Каждый раз, опускаясь во Фрэнка, Робин стонал тем тихим и сдавленным отзвуком, в котором слышалось «блядь, малыш, ты охуенный». И проговаривая это на ухо Эшли, он слышал «ну же, Бобби, выеби меня». Тогда Робин брал его за шею, сжимал, давил в кровать лицом. Раскидывал колени Фрэнка и, приподнявшись, начинал убивать его, доводя до крика и захлёбывающихся мокрых всхлипов.

Фрэнк заводился, сгребая простыни в горсти и толкаясь навстречу Робину. Он выдерживал. Иногда до состояния прострации, но выдерживал. Пока Робин не опускался сверху: мокрый, с завившимися на лбу волосами, с бьющимся от скорости сердцем, движения которого Эшли чувствовал лопатками.

«Я люблю тебя», — выдыхал Донни, прижимаясь губами к мокрой коже на шее Фрэнка, там, где заканчивались коротко состриженные волосы.

***

Ни Эшли, ни Донни никогда не пытались скрывать свою связь. Они, конечно же, не кричали об этом на всех площадях. И не сосались на камеры. И не ходили за ручку на приёмах. Но о близости их можно было предположить уже по тому одному, как тесно они становились один от другого. Невероятно привлекательные, яркие, контрастные, одного роста, высоко держащие головы и. безоговорочно счастливые. Друг другом и самими собою.

Робин помнил обзор презентации книги Эшли «Подразумевая «мёртвый» в Вествуде.

Фрэнк, вежливо улыбаясь, надписал книгу и протянул поклоннице творчества.

— Мистер Эшли, вы что, и в самом деле гей? — выдала она, краснея от ужаса за свою смелость. Этакая серенькая американская мышка.

— Да, — сказал Фрэнк. Не слишком раздумывая, но и без лишней спешки, ясно и спокойно рассмотрел девушку.

— Спасибо, — почти прошептала та и отошла.

Робин дал бы голову на отсечение, что, оправившись от смущения, она продаст признание Эшли папарацци.

Так оно и случилось.

Сам же Донни сидел в недрах лилового дивана книжного магазина, наблюдая со стороны цепь паломников, выстроившихся за автографами. И Робин видел Фрэнка в тот момент, когда он произнёс это своё «да».

А потом появилась приторная обзорная статейка, в которой проверенный источник сообщал, что есть новое и неожиданное увлечение Фрэнка Эшли.

Робин знал за собою, что его беспокоила мысль, как Фрэнк справится с тем, что его все кому ни лень начнут дёргать на предмет гомосексуальности. Но Фрэнк его удивил. Тот был спокоен, сдержан и излучал какое-то странное удовольствие, когда ему доводилось давать подтверждение своей ориентации. Более того, Эшли нашёл способ быстро пресечь подобное любопытство.

Когда на очередном сейшене в компании знакомых Фрэнка повис наполовину заданный вопрос, Фрэнк закурил, убрал зажигалку, затянулся и ответил:

— Да расслабься, чувак. Донни ебёт меня. Это правда.

Робин чуть опешил, но только чуть. Сию секунду подхватил тон Эшли, отнял у него сигарету, тоже затянулся под круглыми взглядами присутствующих и, возвращая сигарету, сказал:

— Не могу сдерживаться.

И поджал Фрэнка к себе за талию.

Это положило конец неопределённости.

— Фрэнк, — сказал Робин чуть позже.

Тот вопросительно кивнул.

— Тебя действительно не волнуют общественные этические нормы?

Фрэнк смотрел на него чистыми спокойными глазами.

— Я ебу тебя? Ты готов сказать об этом вот так вот вслух?

— Я же сказал, — пожал тот плечом. — Это так.

Робин смотрел, чуть сузив глаза. Тот ответил ему своим прохладным золотистым взглядом.

— Слышать это для тебя неприятно?

— Нет, слышать это мне более чем приятно, Фрэнк, — медленно произнёс он. — После такого я даже горжусь собою.

Фрэнк улыбнулся.

— Я пидор, — сказал он, снова улыбнувшись.

Робин тоже сложил губы в улыбку, потом показал зубы, качнув головой.

Они редко говорили о себе латентное «геи». Чаще «пидоры». Сами о себе. Но не приведи господь кому-нибудь сказать это им. Была громадная вероятность получить пиздюлей либо от Донни. Что бывало чаще. Либо от Эшли. Что бывало реже. Но только потому что Робин заводился проще и легче. Ни за тем, ни за другим не ржавело.

