- Вы отдадите такое приказание, монсеньор, и немедленно.

   Как новый раскат грома прозвучали в комнате эти слова. Граф обернулся, их взгляды встретились.

   Гутрэ встал, подошел совсем близко, тихо, но жестко произнес:

   - А через три дня вы отдадите другое приказание: человек, убивший Оливье, должен исчезнуть.

   Де Ла Марш задумался. Канцлер терпеливо ждал.

   Внезапно лицо графа просветлело.

   - Что ж, пусть будет так! - воскликнул он. - Кто, в самом деле, станет искать убийцу простолюдина? К тому же, это может быть всего лишь несчастный случай, верно?

   Гутрэ кивнул.

   - Таким образом, - графу явно понравилась мысль собеседника, - мы убьем сразу двух зайцев: проявим акт милосердия и отомстим за смерть Оливье.

   Канцлер снова кивнул, но счел нужным добавить:

   - Не говоря еще об одном: можно смело ручаться, что этот самый крестьянин отвратит земляков от мыслей о недовольстве или, чего доброго, о бунте. Скорее, наоборот.

   - Ну и хитер же ты, друг Гутрэ! - воскликнул граф, хлопая собеседника по плечу, да так, что тот даже присел. - Вот бестия! Сделаем, как ты сказал.

   Канцлер скупо улыбнулся, затаив в душе усмешку и огромную радость. Граф де Ла Марш всего на одну десятую оценил первой фразой ум своего канцлера, но он пришел бы в неописуемый ужас, узнав, чтó на самом деле предполагал извлечь из этого разговора его любимец.

   - Я сейчас же позову д"Эрли.

   И граф потянулся за колокольчиком, лежавшим на столе.

   - Не стоит утруждать себя, монсеньор, - поспешно сказал Гутрэ, - я сам передам ему ваше поручение, мне это по пути, а заодно подготовлю узника к приятному известию о свободе.

   Де Ла Марш верил канцлеру как самому себе, поэтому не усомнился в его искренности.

   - Хорошо. Скажешь коменданту, чтобы узника перевели в пятую камеру.

   Канцлер согласно кивнул и вышел.

   Глава 2. Три вертикальные черты

   Пятая камера, хоть и находилась внизу, под лестницей главной башни, считалась самой лучшей. Со времени Третьего крестового похода сюда помещали лиц, принадлежащих к знатному роду или тех, кому полагался хороший уход. Обстановка соответствовала этому: мягкая постель, выложенные цветными плитами полы, ковровая дорожка на них. Отчего это было так, не знал никто; но, по-видимому, - чтобы максимально сократить путь узника в другую камеру, рядом, где его ожидала иная участь. Не подозревая о такой метаморфозе, он не догадывался, таким образом, что наилучших условий содержания он удостаивался перед уходом в мир иной. Утонченная жестокость? Кто знает. Это были врата Эдема, рядом с которым - преисподняя.

   Пятая камера отапливалась, ни один из узников не жаловался на сырость или холод; тюремщик трижды в день приносил еду.

   Канцлер вышел в коридор, спустился по винтовой лестнице и подошел к дверям, ведущим в подземелье. Стража молча пропустила посетителя: никто не решился расспрашивать этого человека о причинах его появления здесь. Один из стражников услужливо вызвался освещать факелом дорогу. Гутрэ сделал отрицательный жест и протянул руку. Солдат безропотно дал емуфакел.Канцлер протянул другую руку:

   - Ключ от пятой камеры.

   Ему торопливо подали всю связку, указав на нужный ключ.

   Освещая себе дорогу, Гутрэ двинулся вперед по дугообразному коридору. Было сухо, но прохладно. Он поежился. Вспомнил свой визит сюда несколько дней назад. Это он провожал отсюда в последний путь виконта де Шатель-Морана, которому здесь же, во дворе замка, отрубили голову по обвинению в государственной измене. Так было указано в документе, но на деле обстояло иначе. Виконт слишком распустил язык, понося Генриха де Бурбона, который, не став еще королем и будучи пока что протестантом, приобрел все же симпатии почти всех знатных людей королевства, понимавших, что ему всего один шаг до престола, а герцогу Майенскому - до пропасти. Да Ла Марш стерпел бы это, но не простил публичного оскорбления своей любовницы...

   Гутрэ замедлил шаги: где-то здесь. Он положил ключи в карман и поднес факел к двери. Белым цветом на ней обозначилась цифра V. Рядом, канцлер знал это, другая дверь с цифрой VI. Две двери, как две капли воды схожи между собой. Так сестры-близнецы лишь внешне похожи одна на другую; внутри они - лед и пламя, злость и доброта, любовь и ненависть.

   В камеру Љ VI попадали смертники.

   Канцлер огляделся вокруг. Ни души. Он один. В руке уже давно лежит кусок известняка. При свете коптящего факела рука уверенно прибавляет одну вертикальную черту впереди цифры V. Отошел, посмотрел. Слишком ярко, сразу бросится в глаза. Немного потерев пальцем, Гутрэ успокоился: теперь незаметно. Потом подошел к двери с цифрой VI и начисто стер единицу. Камеры поменялись местами. Сестры изменились: та, что любила - возненавидела; та, что питала ненависть - вкусила радость любви.

   Слева от бывшей шестой - еще дверь под цифрой VII. Канцлер и там стер единицу. Сделав свое дело, он спрятал мел и отправился обратно. Стражники ожидали его у дверей.

   - Все в порядке, - сказал канцлер, возвращая факел и ключи, - сухо и свежо, паутины нигде нет.

   - Ожидается знатный гость?.. - полюбопытствовал один из солдат... и осекся. Гутрэ посмотрел на него так, как, вероятно, смотрел кардинал де Балю на Людовика XI из своей клетки, в которую король упрятал его на целых десять лет.

   И все же он коротко ответил:

   - Да.

   - Прошу простить, мессир, - виновато залепетал стражник, - это ведь я так, на всякий случай. А гостям мы всегда рады. Что до порядка, то вы сами видели...