- Но ведь вы совершаете несправедливое деяние.

   - Если я стану судить по справедливости, меня надо вышвырнуть отсюда, а замок отдать на разграбление черни. Да полно, Гутрэ, с каких это пор ты стал говорить о правосудии, да еще и в отношении какого-то раба, посмевшего поднять руку на своего господина?

   - А, туда ему и дорога, этому жирному псу, - махнул рукой собеседник, - мерзавец был не из последних. Его стяжательство виной тому, что крестьяне готовы сию же минуту взяться за оружие и идти штурмовать замок. Что вы скажете, если это и в самом деле произойдет?

   Де Ла Марш усмехнулся:

   - Вряд ли у них это получится, ты ведь знаешь, замок неприступен. Да и где они возьмут оружие?

   - Как бы они не соединились с мятежными дворянами-протестантами, готовыми одинаково убивать как испанцев, так и земляков - папистов.

   Граф промолчал. Канцлер был прав, и он знал это.

   Гутрэ между тем продолжал:

   - А всему виной Оливье: его ненасытная алчность, наглость, презрение к тем, кто ниже его.

   - Но ведь он только выполнял свои обязанности.

   - Он их чрезмерно превышал.

   Граф задумался, ища, что возразить. И нашел:

   - Но он был мне предан как пес и беспрекословно выполнял мои приказы.

   - Не отчаивайтесь, монсеньор, вы найдете себе другого слугу. Этот был не слишком хорош.

   Де Ла Марш вопросительно уставился на собеседника.

   - Думаешь, обманывал меня?

   - Уверен, потому что знал его отлично, даже лучше, чем вы. Я давно понял, что это за птица, и всегда говорил, что он плохо кончит. Так и вышло.

   - Значит, ты предрекал ему смерть?

   - Я чувствовал это. К старости, говорят, способность человека предугадывать события обостряется, а раз я не молодею, значит, я старею.

   - Я хотел бы, чтобы ты не старел, Гутрэ. Кто будет помогать мне, когда тебя не станет, мой верный друг?

   - Надеюсь, это случится не скоро, монсеньор. Во всяком случае, у меня еще есть время, чтобы сообщить вам кое-что. Я всё о том бедняке...

   - Помилуй бог, - рассмеялся граф, - да ведь разговор уже окончен. Сэтим крестьянином решено.

   - Разговор только начинается, монсеньор.

   Де Ла Марш удивленно вскинул брови:

   - Ты что-то задумал, хитрец...

   - А теперь слушайте, что я скажу, - оборвал его жестом руки Гутрэ.

   Этому человеку было все позволено, поэтому он вел себя так бесцеремонно. Он хорошо знал себе цену. И вот что сообщил:

   - Крестьянство доведено до отчаяния бесчисленными грабежами и разорениями. Гражданская война, всколыхнувшая всю Францию, так или иначе непосильным бременем ложится на плечи трудового люда, чаша терпения которого переполняется. Ему всё едино - что католики, что протестанты, не сегодня-завтра он начнет избивать и тех и других. Должность сборщика налогов скоро будет считаться должностью смертника, будь то дворянин или простой солдат. Вам известно, что крестьяне зовут своих угнетателей "грызунами", один из которых уже поплатился за острые зубки своей головой? Им нет дела до гражданской войны католиков с гугенотами, им безразлично, кто возьмет верх и долго ли продержится на престоле новый король. Они защищают свои дома и семьи как от соотечественников, так и от наемников. Нынче не тот крестьянин, что был несколько столетий тому назад. Теперь он не задумается над тем, что ему делать, когда с него снимают последнюю рубаху; он просто возьмет в руки оружие и встанет на защиту своей собственности и самой жизни, чему примером Жакерия. Именно сейчас и не стоит перегибать палку; но в это время тупоумный Оливье доходит в своих бесчинствах до того, что посягает не только на имущество и скот кормящих его крестьян, но и на их жизни! С ним расправились, как он того хотел. Чего же еще заслужил он, кроме смерти?

   Канцлер остановился, чтобы передохнуть.

   Граф де Ла Марш молчал, мрачно уставившись на языки пламени, лениво тянувшиеся из умирающих головней.

   - Будь я на вашем месте, - продолжал Гутрэ, - давно бы повесил этого жирного барсука в назидание другим, а потом выставил бы его голову на всеобщее обозрение и этим заслужил бы уважение черни...

   - Довольно! - перебил его де Ла Марш, вставая с места. - Я понял, кажется, твою мысль. Ты хочешь отменить казнь!

   - Не только отменить, но и отпустить этого человека на свободу. Время лучше всего лечит раны, но не будем ждать конца этого врачевания, а опередим события в нужную нам сторону. Этот крестьянин пойдет и расскажет землякам, что граф де Ла Марш глубоко скорбит о его семье. Он не стал наказывать его за смерть сборщика налогов, а, желая уладить дело миром, одарил мешком муки, козой и горстью серебра, кроме того, упразднил все его налоги.

   - И это предлагаешь мне ты, Гутрэ, умнейший из всех, считая наилучшим выходом из положения, которое обрисовал?

   Граф возбужденно прошелся по комнате из угла в угол.

   - Не бывать этому! Пусть будет доволен хотя бы тем, что ему сохранят жизнь... если, конечно, я отдам такое распоряжение.

   Он отвернулся. За окном громыхнуло, и тотчас косой ливень захлестал по стеклам. Вспышка молнии на миг озарила угрюмое, каменное лицо графа де Ла Марша.

   Глядя ему в затылок, канцлер криво усмехнулся.