— А эта его «грязнокровка» просто была способом сказать: «ты мне нравишься», — со знанием дела произнёс Джордж, кивая в подтверждение своих слов. — А ты принимала слишком близко к сердцу.

— Да что мы всё о нём да нём? Давай поговорим о тебе: ты уже чувствуешь порхание бабочек в животе? Думаешь о своём бледнолицем принце перед сном?

Гермиона закатила глаза, снисходительно улыбнувшись. Её безумно трогало желание друзей помочь разрушить проклятье как можно скорее, они были даже готовы закрыть глаза на то, что потенциальным спасителем может оказаться самый неприятный человек на свете, главный враг Золотой троицы, принадлежавший наиотвратительнейшему семейству во всей магической Британии. Но у Гермионы был секрет, которым она не смогла поделиться раньше и уж точно не станет открывать его сейчас. Потому что, если бы её дорогие, близкие люди узнали, что с ней сделал Малфой, они никогда бы не подпустили его к ней ни на шаг.

— Да, Гермиона. Что ты к нему чувствуешь? — подхватила Джинни. — Он ведь самый настоящий козёл.

— Ничего, — беззвучно произнесла Грейнджер с само-собой-разумеющимся выражением лица.

— Да ла-а-адно, совсем ни капельки? — всё не унималась Уизли.

— Да что она может к нему чувствовать, помимо отвращения? — возмутился Гарри — уж он точно никогда не разделит всеобщего восторга от малейшей вероятности гриффиндорско-слизеринской любви. Он больше всех ненавидел белобрысого гадёныша, и во взаимности этих чувств никому не приходилось сомневаться.

— Послушай, приятель, сердцу не прикажешь, — осадил его Джордж, толкнув кулаком в плечо. — А что если поцелуй этой гадкой рептилии вернёт твоей подруге способность говорить? Не будь таким эгоистом!

— Да, не будь эгоистом! — воскликнул Фред. — А там гляди — вы через годик ещё вместе будете выбираться в «Три метлы» по выходным, пропустить бокальчик сливочного пива.

— Ну уж нет! — ужаснулся Рональд. — Этому точно никогда не бывать! Вы что, совсем уже с ума посходили?

— Остынь, братец, — устало протянула Джинни. — Когда Виктор проявлял внимание к Гермионе, ты точно так же бесился, но ведь смирился же?

Рональд густо побагровел, насупившись в своей привычной манере. Он каждый раз обижался, когда друзья напоминали ему о его выходке на Святочном балу. Как выяснилось позже, дело было вовсе не в том, что он был влюблён в Гермиону, а в том, что он надеялся крепко сдружиться с Виктором, которого в конечном итоге привлекли не «крутые гриффиндорские парни», а их подруга.

— Это было другое, — огрызнулся Рон. — Малфой — урод. Зачем мы вообще о нём говорим? Ну, помог он Гермионе с книгами, хотя я уверен, что он сам так не считает.

— А ещё всё время пялится на неё в трапезной, — парировала Джинни. — Мне кажется, это мило.

Гермиона чувствовала себя ужасно неловко. Она уже неоднократно успела пожалеть, что рассказала ребятам о произошедшем в библиотеке. Разумеется, она много думала о том, как вернуть дар речи и, соответственно, размышляла над способом разрушения проклятья. Касаемо Малфоя, у неё были слишком противоречивые чувства. Она не могла назвать его некрасивым — он был весьма хорош собой, было глупо это отрицать. Но его прогнившая душа уродовала тело, искажала черты лица. Он был злым человеком с чёрствым сердцем. Разве можно было влюбиться в такого?

Но у его сложной, окутанной мрачной тайной, личности была и другая сторона, скрытая от глаз посторонних. Гермионе доводилось встречаться не только с его демонами. В моменты ярости или злорадного триумфа во взгляде Драко проскальзывало нечто необъяснимое, чужеродное, несочетаемое с его природой. Будто внутри него происходила некая борьба, и он терялся от непонимания её истоков и причин. В этот миг он становился совсем другим человеком, которого Гермиона не знала. Да и вряд ли кто-то его раньше встречал.

