Козленыш молчал. Козленыш проникся до селезенок, бздел сказать не то, нехорошо было козленышу.

— Быстро! — каркнул я.

Козленыш сгреб трясущимся копытцем счет со стойки и сделал на подгибающихся ножках два шага к кассе — та стояла тут же, в баре, совсем рядом.

— Вы не понимаете… — проблеял он. — Я ни в чем… я все могу…

— Заткнись, — приказал я. — И не забудь включить в счет и мое пиво.

А сам полез за мобилой. Найдя номер, ткнул кнопку, ну и припал к кружке, пока соединялось. На вчерашние дрожжи хорошо пошло, в семь глотков кружечка в меня ухнула… Подняли бы сегодня на мне бабки гаишники, да что-то последние годы тормозить стесняются.

Как раз и в мобиле ответили.

— Полковник, — распорядился я в трубку. — Возьми кого посмышленей и дуй ко мне. Надо. Денежку отработаешь, хорошую денежку!

И тут снаружи оглушительно грохнули выстрелы, судя по звуку — штуцер: тррах!.. тррах!..

Хозяин! Я было вскинулся, но…

Хозяин…

Тогда я просто склонил голову, прямо над выпитой кружкой.

На дне ее были выпуклые циферки «05». Вокруг них, полукружьями, слова — слово «ГОСТ» и слово «ПОСЛЕДНЯЯ».

— Еще одну, быстро! — гаркнул я козленышу, но от того толку было — как, сами понимаете…

Забился он на своем стульчике у кассы в угол, в кассовый аппарат не глядя копытцем тычет, лужа под ним натекает, хвост голый поджат, рожки крохотные черные — и те трясутся; только глазками красными на меня посверкивает. Правильно посверкивает, смерть свою видит…

Но смерть подождет минуту, смерти не к спеху…

— Черт!

Я швырнул в черта квакающей тревожно мобилой, а сам перегнулся через стойку, схватил другую кружку, без проклятой мистики на дне, и ребром ладони свернул рукоятку ближайшего пивного крана. Тугая черная струя хлынула из крана, я сунул кружку, пиво ударилось о дно и выплеснулось пеной. Тогда я наклонил кружку, и она мигом наполнилась…

Врете, врете! Я успею, всегда первым успевал, уж это-то я умею!

Я уже поднес кружку ко рту, я уже почувствовал на губах влагу — но щелкнуло, звонко треснула за спиной стеклянная стена кабака, мне обожгло щеку горячим, а кружку у рта разнесло вдребезги.

Только ручка в кулаке осталась — сжимаю ее, как лох.

И тогда я зарычал… нет, не зарычал. Даже не завыл.

Тогда — оказалось, что и это умею! — тогда я проскулил:

— Суукииии…

Солнечный коридор. Стеклянные, невероятно прочные стены и потолок. Белый, идеально гладкий мраморный пол. Огненные отблески, и ни одной тени.

Я иду медленно, чтобы как можно дольше побыть в царстве света, чтобы вдоволь налюбоваться восходящим солнцем и еще хотя бы минуту ни о чем не думать.

Светло-зеленая трава, ослепительно-красное солнце и небо, у самой земли розовое, чуть выше нежно-голубое, а еще выше ярко-синее. Никаких облаков. Даже здесь, в заповеднике, такой восход увидишь не каждый день. Просто мне сегодня везет. Я не спускаю глаз с этой живительной картины. Она необходима мне, как воздух, как последнее желание смертнику.

— Доброе утро, Константин Андреич! — Громовой бас охранника настигает меня ровно на середине коридора. Отвечать я не собираюсь, даже не смотрю в его сторону. Успеется. Сейчас для меня существуют только зеленая трава, красное солнце и разноцветное небо. Я упиваюсь естественными красками и светом. Только трава, солнце и небо.

Пока я не пройду коридор.

Я иду медленно, еще медленнее и… останавливаюсь. Первый раз за пять лет работы смотрителем я остановился в солнечном коридоре. Трава, солнце, небо. Небо, солнце, трава. Это чистой воды расточительство. Я знаю, что драгоценные мгновения уходят, что у меня есть время только до заката. Если не успею, мне отсюда не выбраться. Я все это знаю. И стою не двигаясь. Как зачарованный смотрю на солнце, впитывая тепло и свет. Интуиция? Иммунитет? И то и другое вместе? Я прикоснулся ладонями к стеклу. Убежало еще несколько минут. Ничего, догоним. Солнце, небо, трава…

Вот теперь можно идти. Последний взгляд на половинку огненного шара, заторможенный взмах рукой, глубокий вдох — и я продолжаю свой путь. До свидания, солнце. Или прощай?

