— Да полно тебе, Федя, — улыбнулся Антонов. — Сашка — целый комиссар и сама может решать свою судьбу. Считает нужным ехать — пусть едет. Патроны нам нужны до смерти, мы ничего не можем без них. Меня другое беспокоит. Чего большевики с нас потребуют за свое золото? Я знаю эту породу, они снега зимой не дадут за так.

— Я сама большевичка, между прочим, — вскинулась Саша. — Нет, ну мы можем тут сидеть и лелеять старые обиды. Это сколько угодно. Дождемся, пока нас, безоружных, возьмут голыми руками. А можем вместе с другими революционерами искать способы борьбы с общим врагом…

— Да угомонись ты, — махнул рукой Князев. — Чую, нечисто тут что-то. А все ж не в том мы положении, чтоб харчами перебирать.

— Без боеприпаса много не навоюешь, — согласился Антонов. — Неволить не станем, Сашка, но коли готова, так езжай. Вдруг что выгорит.

Саша переводила взгляд с одного мужчины на другого. С самого начала она опасалась, что они не поладят между собой, очень уж разными они были людьми. Антонов — прирожденный бунтарь и профессиональный революционер. Он был не чужд рисовки, позерства даже. Одевался, сколько это было возможно в полевых условиях, щегольски, держал себя с некоторой лихостью. Даже с друзьями говорил задиристо, словно подначивая. Образован он был поверхностно, нахватался знаний скорее в эсеровских кругах, чем в реальном училище, которого так и не окончил; однако обладал живым и острым умом. Была в нем при этом глубокая и подлинная боль за народ, потому тамбовские мужики охотно держали его за своего. Антонов не выглядел простым, и все же был прост.

Князев, напротив, простым выглядел, но отнюдь не был. Саша плотно работала с ним полгода и то не все в нем могла понять и предугадать. Обширные познания в военном деле, которые он получил в основном самостоятельно, сочетались в Князеве с феноменальной интуицией, что позволяло ему противостоять полководцам с самым блестящим образованием. Он не умел нравиться людям, но умел вызывать у них преданность.

Между собой командиры сошлись гораздо быстрее и проще, чем Саша опасалась. Антонов знал, как вести за собой людей, а Князев — на что. Как нечто само собой разумеющееся они постановили, что восстание должно любой ценой распространяться, захватывать транспортные узлы и целью своей иметь сам Тамбов, чтоб с этого плацдарма перекинуться на соседние губернии. У Антонова и прежде была такая идея, но только Князев превратил ее в план.

Оба они были не дураки выпить, что, похоже, помогало им понимать друг друга.

Теперь Сашу в Князеве тревожило другое. Он ни разу не пожаловался, но по многим едва различимым признакам Саша понимала, что увечье глубоко уязвляет его. Прежде, несмотря на грузность, он легко и быстро двигался, теперь же то и дело замирал на секунду — его тело потеряло привычное равновесие. Иногда Саша замечала, как он машинально пытается двинуть левой рукой, и всякий раз что-то сжималось внутри нее. Она старалась держаться рядом, стать ему вместо утраченной руки. Левый рукав его гимнастерки она зашила сама — криво и косо, но как уж сумела.

— Может, не след тебе все же уезжать, Александра, — сказал Князев медленно, с необычной для него неуверенностью. Он скорее умер бы, чем прямо сказал бы, что она нужна ему.

Саша обрадовалась. Ехать куда-то с Вершининым и становиться пешкой в его мутной игре не хотелось чудовищно. А вот прикончила его она бы с удовольствием — иссеченную спину до сих пор простреливало болью при любом неловком движении. Не говоря уж о том, что она только что вышла замуж, хоть это и не должно иметь решающего значения в делах революции… Но раз Князев просит ее остаться, она, разумеется, останется.

“Твое место за плечом кого-то более сильного. Собственной истории у тебя нет”, — говорила ей Матрона. Саша поморщилась. Почему она вообще до сих пор помнит эти слова? Что может полоумная сектантка понимать в их армейских делах? Ведь цель Саши с самого прибытия в пятьдесят первый полк в том и состояла, чтоб встать за плечом у Князева. И вот, теперь она нужна ему, как никогда прежде. Разве это не хорошо?

