Железная хватка на горле разжалась, и Лейла судорожно втянула в себя свежий воздух.

— Лейла!

«Я здесь, воевода!» — хотела крикнуть Лейла, но сил хватило только на сдавленный хрип.

Высокая широкоплечая фигура выросла над ней внезапно. Воевода глянул мельком — и, отвернувшись, снял с себя плащ и протянул его Лейле. Та кое-как завернулась, прикрыв разорванную рубаху. Воевода помог ей сесть.

— Они тебя не… ты цела?

Лейла закивала головой. Говорить она всё ещё не могла.

— Кто это был? Ты видела лица?

Лейла сначала кивнула, потом неопределённо пожала плечами — видела, мол, но не всех.

— Не бойся. Главное, что цела. Больше тебя никто здесь не тронет — клянусь жизнью.

Лейла закашлялась. Голос постепенно к ней возвращался.

— Там певец! — просипела она.

— Кто? — не понял воевода.

— Ну Бродяжка! Он меня спасать бросился! Там, в реке!

Воеводе не надо было повторять дважды. Вынеся Бродяжку из воды, он со всей возможной мягкостью опустил его на камни. Луна только начинала всходить. В её скудном свете лицо Бродяжки показалось Лейле совсем белым и безжизненным. Из раны на виске сочилась тёмная кровь.

Это было уже тем самым последним ударом, после которого тот, кого бьют, падает, как подкошенный. Лейла почувствовала, как что-то лопается у неё под рёбрами, как слишком туго натянутая бечёвка — и со стоном повалилась Бродяжке на грудь.

— Ой, лишенько-о-о-о!

Рука воеводы ласково легла ей на плечо.

— Прибереги слёзы, Лейла, — мягко попросил он. — Плакать будешь над покойником.

Лейла всхлипнула:

— А он не?.. Он разве не?..

— Ну что ты! — разуверил её воевода. — Живой он, только воды нахлебался. Посторонись-ка!

Лейла послушалась. Воевода устроил Бродяжку на спине поудобнее и резким движением свёл его руки вместе. Изо рта юноши потекла вода.

— Ну-ка, ещё!

На третий или четвёртый раз Бродяжка закашлялся и приоткрыл глаза.

— Где я? — слабым голосом спросил он. — Кто это?

Представив, каково сейчас Бродяжке — в непроницаемой тьме, без твёрдой опоры, потому что земля ему сейчас должна казаться зыбким болотом (навершием по голове — шутка ли?!), Лейла чуть не расплакалась снова.

— Ты на берегу реки, — ответил воевода. — Я — воевода, я вытащил тебя из воды. Лейла тоже здесь.

— Лейла? Она цела?

Лейла схватила руку Бродяжки и прижала к губам.

— Цела я, цела, — скороговоркой заговорила она, целуя мокрые, холодные как лёд пальцы. — Всё хорошо! Воевода всех прогнал.

Воевода на это не сказал ничего, только спросил, повернувшись к Лейле:

— Ты как, идти сможешь?

Лейла кивнула:

— Да.

— А ты, певец?

— Не знаю.

— Значит, не сможешь, — подвёл черту воевода. — Ладно, не беда.

Лейла подумала, что худенького Бродяжку она, если надо, вынесла бы и на своём горбу — мешки с зерном, которые приходилось таскать с гумна в амбар, были немногим легче. Но так бережно, как у воеводы, у неё ни за что бы не получилось. Воевода старался шагать мягко, чтобы лишний раз не трясти раненого. Лейла трусила следом.

Лагерь был почти пустой — большинство воинов уже спали, за что Лейла была им благодарна. Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-нибудь глазел на их странное шествие — впереди воевода с мокрым насквозь Бродяжкой на руках, сзади она — растерзанная и в воеводином плаще до пяток. Слава всем лесным богам, костёр не погас. Бродяжку уложили поближе к огню. Лейла переоделась в чистую и целую рубаху и присела рядом.

— Его бы переодеть, — заметил воевода. Лейла кивнула. Голова как будто налилась свинцом и думала туго. Бродяжка всё ещё был очень слаб. Лейла попыталась помочь ему протащить руку в рукав рубашки — и всё не могла сообразить, как же это делается.

— Оставь, Лейла, — потребовал воевода, поглядев на это. — Я сам справлюсь.

Лейле хватило сил только кивнуть и молча плюхнуться на землю. Остановившимися глазами она наблюдала, как воевода ловко переодел Бродяжку в сухое, укрыл потеплее и распялил мокрую одежду над огнём. От штанов и рубахи тут же повалил пар.

