- Она оскорбила должностное лицо графа, а значит, и его самого! - завопил Оливье. - Эй, солдаты! Взять ее, связать и хорошенько наказать плетьми, чтобы помнила!

   Солдаты бросились к Ортанс, она увернулась от них в сторону, как раз туда, где стоял Оливье. Думая, что она собирается напасть на него, Оливье, которому уже подали плеть, взмахнул ею и с силой ударил женщину. На лице вмиг проступил кровавый рубец.

   - Как ты смеешь бить мою мать? - крикнул вдруг Жак. Он подбежал к матери и заслонил ее грудью. Сердитые, колючие детские глаза впились в хищное лицо Оливье. Еще секунда - и Жак готов был броситься на него и вгрызться зубами в эту противную руку, которая замахнулась плетью.

   - Ах ты, щенок, - прошипел сборщик налогов, - ты еще осмеливаешься совать нос не в свое дело!

   - Ты злой, гадкий, - всхлипнул Жак, - не ходи больше в наш дом, я запущу в тебя камнем!

   Глаза у Оливье полезли на лоб: никогда ему не приходилось выслушивать такого. Он замахнулся на Жака, и Ортанс не успела перехватить его руку. От сильного толчка Жак пролетел через всю комнату и ударился головой о стену. Ноги его подкосились, он упал. Лицо залилось кровью. Малышка Жак разбил лоб и нос. Это переполнило чашу терпения Ортанс. Она бросилась на Оливье, обеими руками наотмашь ударила его по лицу раз, другой - плача, крича, вся дрожа. Она исполняла только свой материнский долг, и Оливье отступил под градом ее ударов и проклятий. Его взгляд, понятый с полуслова, встретился с глазами коменданта тюрьмы, не меньшего негодяя, чем он сам. Тот кивнул, взял у солдата алебарду, замахнулся и ударил сплеча женщину по голове. Ортанс охнула и сразу обмякла. Из раны фонтаном вырвалась кровь, побежала по волосам и плечам. Бедная мать падала, угасала, как опаленный огнем цветок. Тело перестало подчиняться ей, глаза остекленело уставились в одну точку, и она мешком повалилась на пол, брызгая вокруг кровью. Голова ее в последний раз повернулась и уставилась на Жака застывшими зрачками. Мертвые губы дрогнули... хотели что-то сказать, но не успели. Судороги быстро прекратились.

   И тогда Жак, видевший все это, собрав последние силенки, с громким плачем, с криком отчаяния бросился на убийцу и вцепился зубами ему в руку. Тот дико вскричал и выпустил алебарду. Жак тут же кинулся к ней. Он хотел отомстить за мать, но не смог поднять это слишком тяжелое для него оружие. Здесь и настал его смертный час. Комендант с улыбкой подошел и хладнокровно всадил копье в грудь шестилетнего малыша... Жак умер мгновенно, не успев даже в последний раз вздохнуть. Он упал от Ортанс в двух шагах - неподвижный, маленький заступник своей матери, отдавший без колебаний за нее свою жизнь так же, как только что она отдала свою жизнь за него. Найдется ли еще где такая страшная, но и такая возвышенная смерть!

   - Проклятое отродье, - пробормотал Оливье, приводя в порядок свою одежду, несколько пострадавшую в схватке, - туда им и дорога. Эй, трогаемся!

   И он дал знак отправляться в обратный путь.

   - Да простит Всевышний этим несчастным, - перекрестился один из монахов. Другой добавил: - Вот что бывает с теми, кто не соблюдает установленную самим Господом Богом повинность. Да упокоятся их души на небесах. Аминь!

   С этими словами все вскочили на лошадей и направились к замку.

   Так закончил старый Гийом рассказ о трагедии, разыгравшейся на его глазах полчаса назад.

   Пьер долго молчал, тупо уставившись в угол комнаты, где растеклось бурое пятно. Он заметил, что оба темных ручья слились в один, и подумал: "Значит, и на небе этим душам суждено быть вместе, коли кровь их смешалась при смерти. Они были крови единой, так и предстанут перед Богом".

   - Что же ты молчишь? - услышал он голос старика. - Как мы будем жить дальше, Пьер? Долго ли еще они будут издеваться над нами?

   Несчастный отец не отвечал, безучастный, казалось, ко всему, ничего не видя, кроме бурого пятна.

   Повышая голос, Гийом продолжал:

   - Найдется ли кара, которая постигнет кровопийца Оливье? Сыщется ли человек, что покарает негодяя за его злодеяния?!..

   И тогда Пьер, впервые с начала страшного рассказа, тихо промолвил:

   - Сыщется.

   Старик повернулся, угрюмо посмотрел. Ему показалось, что бедный отец бредит, настолько брошенное им слово не вязалось с его отрешенным взглядом, с убитым видом.

   С минуту длилось молчание. Все так же глядя в угол, Пьер повторил:

   - Такой человек найдется.

   Весь этот день односельчане прощались с убитыми. На другой день после похорон Пьер, вернувшись с кладбища, подошел к печи, склонился в углу, что-то там долго искал, нашел, сунул за пазуху и направился к двери. Казалось, он что-то замыслил, такая решимость читалась по его виду.

   - Что ты задумал, Пьер? - крикнул ему вдогонку старик. Потом догадался: - Ты погубишь нашу деревню!

   Пьер не ответил.

   - Собираешься жаловаться графу?

   - Иду искать правосудия. Прощай, Гийом, - промолвил Пьер уже в дверях, потом вышел и, провожаемый недоуменными и тревожными взглядами соседей, быстрым шагом направился по дороге, ведущей через лес к замку графа де Ла Марш.

   Около двух часов пополудни Пьер подошел к замку и остановился в тридцати шагах от ворот. Перед ним вправо и влево тянулся ров с водой, опоясывающий замок, по ту сторону его неколебимо высились куртины с узкими оконными проемами; с обеих сторон куртин подпирали небо зубчатыми завершениями восьмидесятифутовые башни с машикулями*. На стенах - зубцы почти в рост человека, в пространстве между ними проглядывался шпиль колокольни и донжон. Путника встречал тяжелый подъемный мост, поднятый цепями до упоров, сделанных выше ворот. Настоящее жилище феодала раннего средневековья, хотя уже закончилось позднее. Все это угрюмо, с вызовом глядело на Пьера, безмолвно спрашивая, зачем он пожаловал, кто звал сюда его, голодного, гонимого нуждой? Кто из важных, сытых, довольных жизнью господ захочет говорить с ним?