Но он не ушел. Он всегда хорошо садился, не изменил себе и на этот раз, правда, метров на десять перелетел "Т". Самолет приземлился на "три точки" и побежал по земле. Мы тотчас помчались за ним, горя нетерпением услышать рассказ Штепенко и не давая ему при этом даже зарулить на стоянку.
Но он и сам выключил мотор в конце пробега. Кажется, на руление у него не было больше сил. Уж не ранен ли? Впрочем, фонарь кабины он все-таки откинул и теперь сидел молча, тупо уставившись в одну точку перед собой. Потом повернул голову, увидел бегущих к нему людей и впереди всех командира полка в "газике", и вылез из кабины.
Егоров на ходу выпрыгнул из машины и побежал к самолету. Штепенко уже стоял на земле - с трясущимися руками, без кровинки в лице.
- Что случилось? - широко шагая, подошел к нему Егоров. - Почему один? Где Заботин?..
Вместо ответа Венькин ведомый опустил голову и стянул с головы шлемофон.
- Где Заботин?! - вцепился в его гимнастерку на груди комполка.
В это время мы все подбежали и тесным кольцом окружили их.
- Венька погиб... - выдохнул Штепенко и поднял голову, устремив невидящий взгляд на нас. В глазах его стояли слезы.
- Как?.. Что произошло? - стараясь взять себя в руки, проговорил Егоров. - Рассказывайте все по порядку, лейтенант.
И вот какой страшный рассказ мы услышали.
- Мы шли парами, друг за другом, на две пятьсот (2500 м), - взволнованно заговорил Штепенко, - и тут я заметил, что командир начал отставать. Я тоже "прибрал" газ, чтобы не вырваться вперед. Только я хотел спросить его, что это означает, как вдруг его самолет стал вздрагивать... все чаще и сильнее! Я сразу же решил, что у него какая-то неисправность, и уже хотел спросить, что случилось... И вдруг хвост "Девятки" стал разваливаться на части... прямо на моих глазах! Тут я понял - флаттер!*
* Флаттером в авиации называется совпадение вибраций мотора и хвостового оперения, происходящее в результате разбалансировки рулей управления. Причин тому может быть несколько: это и повреждение конструкции самолета, и люфт в узлах подвески рулей или в шарнирах системы управления, или в креплении балансиров. Первым признаком флаттера является подергивание ручки или педалей, переходящее в биение. Вибрации быстро нарастают и приводят к разрушению.
Услышав это страшное слово, мы вздрогнули и переглянулись. Флаттера боялись все. Такое случается чрезвычайно редко - один случай на тысячу, может, на десять тысяч. В этот момент, почувствовав, что самолет начинает трясти как в лихорадке, летчик должен убрать газ и увеличить угол атаки крыла для быстрого уменьшения скорости полета.
Видимо, Венька и сделал это, но было уже поздно...
Штепенко, все больше и больше волнуясь, продолжал рассказ:
- И как он мог сразу этого не заметить - ума не приложу. Я хотел сказать ему, чтобы сбрасывал газ и шел на вынужденную, но тут стабилизатор у самолета оторвало, он кувыркнулся в воздухе и стал беспорядочно падать. Теперь надо было прыгать, это единственное, что оставалось. Слава богу, позволяла высота. Я стал кружить над ним и увидел, как Венька открыл фонарь кабины и вывалился из самолета. Хорошо, что он выключил двигатель, иначе винтом его разнесло бы в клочья... Я подумал, что самое страшное уже позади: внизу было поле, рядом заросли кустарника. Сейчас он раскроет парашют и благополучно приземлится, а потом мы заберем его отсюда. Но я ошибался... Я продолжал кружить над ним, быстро снижаясь, но он падал все же быстрее меня. На высоте примерно в тысячу метров он дернул кольцо. Я видел, как купол выскочил из ранца и вытащил за собой стропы... Но парашют не раскрывался! В воздухе над Венькой издевательски болталась длинная колбаса. Это был купол! И он не наполнялся!!! Увидев это, Венька стал дико кричать. Я видел его перекошенный рот и испуганное лицо, устремленное в небо, туда, где предательски стоял над ним свечой нераскрывшийся купол! Я сразу понял: стропы перевязаны! Их держала шелковая нить...
Едва он произнес эти слова, как старшина Панков, который тоже прибежал сюда, стал потихоньку пятиться к ангарам. К самолету тем временем торопились все остальные, и в этой суматохе старшина исчез незаметно. Об этом мы догадались много позже, когда ничего нельзя уже было поделать, а сейчас нам было не до этого. Потрясенные, молча, мы застыли.
А старшина тем временем уже незаметно подходил к дому, где жили парашютоукладчицы...
Лейтенант продолжал:
- Но как мне было сказать ему об этом, и чем я мог помочь тогда?.. А до земли было уже пятьсот метров... Венька больше не кричал. Он догадался, почему не раскрывается парашют. Я видел, как он торопливо стал подтягивать стропы... он хотел добраться до этой нитки и перегрызть ее зубами... Но это было тяжело. Мешало большое сопротивление воздуха. Да и времени уже не оставалось...
Иван замолчал. Молчали и мы. И по тому, как он сглотнул слюну и часто задышал, глядя перед собой в землю, мы поняли, каких усилий стоило ему рассказывать о трагической гибели командира, которую он видел собственными глазами.
- Он упал в кустарник, совсем близко от поля, - глухо продолжил Штепенко. - Я видел его тело и этот нераскрывшийся купол... Он накрыл его как саваном.
Опустив головы, мы сняли пилотки, фуражки, шлемофоны. С полминуты стояла гробовая тишина, никто не двигался. Все хмуро глядели в землю и думали об этой нелепой, трагической смерти.
- Значит, - нарушил тишину комполка, - ты считаешь, что всему виной красная нитка?
- Думаю, ничего другого и быть не может, - ответил Штепенко.
Егоров потемнел лицом:
- Получается, что, вопреки инструкции, парашютоукладчица работала одна?!..
И повернулся к нам. Но что мы могли ответить ему, если и сами ничего не понимали. У всех перед глазами стоял наш Венька, ведь только что, каких-нибудь полчаса назад мы видели его веселого, живого. Невозможно было поверить в то, что его больше нет с нами, хотя за долгие годы войны мы потеряли немало однополчан, с которыми только что шутили, сидели за одним столом, спали на койках, стоящих рядом...
