Она вздохнула, пожала плечами и опустила голову.
- Может, разлюбил? - продолжала ехидно допытываться Аня. - Девчата-то там, поди, тоже есть. А танкисты ребята бравые, своего не упустят. Тем более, бабы сейчас податливые: война скоро кончится, до Берлина рукой подать. А тут еще весна, щепка на щепку... а?
Шурка махнула не нее рукой:
- Будет тебе молоть... ну мало ли что? Знаешь, какие у них там бои сейчас? Ему, может, и присесть-то некогда, где уж тут писать. Танкисты наши победным маршем идут; скоро, я слышала, будут в самой Германии.
Она была недалека от истины. Войска 1-го Украинского фронта уже вели ожесточенные бои близ города Оппельн.
- Да шучу я, - миролюбиво улыбнулась Аня. - Напишет, не волнуйся, куда денется, любит ведь. Вот только почта что-то к нам давненько не наведывалась, сама уж недели три жду вестей из дома. Как там готовятся встречать свою героическую дочь, дошедшую победным маршем в составе 263-го истребительного полка 8-го авиационного корпуса 4-й воздушной армии - до самого логова Гитлера! А, девки, звучит?
И она гордо выпятила грудь, на которой красовалась медаль "За освобождение Варшавы".
Неожиданно взгляд ее остановился на Зиночке, которая в это время начала подтаскивать к себе купол. Видно было, каких ей это стоило усилий, да к тому же стропы, как нарочно, стали расползаться в стороны, едва натяжение ослабевало. Здесь требовалась помощь второй укладчицы, которая, собрав все стропы в пучок, не давала бы им рассыпаться по столу, а заодно и подтягивала бы другой рукой купол.
- Перевяжи ниткой, чего мучаешься? - посоветовала Аня. - Так же легче будет. Уж сколько раз так делали.
Действительно, если парашютоукладчица работала одна*, она перевязывала стропы у основания купола красной шелковой ниткой, чтобы они не расползались и равномерно укладывались в "карманы", не образуя "бород". Нитка эта довольно крепкая, можно только перерезать. Уложив все стропы в ранец и дойдя до купола, ее сразу же перерезàли. Не сделать этого - значило обречь летчика на смерть.
* Это было строго-настрого запрещено инструкцией, которая по тем или иным причинам временами нарушалась.
Зиночка взяла отрезок шелковой нитки и направилась к куполу - туда, где заканчивались стропы.
- Не вяжи, Зинка, - предостерегла ее Шура, вмиг нахмурившись. - Упаси бог - забудешь! Сейчас мы тебе поможем.
- Да как же это я забуду? - удивленно вскинула на нее глаза Зиночка. - Разве можно?
- Как, как, да очень просто! - поддержала подругу Аня. - Было же такое, доводили до нас... В штрафбат девку отправили, там ее и убили свои, узнав, за что попала.
- Не забуду, - твердо пообещала Зиночка и быстро перехватила стропы красной шелковой ниткой. После этого работа заспорилась, и крючок для укладки строп в "карманы" проворно замелькал у нее в руках.
Она дошла уже до основания купола, взяла в руки ножницы и посмотрела на девчат. Те как раз только что закончили свою работу. Осталось вставить в люверсы три чеки и застегнуть на пару кнопок клапан, закрывающий вытяжной трос.
Одной чеку не вставить. Шура помогла подруге, надавив руками и коленями на сложенный купол, и все три чеки одна за другой послушно легли в гнезда.
Парашют был готов. И только они обе собрались было помочь подруге, как в зал вбежала взбудораженная девчонка в пилотке и пронзительно закричала:
- Девочки, почта!!!
Этого "магического" слова ждали как бога. Оно было священно, согревало сердца, заставляя забывать об ужасах войны и переноситься мыслями туда, где были родные и близкие - родители, дети и возлюбленные. Вестей издалека ждали долго и мучительно. У одних они вызывали улыбку, других заставляли мрачнеть; одни радовались, другие плакали навзрыд...
И, едва прозвучало долгожданное слово "почта!", которой и в самом деле давно уже не было, как девчата, бросив все свои дела, помчались к почтовому грузовику. Он стоял в полусотне шагов, облепленный со всех сторон летчиками, техниками и остальным персоналом.
Этот день для всех троих выдался счастливым. Каждая получила письмо и отошла с ним в сторону, чтобы без помехи прочитать. Шура, довольная, улыбалась; значит, там, откуда ей писали, было все в порядке. Аня тоже выглядела веселой; надо думать, ее с нетерпением ждали домой, о чем и сообщали.
... Зиночка впилась глазами в пожелтевший, измятый лист бумаги и затряслась над ним, задрожала как осиновый лист. Он прыгал в ее руках, и она не видела строчек, потому что глаза заволокло слезами. Неведомый солдат, должно быть, приятель ее возлюбленного писал, что Федор полюбил другую девушку. Она дочь хозяйки, у которой они квартировали перед очередным марш-броском. Они условились сыграть свадьбу, как только кончится война. Ночь они провели вместе, а утром танкист пообещал новой возлюбленной, что напишет красной краской на танке ее имя. И на этом танке он проедет через ворота Берлина. Так что забудь, подруга, юности сладкие мечты, жизнь переменчива. Этими словами заканчивалось письмо. Там было приписано еще что-то, но Зиночка этого уже не видела. Ей показалось в ту минуту, что все вокруг нее рушится, становится с ног на голову. Они были знакомы давно, еще со школьной скамьи, тогда же полюбили друг друга и дали клятву остаться верными этой любви. А когда началась война, он, уже курсант, почти выпускник танкового училища, пообещал ей, что дойдет до Берлина и напишет на рейхстаге ее имя. И тут же разбросало их в разных направлениях, кого куда...
- Зинаида!
Она вздрогнула, быстро повернулась. Рядом стоял помпотех (помощник командира по технической части АО).
- Готов парашют? - Он посмотрел в ее глаза, потом перевел взгляд на лист бумаги у нее в руках. - Что, неприятности?
Зиночка молча кивнула в ответ и вновь скривила губы, готовая зарыдать. Сквозь слезы она уже не видела его, только расплывался какой-то неясный силуэт перед глазами.
