– Где Досифей Александрович? – спросил Феофан.

Оба повернулись к нему и уставились с непонимающим видом.

– Я непонятно спросил? Где Досифей Александрович?

– Мы думали вы вместе, – удивленно ответил брат.

– У вас нынче праздник? – Феофан задал вопрос жене князя.

– Здоров ли ты? Какой праздник? У меня ожерелье пропало, батюшкин подарок.

– Так вы знаете где князь? – Феофан пропустил слова барыни мимо внимания.

Потом, не дожидаясь ответа, бегом помчался к конюшне. Выяснить нахождение Митрофана тоже не случилось. Приказчик потерялся в своих догадках. Он и представить себе не мог, что князь прознает про каверзу. Откуда? Грамоту Загребы он сразу подверг огню. Предчувствиями князь никогда не отличался. Приготовление отравы началось после отъезда князя на базар. А ежели князь каким-то образом прознал, тогда скорее всего решил убежать из княжества, а Митрофана заставил помогать ему. Но куда можно спрятаться, ежели во всей округе князя знают. За пределами, ты человек чужой, тем более без средств.

Феофан снова побежал к конюшне, оседлал жеребца и помчался в Сурайск. Он намеревался рассказать о пропаже воеводе и был уверен, что тот сможет переворошить всю округу. Выскочив из ворот, Феофан увидел на обочине лошадь, запряженную в повозку князя. Только на этом все и завершилось. Ни рядом, ни где-то поблизости приказчик никого не увидел. Вернулся к конюшне и велел конюхам забрать коня и повозку, которую обнаружил на въезде в усадьбу.

Бутурлин увидел Фега и растерялся. Он не знал, что еще придумали в Жилицах на его счет. Кабы речь пошла о войне, то князь призвал бы его к себе. Дмитрий Михайлович сделал радостное выражение и отвесил гостю поклон. Гость предложил разговор без лишних ушей. Воевода дал команду, и изба в момент опустела.

– Князь Сурайский Досифей Александрович пропал, – начал Феофан, – поехал на базар нынче утром и не вернулся. Коня и повозку я обнаружил у ворот усадьбы.

– Может дела любовные, – первое, что предположил Бутурлин потому, как видел княгиню воочию.

– Он никогда девками не интересовался. Курьер приезжал от пана Загребы, привез грамоту.

– Значит, литова написал такое, что князь вынужден был спрятаться. Ты сам-то грамоту видел? Знаешь, что там прописано?

– Кабы в грамоте содержалась опасность, князь не ждал бы утра, а он утром был веселым, сказал, что едет на базар покупать подарок жене к празднику. Только у жены никакого праздника сегодня нет.

– Ладно, поехали на базар, поспрошаем.

– Шум пойдет, а коли найдется князь, где меня потом искать?

– Тебя не поймешь, то ты требуешь искать, то боишься, что князь отыщется. У меня имеются надежные люди на базаре, попробуем без шума.

Рыночный завсегдатай, мелкий пакостник по кличке Карабут после полудня всегда сидел на одном и том же месте – на крыше сторожевой будки. Увидев воеводу, он моментально оказался на земле пред ясны очами Дмитрия Михайловича. На вопросы отвечал споро и без запинки. Получалось, что на базаре даже духу князя не витало со дня запуска Федькиной круговерти.

Прощались у ворот рынка, и воевода пообещал за два следующих дня объехать кордоны, поспрошать своих порубежников. Еще обещал поговорить с постом на Северном тракте. Феофану посоветовал отыскать грамоту Загребы и поискать в ней причину исчезновения князя.

Порубежники справно несли службу и сомневаться в достоверности их ответов не приходилось. Весь день воевода провел на кордоне, к вечеру вернулся домой. У калитки его поджидал Карабут.

– Ты, Дмитрий Михайлович, не гневайся. Кабы не твои розыски, я бы и внимания не обратил. Но сегодня наша торговка рыбой Маврюта как обычно появилась на рынке со своим товаром. Гляжу, а кроме сухой, соленой и парной рыбы стоят на ее лотке сапоги. По всему видно – боярские. Один посетитель даже приценился, но видать оказалось дорого, отошел.

– Ну, дальше, дальше, – проявил нетерпение Бутурлин.

– Дальше что? Позаимствовал я один сапог втихушку. Второй она никак не продаст, а тебе может пригодится. Заметь, один сапог никак не кража.

