– Она больна, Андрей Михайлович. Возможно… Вероятнее всего… смертельно.

Коле повезло, что в усадьбе Виктора Виттельбрандта был именно такой экскурсовод. Они оба были добры и наивны, оба верили в невероятное. Рядом с такими людьми приятно быть хорошим человеком или возникает большой соблазн совершить какую-нибудь алчную подлость. Вспоминая те события, сейчас я оправдываю себя тем, что болезнь часто делает нас капризными. Меня раздражало, что, быть может, это последние минуты моей жизни, и я никогда не услышу, как звучит причина моей смерти. Так ли был талантлив Виктор Виттельбрандт? Посмеявшись над его портретом, с осуждением взглянув на его могилу, теперь мне хотелось оценить его творчество по заслугам.

– Прошу вас! Сыграйте! – Из последних сил молила я в нервном срыве, причиной которого был один единственный потаенный умысел.

– Ну, хорошо. – Сдался Андрей Михайлович. Очевидно, осуждая и заставляя себя, он открыл футляр и замер, как юноша, внезапно влюбившийся с первого взгляда. Дрожавшими руками, затаив дыхание он прикоснулся к скрипке.

Нет, он не взял ее в руки, это она, величественная и надменная, взяла его для того, чтобы сыграть с ним. Возможно, что мой воспаленный разум воспринял тогда все это так из-за нахлынувшего припадка. Коля с тревогой смотрел на скрипача и скрипку, а один раз, напряженно и испуганно, оглянулся, после чего сказал: «Осторожно». Он сказал так, волнуясь не за инструмент, что вполне могло быть в логике Коли, а за Андрея Михайловича, который, в отличие от нас, был словно на подъеме к вершине наслаждения. Впрочем, я и Коля знали о проклятие, возможно именно поэтому мы додумали мистический фон происходившему.

– Что вас сыграть? – Шепотом спросил у нас Андрей Михайлович.

– В коробке ноты. – Сказала я, почувствовав, как Коля резко встрепенулся и повернул в мою сторону голову.

– Благодарю. – Ответил Андрей Михайлович, достал нотную тетрадь и, положив ее на землю, опустился перед ней на одно колено. – Ну, что ж…

Андрей Михайлович внимательно всмотрелся в ноты, расположил инструмент между левым плечом и подбородком, провел несколько раз смычком по струнам, издав несколько странных звуков, недовольно покачал головой, встряхнул плечами, вновь расположил скрипку в позиции готовности и заиграл мелодию, по которой до сих пор томится мое сердце.

Я почти физически ощущала, как звуки проникают в мою грудь, отыскивая в ней давно застывший ком и распутывая его в длинную прямую линию, мягкую и тонкую, вибрировавшую под влиянием волн музыки, доносившейся справа, из-за спины, витавшей над головой, отзывавшейся вдали, наперебой с ветром. И вот звуки стали сильнее и чаще. Андрей Михайлович, поглощенный блаженством взаимодействия с мелодией, рисовал ее смычком все быстрее. Она взлетела вверх и падала вниз, плавно и витиевато или острыми, метающимися из стороны в сторону, углами, и вот я перестала слышать музыку, вместо нее зазвучал громкий женский голос, походивший на змеиное шипение.

– Ты можешь отомстить. – Говорила она. – Согласна ли ты отомстить? Хочешь ли ты жить?

– Хочу. – Отвечала я, до конца не определив на какой именно из ее вопросов, но думать об этом не было времени, потому что звуки вновь превращались в слова.

– Я год даю тебе, дитя, чтобы навечно все исправить. Ты укради, похить меня и будешь жить, и будешь править. Но только сердца, только мысли, дум вольных, разума не тронь. В них нет спасенья, нет в них жизнь. В них смерть, падение, огонь. Молчать теперь тебе опасно. Так отвечай мне, ты согласно?

– Да! – Крикнула я, что было силы. Не понимая, сон то был или реальность, я кричала в ответ неровному, витающему вокруг, голосу.

И шепот исчез. Я обнаружила себя стоящей крепко на ногах под прицелом встревоженных взглядов Коли и Андрея Михайловича.

– Нужно звонить в скорую. – Заключил Андрей Михайлович, вставая с колен и готовясь укладывать в футляр скрипку.

– Ты кричала. – Обеспокоенно сообщил мне Коля. Глаза его спрашивали, насколько я понимаю, что помешалась.