Был и ещё один повод для беспокойства. Его запах. Ни разу в жизни ей не приходилось тратить и минуты своих размышлений над тем, какими запахами обладали её друзья. Каждый из них был уютным и дарил ощущение безопасности — это естественная реакция на близость родных людей. Совсем другое дело — то, что почувствовала Гермиона рядом с Драко. Она не могла найти этому никакого логического объяснения.

И это до чёртиков пугало её.

***

В жаркий майский день аккурат под палящим солнцем, беспощадные лучи которого пробивались сквозь наглухо закрытые окна, история магии ощущалась в тысячу раз невыносимее, чем обычно. Профессор Бинс, чья прозрачная призрачность ничуть не страдала ни от жары, ни от холода, плыл по воздуху из стороны в сторону вдоль доски, на которой неизменно красовалось его имя и тема урока, что уже порядка полутора веков была неактуальна — за неимением возможности взаимодействовать с материальным миром неупокоенный историк пожелал оставить свой кабинет в том виде, в каком он был в последний день его преподавания ещё при жизни. По этой же причине окна в аудитории никогда не открывались.

Студенты побросали мантии на спинки стульев, закатили до локтя форменные рубашки, расстегнув верхние пуговицы и ослабив галстуки. Охлаждающие чары действовали недолго, а обновлять их не было ни сил, ни желания — атмосфера наискучнейшего занятия у мёртвого преподавателя заражала всех студентов тягой к длинной и мучительной смерти, чтобы, наконец, освободиться от обязательства сюда приходить.

Драко интересовался историей магии, ему нравилось искать и изучать информацию, выходящую за рамки учебного плана, так как годовой план он осиливал в течение месяца, читая учебник и другие исторические книги на досуге. Бинс рассказывал интересные вещи на своих уроках, но делал это настолько упадническим загробным голосом, что по окончании занятия никто из студентов не мог вспомнить ни слова.

Малфой в десятый раз запустил пальцы в волосы, зачёсывая влажную от пота чёлку назад. Он мечтал о холодном душе и мороженом на обед, до которого было ещё долгих три часа. Скорее всего, сам обед он снова пропустит, но на десерт придёт обязательно. Он любил сладкое. Сахар был лучшей подпиткой для мозга.

Его блуждающий сонный взгляд остановился на Грейнджер. Она сидела в соседнем ряду за второй партой по диагонали от слизеринца. Её кудрявые волосы были собраны в небрежный пучок, и Драко заметил, что несколько нижних прядей также отдавали золотистым отблеском. Гермиона подпирала ладонью голову, лениво воззрившись на призрака своими карими глазами из-под полуприкрытых век. Её тонкая шея и левая часть лица блестели от испарины, мелкими капельками искрившейся под палящим солнцем.

Малфой был слишком расслаблен и измучен жарой, чтобы осознать, что он залюбовался этой картиной. Он с детства был приучен наслаждаться живописью, различать магию красок разных художников и обращать внимание на особенность палитры и мазков. Так было заведено у аристократов. Несметные родовые богатства дарили им возможность тратить своё время на глубинное познание искусства. Объект был не важен.

— Мисс Паркинсон, — предельно растягивая слова, пролепетал профессор, воспарив чуть выше над головами студентов, — назовите мне, пожалуйста, имя и даты жизни первого изобретателя маховика времени.

Грейнджер тяжело вздохнула, слегка нахмурившись в предвкушении нечленораздельного мямления глупой слизеринки. Хоть она и искоренила в себе привычку тянуть руку, дабы продемонстрировать свои безупречные знания, её ужасно тяготило, когда такую возможность предоставляли тем, кто никогда не был готов назвать правильный ответ.

— М-м-м… Николас Фламель? — неуверенно промурлыкала Пэнси.

Вот он — тот момент, которого Малфой так долго ждал. Гермиона вновь тяжело вздохнула, томно закатив глаза от переполняющего её раздражения. Она обессилено повернулась к слизеринской части аудитории с целью наградить Паркинсон самым презрительным и высокомерным взглядом, но неожиданно наткнулась на Драко.

Да, я смотрю на тебя. И что ты мне сделаешь, гений?

Он даже не думал отводить взгляд. Ему было слишком жарко и слишком лень это делать, к тому же, реакция Грейнджер на тупость Паркинсон была бесценна. Он ожидал, что она вновь закатит глаза и гордо отвернётся, но… она смущённо улыбнулась.