Карабут развернул тряпицу и достал предмет интереса. Без всяких сомнений сапог принадлежал боярину.

– Молодец, – сказал воевода и одарил помощника деньгой.

Ночь не в ночь, но помчался воевода в Жилицы. Феофан сразу узнал сапог князя. Кое-как пересидели в сторожке, а рано утром поскакали на базар. Появление Маврюты пришлось немного подождать. Девка выставила рыбу, других предметов на продаже не имелось. Воевода подошел к ней и предъявил сапог.

– Где взяла? – спросил он строго.

– Тато принес с рыбалки днями.

– Где твой тато?

– Дома сети плетет.

Воевода и приказчик поскакали к дому рыбака Мавра. Сходу без всяких приветствий спросили про сапоги.

– Так иду на своем дощанике по реке, гляжу на берег, а там одежда сложена. Вышел, разобрал. Рубаха, порты, сапоги и шляпа с перьями. Покричал, покричал, никто не отозвался. Находку принес домой. Порты и рубаха простые, подумал, мне сгодятся. Из шляпы перья вынул, нечто у меня гнездо птичье на голове, а в лес ходить в самый раз. А сапоги мне ни к чему, я к таким не привык. Похоже, хлипкие и промокают.

– Место, где одежду нашел, далеко отсюда?

– Нет, пешком в миг добежим.

Трава еще оставалась примятой, видно было, что на том месте кто-то топтался.

– Будто раздумывал входить в воду или не входить, – заявил Мавр.

– Иди домой, – велел рыбаку Бутурлин, – найденное свяжи узлом и отнеси в приказную избу.

Воевода и приказчик стояли молча, но похоже думали об одном и том же. Ежели князь утоп, где тогда находился конюх?

– Ты, Феофан, найди грамоту. Уверен, ответ в том, что в ней написано.

Жизнь в Москве сильно отличалась от всего того, что окружало Федора в Сурайске. Столько всякого народа он никогда не видел за всю свою жизнь. В Москве все двигалось, люди спешили, коней подгоняли, на реке орали во все горло, жизнь сводилась к единому – «быстрее». Зато люди тут соблюдали все православные посты. Колокольным звоном обозначали службы, праздники и события. Церквей множество, и каждая имела свой голос. Как зальются перезвоном, будто перекликаются, и душу из тела вынимают. Федора для пользы дела определили по навыкам и опыту. Он работал и жил в столярной мастерской при кремлевской конюшне. Дела все те же: повозки, оси, колеса. Его начал нахваливать главный мастеровой, дважды в пример ставил.

По воскресеньям разрешалось не работать и можно было ходить по городу. Федор свел дружбу с таким же, как он, молодым мастером и они часто предавались безделью. Конечно, иногда наваливалась тоска по родным: матушке и братьям, еще Федор скучал по воеводе, который относился к нему по-отечески. Но тут ничего не поделаешь, такая у него судьба. По-другому летал бы пеплом над землей, никаких надежд и никаких земных радостей.

На дворе по всему чувствовалось приближение осени. По команде старшого Федор завершил строгание заготовки и снял фартук. В поварне поел каши из общего котла, запил квасом и поплелся в свой закуток. Лелеял надежду растянуться на лежаке и забыться молодецким сном. Но отдыхать ему не пришлось. Сверх всяких ожиданий на пороге появился Максим Андреевич, московский воевода.

– Как живешь? Все ли по душе?

– Здравия вам и благодарствуйте. Работаю, на здоровье не жалуюсь, радуюсь малому, а большего не надобно.

– Поехали, нас ожидает отец Ириней, не забыл такового? Намедни весточку заслал, просит привезти тебя.

– Похоже ошибся Святой отец. Где я, а где отец Ириней?

– Он не ошибается, – буркнул воевода.

Тем же маршрутом на повозке в одну лошадь добрались до Симонова монастыря. Максим Андреевич традиции не менял и поставил в храме Рождества Богородицы свечи монахам Ослябию и Пересвету. Пришли в келью отца Иринея. Почему-то тогда, в первый раз он показался Федору предельно старым. Взору предстал подвижный жилистый старик с угловатыми движениями. Соблюли правила, предписывающие склонить голову к рукам старца. Монах повел гостей в трапезную, велел сесть на лавку, стоявшую вдоль стены. Дверь скрипнула и на пороге образовался другой монах. Отец Ириней велел ему пройти и сесть напротив гостей.