— Доброе утро, Алексей, — запоздало отвечаю я и расписываюсь в журнале.

— Что-то вы сегодня рано. — Фраза, брошенная в никуда, сказанная только для того, чтобы сотрясти воздух и развеять скуку. Ему предстоит восемь или девять часов полного ничегонеделания, так почему бы не поболтать?! Он протягивает мне ключ и зевает, обнажая крепкие белые зубы, а потом вдруг пытается превратить широко открытый рот в очаровательную дружескую улыбку. Лучше бы не пытался.

Белоснежная рубашка с короткими рукавами, черные брюки. Никаких устрашающих нашивок, никакого оружия. Короткие русые волосы, доверчивое лицо.

Это хорошо, что у него нет оружия. Пока я справляюсь со своей работой, ему ничего не угрожает. Если же я ошибусь, то мне в принципе будет уже все равно, только вот умирать застреленным почему-то не хочется. Хочется жить.

А выставлять любопытных и выдавать мне ключ можно и без оружия.

— Мы с Ольгой вечером пойдем в ресторан, так что я и уйду пораньше. — Слова сами слетели с губ. Зачем? Чтобы развеселить охранника или это надо мне? Или я просто давно не был в ресторане?

— А-а, — понимающая довольная улыбка.

Что тут, спрашивается, смешного? Человек идет в ресторан со своей женой. Ну да ладно. Все это — ложь. Какой ресторан?! Мне бы просто выйти отсюда живым и здоровым. О большем я не мечтаю.

Изо всех сил сжимая в правой ладони холодный металлический ключ (здесь все по-старому), я быстро иду к неосвещенной лестнице. Догоняю нелепо истраченные минуты. Может быть, получится.

Мрак. Черные мраморные ступени. Я чувствую, как меняется мое лицо. Оно становится жестким и непроницаемым. Кожа твердеет, превращаясь в каменную маску. В такой маске не улыбнешься, даже рта не раскроешь. Зато удобно работать. Чувствую, как…

— Удачи, Константин Андреич! — Все тот же громовой бас. Я останавливаюсь, оглушенный и растерянный. Кожа на лице снова становится мягкой. Первый раз за пять лет работы смотрителем я остановился на черной лестнице. Две остановки за один день. Тревожный знак.

Охранник пожелал мне удачи. Значит, жди неприятностей. Что же он такое почувствовал? Что же произошло внизу, если даже охранник нервничает? «Удачи!», а ведь мы с ним потенциальные враги. Когда-нибудь, если я не справлюсь, то попытаюсь его убить. Это неизбежно. Может быть, даже сегодня. Мы оба это знаем. Что он пожелает мне тогда? Но сейчас голос искренний. «Удачи, Константин Андреич!»

— Спасибо, Алеша. Спасибо, — пробормотал я себе под нос и еще быстрее прежнего зашагал вниз, в кромешную тьму. — Только зачем ты это сделал? Неужели не знал?

Теперь придется работать без маски. На новую нет времени. Удружил охранник. Позаботился, нечего сказать.

Лестница закончилась. Дальше — узкий коридор. Двенадцать шагов до входа в хранилище. Окружающая тьма — такая же необходимая часть ритуала, как и солнечный коридор наверху. Только у нее совсем другое назначение. Она помогает сосредоточиться на работе, выбросить из головы все лишнее, спрятать поглубже самое ценное и… приготовиться к смерти. Каждое посещение хранилища может стать последним. Тьма ощутимо об этом напоминает. Обволакивает тебя и пробует на вкус. Не расслабляйся, мол, или зажую целиком.

(Я тетка прожорливая — не подавлюсь. Ты уверен, что хочешь ТУДА войти?)

Каждый раз нужно быть уверенным.

(Даже без маски?)

Я слушаю гулкие отзвуки собственных шагов. Ритмичные, как метроном. Тук, тук, тук…

Даже без маски.

Я уверен. Только все равно страшно.

Ну вот и пришли. Огромная, обитая черной кожей дверь. А за ней — параллельные миры, научные открытия, далекие звезды, маньяки и монстры, море крови и ужаса, торжество пороков, царство насилия, вечная тьма… А за ней — просто человеческие фантазии.