– Не нужно скорую. – Ласково сказала я.– Мне просто на мгновение показалось, что со мной кто-то говорил.

Коля выдохнул и обреченно отвернулся. Мои слова далеко не были свидетелями моего здорового рассудка.

– Вы слышали голоса? – В пол оборота спрашивал Андрей Михайлович, аккуратно укладывая скрипку. Было видно, что он не столько боялся за меня, сколько сожалел о расставании с жительницей футляра.

– Нет… – Я запнулась. – То есть… Мелодия, которую вы играли, она была чудесна, словно голоса хора в монастыре, куда я обычно хожу по воскресеньям. Они звучат так, словно поют ангелы. – Я ощущала, что моя речь вновь становится прерывистой и нервной.

– Верно. – Андрей Михайлович закрыл футляр и теперь внимательно смотрел на меня.

Футляр, молча, лежал у могилы, напоминая мне саркофаг. Я говорила, но думала о другом. Случившееся сильно напутало меня, с каждой новой мыслью речь становилась все более странной и лихорадочной. Я действительно слышала голос.

– Нам и правда пора. Завтра к вам приедет Коля, чтобы… чтобы скрипка могла начать свой путь к исторической экспертизе. – Я нервно улыбнулась и почувствовала, как неестественно пожимаю плечами и ломаю руки. – Что же могила? Вы так ничего нам про нее не рассказали.

Развернувшись, я не обнаружила могильной плиты. Повертев головой вокруг, я так и не нашла ее. Будто мы переместились в другое место, хотя все вокруг выглядело по-прежнему, кроме могилы – ее не было!

– Где она? – Спросила я.

– Могила Виттельбрандта? Она перед вами, Ольга. – Андрей Михайлович выглядел испуганно и вопросительно смотрел на Колю, который растерянно злился.

– Вот она. – Показывал рукой Коля на пустое место.

– А где же обелиск? – Я покраснела, чувствуя себя пойманной с поличным. Видя настороженных Колю и Андрея Михайловича, я рассмеялась. – А! Вот же она. – Я смотрела в сторону, куда показал Коля, делая вид, что вижу мраморную плиту.

– Вам совсем не хорошо. – Сказал Андрей Михайлович, продолжая бросать на Колю тревожные взгляды с каждым разом все более настойчивые. – Приезжайте завтра или просто позже. Я здесь каждый день с девяти утра до восьми вечера.

– Спасибо. – Коля кивнул ему, соглашаясь. – Идем, Оля. Нам сейчас действительно лучше уехать.

Коля и Андрей Михайлович звучали, как за стеклом. Я подошла к месту, где должна была быть мраморная плита, поводила в воздухе руками, затем зажмурила на секунду глаза, помотала головой, но так ничего и не увидела: состояние не проходило. Все было, как в тумане. Коля двинулся в мою сторону, но прошел мимо, подойдя к пустому месту и обозначая на нем руками плечи, за которые обнимал меня. Он говорил со мной, но меня там не было. Затем все стало темным, будто кто-то выключил свет, затем вновь быстро наступил день, и все опять стало темным. Я обернулась и увидела, как небо над нами ежесекундно затягивается тучами, озаряется солнцем, высыпает звездами ночь и вновь сияет небесной синевой день. Исчезли Коля и Андрей Михайлович, появлялись и пропадали тени, из-под ног уходила земля. Мной овладела паника, я принялась бежать, а мир вокруг был похож на пластилиновый мультик. Очутившись у пруда, я взглянула на воду и увидела, что она единственная сохранила привычные вид и течение времени. Я двинулась вперед, чувствуя, как вслед за мной рушится пристань, и кинулась с разбега в воду.

Кроме шума ворвавшегося в пруд тела, больше я ничего не помню. Следующим мгновением был слепящий глаза свет, я ощутила изнеможение и потрясающее чувство свободы от боли. Мне было нехорошо, но недомогание теперь было иным, слабым и отступавшим. Приторное состояние моей болезни улетучилось, испарилось, я будто очнулась от страшного сна и громко вдохнула воздух, будто до этого долгое время полно не дышала.

– Ольга! Вы нас напугали! – Обратился ко мне красивый высокий мужчина. Рядом с ним, в бархатной тунике, стояла тоненькая светловолосая девушка с румяным, молочного цвета лицом, большие голубые глаза с участием смотрели на меня. Я сразу вспомнила фотографии музея и узнала в девушке Марию Дмитриеву. Все знакомые фразы исчезли из моей памяти. Я закашляла.