Комментарий к 14

*Отсылка к Кэрролловской «Алисе в стране чудес»

========== 15 ==========

Им нравилось заниматься сексом в номерах с зеркальными потолками.

Фрэнку нравилось видеть, как движется Донни. Как при погружении в него сжимаются в толчке и в напоре ягодицы Робина. Как работают мышцы его спины, когда он обнимает и накрывает собою Фрэнка. Нравилось видеть, как его собственные руки сжимают спину Робина, его плечи, тянут на себя его бёдра. Охватывают за шею. Красота тела Робина его возбуждала. Безупречная сложённость, почти божественность… Время от времени Фрэнк ощущал себя существом из влажной, золотой, пластичной пыли в охватах Робина.

Донни же, затащив Фрэнка на себя, смотрел, как исчезает и появляется между разведённых бёдер Эшли его член. Как прогибается умница Фрэнк под его руками. Видел свои ладони с жадно оглаживающими пальцами, ласкающие его колени, бёдра и стискивающие ему ягодицы. Робина возбуждала девственность Эшли. Его физическая чистота. Его абсолютная принадлежность Донни и его абсолютная распущенность. Потому что Фрэнк шёл на всё. Он мог, и соглашался, и делал всё, что хотел от него Донни. Но и сам провоцировал его на многое.

Робин знал на вкус и на ощупь каждый кусок его тела. Он знал, как Фрэнк дышит, стонет или кричит. Он знал, отчего ему самому хотелось кричать с Фрэнком. Фрэнк был идеален для Робина. Именно его целомудрие сделало его в глазах Робина таким.

А Донни был махровым идеалистом. Он знал себя. Он знал, что если бы сложилось так, как не стань он у Фрэнка первым и единственным, что случись ему когда-либо встретиться с тем, с кем был Фрэнк до него, он бы наделал глупостей. И вполне вероятно, тогда бы это казалось ему абсолютно обоснованным. Но, к счастью, именно он оказался в заднице Эшли первым.

И он был конкистадором. Временами на Робина находило, особенно в первые год-полтора. Когда, взвинтив себя наркотиками, он мог сбиваться со счёта, сколько раз ему удавалось взять Эшли за ночь. Им начинала владеть паранойя на тему «Фрэнк оставит меня, исчезнет из моей жизни и примется трахаться с кем-нибудь другим». Заливаемый тошнотворной волной страха, гнева и отвращения к такой перспективе, он мог измотать Фрэнка до полусмерти.

Такой эгоистичной настойчивостью он толкал Фрэнка на бунт. Донни приходилось затратить порядочно усилий, самому отхватить по лицу, прежде чем снова оказаться в горячем и желанном, нежном, к этому моменту уже свободном от его многочисленных домоганий заду Фрэнка. Прежде чем ему снова удавалось видеть в его странных золотящихся глазах с огромными зрачками вынужденную блажь. Прежде чем он слышал тот самый стон, наполненный досадой, болью и всё-таки желанием.

И вот тогда Фрэнк запускал в его волосы ладонь, скручивал их в пальцах, в кулак, притягивал его голову к своей. Донни становился нежным и медленным. Он следил за взглядом Фрэнка, удерживая его в своём. Фрэнк смирялся с ним: в себе и над собой. И как только Робин чувствовал его, это движение Фрэнка ему навстречу, видел, как разжимаются его зубы, чувствовал, как слабеют пальцы в его волосах, тогда он опускал руку вниз, подхватывая его под колено. И вдвигал до предела.

Фрэнк дёргался, снова стискивал пальцы в его волосах и отпихивал в плечо в новом стоне. Робин теперь уже вместе с ним сжимал зубы, сдерживаясь и позволяя Фрэнку начать самому. Взгляд Эшли возвращался из-под ресниц. Фрэнк видел, как тяжёл от наркотиков и похоти взгляд Донни, как жёстко обозначились складки вокруг его рта. И как он ждёт.

— Фрэнк, — говорит Робин предупреждающе и ведёт головой, желая освободиться от руки Фрэнка в волосах.

— Ублюдок, — говорит Фрэнк.

Робин скидывает его руку.

— Скажи, если не хочешь, — говорит он.

Рука Эшли, упирающаяся ему в плечо, начинает тянуть его вниз.

— Я тебя всегда хочу, — говорит он и вкладывает свои чудесные разбитые губы в губы Робина.