я слышал его удары. — Я от тебя ни на шаг.

Сначала мы направились к хранилищу угля. В таком старом доме, как этот, котел работал на угле, а не на солярке. Никто не удосужился переделать котел, потому что дом так и не нашел нового хозяина.

Минхёк шел впереди, сжимая в руке рогатку, а я вплотную к нему, пытаясь смотреть во все стороны одновременно. Он остановился на мгновение у одной из стенок угольного бункера, а потом с криком выскочил из-за нее. Я зажмурился, приготовившись к самому плохому, но ответом мне была лишь тишина. Я осторожно открыл глаза.