Да, но нет.

Оба они, Князев и Саша, значат теперь для революции больше, чем раньше. Следовательно, они должны становиться сильнее. Видимо, для этого им надо сделаться независимыми друг от друга. Так будет лучше для общего дела — и для каждого из них.

— Я поеду, — сказала Саша. Голос отчего-то стал хриплым, и она откашлялась. — Попробую достать золото и прислать боеприпасы. А там, глядишь, и прочее, что нам нужно.

— Как связь держать станем? — сразу перешел на деловой тон Князев. — Ну вот раздобудешь ты золото, отдашь Вершинину этому — и как узнаешь, что мы получили взамен? Связных не сможем к тебе прислать, без документов они до Петрограда не доберутся.

— Почтовое сообщение работает, — сказала Саша. — Пишите мне на почтамт до востребования. Хоть в этом успехи Нового порядка играют нам на руку.

— Письма и при царе вскрывали в черных кабинетах, — сказал Антонов. — Теперь, вестимо, и вовсе ни одного не пропускают.

— Значит, будем шифровать, — сказал Князев. — Александра, иди к Аглае. Попроси, чтоб показала тебе шифр, какой успеешь выучить.

— Что зашифровано, то может быть и расшифровано, — пожала плечами Саша. — Но, кажется, нет другого выхода… Осталась у нас бумага?

— Была вроде, — Антонов достал из-под лавки неряшливую пачку разномастных документов, стал рыться в ней. — Черт, все исписано. Оставались же еще чистые тетрадные листы, точно помню! Наташка, дуреха, извела, что ли, под свои святые письма…

Антонов души не чаял в молодой жене, и все же слегка стыдился перед товарищами ее простодушия.

Саша подняла вверх указательный палец:

— Святые письма! То, что нам надо.

Святые письма — суеверная традиция, в которой участвовали тысячи, может, уже десятки тысяч людей по всей России. Письма сообщали о своем чудесном происхождении и сулили невиданную удачу всякому, кто перепишет их и разошлет знакомым или посторонним людям. Тем же, кто откажется их распространять, письма грозили всяческими бедами. Саша знавала даже образованных людей, на которых это действовало и они старательно переписывали текст. Среди грамотных крестьян, мещан и солдат святые письма гуляли повсеместно.

— Святое письмо может найтись у любого, никаких подозрений оно не вызовет, — пояснила Саша. — Даже если на почте его вскроют, особо вчитываться в текст не станут. А главное, там есть содержательная часть, которую можно записывать как угодно, оно все время разная. Такой-то праведник переписал письмо столько-то раз и вышло ему такое-то счастье. Любые имена и числа можно вставлять. Так будем связь держать!

— Дело, — одобрил Князев. — До почтампта в Моршанске наши уж как-нибудь доберутся. Ступай теперь к Кирилл Михалычу, обсудишь с ним, чего нам прежде всего надобно.

— Мы имеем в виду, — ухмыльнулся Антонов, — потребности полка тоже не забудь с ним обсудить, молодая жена.

— А я вот вас содержал в куда как лучших условиях, — сказал Вершинин, с неудовольствием оглядывая подвал.

— Не гундите, — ответила Саша. — Вас по крайности не бьют. И это не оттого, что ни у кого тут руки не чешутся. Хотели оказаться ближе к народу — привыкайте к земле. Вот, принесла вам ваше одеяло, чтоб вы не околели совсем. А это ужин. Не кривитесь, у нас все так едят.

Саша разобрала седельные сумки Вершинина. С завистью оглядела его легкие, удобные, качественные вещи. Все они хранились в обитом кожей и окованном по краям жестью деревянном сундучке со множеством отделений — дорожном погребце. Там компактно размещались посуда столовая и для приготовления пищи, предметы личной гигиены, письменные принадлежности. Имелся даже самовар на четыре стакана, который можно было растопить от нескольких щепок. Но самое ценное — кольт и полсотни патронов к нему. Оружие в превосходном состоянии, хоть и видно, что пристрелянное. Саша подумала, что неплохо бы расстрелять Вершинина из его же пистолета, чтоб привыкнуть к нему, не тратя патронов понапрасну; однако отбросила эту мысль как мелочную и несообразную моменту.