Всё страшное было позади, она цела, Бродяжка жив, рядом воевода — но жуткое ощущение осквернённости не проходило. Лейла чувствовала, что она замарана, запачкана — и отмыться от этой грязи было невозможно. Тело горело в тех местах, где его касались чужие руки. Горло всё ещё саднило. Запястья болели. К утру точно вспухнут синие пятна.

Воевода спас её и вернул в лагерь — а может, лучше бы он этого не делал? Тогда Лейла точно знала бы, как дальше быть — найти камень побольше и утопиться тут же, в реке. Разве можно девке жить с таким позором? Невелика разница, что начатое не закончили — всё равно она теперь как яблоко, от которого откусили. Кому оно такое, надкушенное, нужно? Только и остаётся, что сгнить.

Долго сдерживаемые слёзы прорвались наружу, и Лейла прижала к лицу и без того мокрый подол. Замарана безвозвратно и навсегда — хуже, чем если бы собака вывалялась в грязи. А что бы сказали деревенские! Уж там бы это точно не осталось тайной, а что было бы дальше — Лейла знала очень хорошо. Вымазанные дёгтем ворота. Комья грязи, летящие из-за плетней. Дороги бы не стало не то что на вечёрки — даже воду в реке пришлось бы брать отдельно, не там, где другие бабы. И замуж, уж конечно, можно было бы даже не метить — если бы и присватался кто приезжий, из другой деревни, ему бы в тот же день обсказали, что к чему. Всё, что у неё бы осталось — это короткое, как удар хлыста, слово, прилепившееся к ней на всю жизнь и вытеснившее бы даже её собственное имя.

Лейла плакала долго, но беззвучно, стараясь не сильно дёргать плечами. Она не знала, заметил это воевода или нет. Он не утешал её, не пытался снова обнять за плечи — но Лейла знала его рядом, и от этого ей было спокойнее. Вот Бродяжка — тот наверняка всё слышал. А может, и нет. Может быть, он уснул.

Слёзы постепенно иссякли. Лейла уже не плакала, а лишь изредка всхлипывала, судорожно и беззвучно. Плач утомил её, и девушка вдруг с удивлением поняла, что смогла бы заснуть.

— Вита! — пробился сквозь дремоту голос воеводы.

Всякий сон тут же слетел с Лейлы, и она рывком подняла голову.

— Вита, разыщи Андриса, — говорил воевода девочке, понятливо смотревшей на него. — Андриса знаешь? Это брат Лейлы. Вот его и найди. Пусть придёт сюда, к костру. Сделаешь?

Вита кивнула.

— Ну, ступай.

Ждать пришлось недолго. Вскоре из темноты Лейла услышала недовольный голос брата:

— Ну куда ты меня тащишь? Да не тащи, говорят тебе, рубаху порвёшь! Что ты, как собака? Словами надо говорить, понимаешь ты, нет? Словами, как все добрые люди!

Лейла обернулась к воеводе — и успела увидеть только его растворившуюся в темноте спину. Двигался воевода, как всегда, беззвучно.

Андрис подошёл к огню и бухнулся на стоявший рядом чурбак.

— Ну, чего стряслось? Что ты за мной эту полоумную посылаешь? Сама придумала или подсказал кто?

Лейла молчала, собираясь с духом и не зная, как рассказать брату о случившемся. Тот истолковал это по-своему.

— Так. Натворила чего-то, так ведь? — испытующе спросил он.

Дольше молчать было нельзя. Лейла слишком хорошо знала брата: не получив ответа, он бы поднял крик и перебудил бы весь лагерь. Набрав воздуху в грудь и подавляя искушение зажмуриться, Лейла единым духом выпалила всё — начиная с того, что после ужина они с Бродяжкой пошли к речке мыть котлы.

Вопреки ожиданиям, Андрис не стал орать и потрясать кулаками.

— Ну и чего? — удивился он. — Это из-за этого ты меня сюда позвала?

Лейла кивнула.

— Вот дура-то, — с удовлетворением заключил Андрис, как он делал всегда, когда видел случай ткнуть сестру носом. — Вот если б тебя в деревне опозорили — это да! Тогда хоть избу сноси. А тут-то что? Эка невидаль!

Лейла молчала. Слова брата втыкались в голову, как раскалённые иглы.

— Или ты всё это время жила, не зная, на что мужикам бабы нужны?

Не получив ответа, Андрис стал распаляться.