Очнувшись, Берест едва действовавшей рукой стал шарить вокруг себя в поисках топора. Нащупав топорище, он пополз к лежавшей недалеко от раскопа огромной шевелящейся туше. Словно в тумане, задыхаясь от боли в груди, Олег видел, что зверь живой и вот-вот поднимется. По непонятному наитию Олег полз к голове животного. Юма был жив, оставшийся целым глаз холодно глядел на человека, губы снова раскрылись не то в оскале, не то в улыбке. Сквозь бульканье кровавой пены из пасти зверя Олег услышал тихое пение. Юма камлал. Тихий переливчатый звук растекся по сознанию, заволакивая в туманную глубину. Сделав последнее усилие, Олег занес над головой зверя топор.

От яркого света слезились глаза. Олег попытался прикрыть их рукой, но, забинтованная до самого локтя, она поднималась с трудом. Боль накатывалась при каждом вздохе, и Берест, борясь с нею, не сразу заметил сидящего у постели Заржевского.

— Привет, Олег. — Напряженный голос профессора, казалось, отставал от движения его губ. — Ну ты нас и напутал. Я уж думал, все, конец тебе, а ты смотри-ка — выкарабкался. И доктор вот удивляется, такие удары выдержал — и ни одного перелома. Тебе скоро легче станет, полежишь еще денька два, и вставать можно будет. Экспедицию-то нашу прикрыли. — Заржевский частил, виновато улыбаясь, словно оправдывался. — Сам академик Трофимов приехал. Последний катер сегодня со мной уходит. А за себя не беспокойся, как выздоровеешь, мы его за тобой снова пошлем. Плакала только моя научная школа. Такой материал пропал. А с Трофимовым я еще поспорю, вот увидишь, обязательно поспорю.

— Где Хорт? — Олег перебил профессора.

— Нет Иваныча.

Берест с трудом повернул голову, Порфирьевна стояла у стены и платком вытирала уголки глаз.

— Его нашли рядом, он между тобой и медведем успел встать, тот его и подмял под себя. Живого места не осталось, так и нашли его с разорванной грудью.

Порфирьевна всхлипнула и замолчала.

— А медведь? — Олег с трудом разжимал тубы.

— Да тут странность какая-то, — снова зачастил Заржевский. — Медведя нашли недалеко от вас. Огромный такой, но без головы. Куда делась, никто не знает. Местные, наверное, у туши отрубили да себе забрали. Кто их поймет, молчат как партизаны.

После этих слов Заржевский покосился на Порфирьевну и замолчал.

Шум в голове не давал Олегу сосредоточиться. Где-то на грани сознания его отвлекал странный звук. С трудом приподнявшись на постели, он снова повернулся к старухе. У ее ног стояла глубокая, накрытая ситцем корзина. Оттуда раздавалось тихое скуление.

Олег несколько секунд прислушивался, а затем улыбнулся.

— Щенок? Черный?

Порфирьевна вновь всхлипнула и утвердительно кивнула головой.

— Там на заимке новый егерь поселился, наведайся к нему, собачку отдай. И еще. — Олег пристально посмотрел на Порфирьевну. — Скажи егерю, чтобы змею топором убил, а то ничего не увидит.

Заржевский непонимающе переводил взгляд то на лежащего Береста, то на женщину.

Порфирьевна, не обращая внимания на профессора, вытащила из корзины маленького черного щенка с влажными блестящими глазами, ласково погладила и произнесла:

— Что, Хортушка, пойдем обратно в лес.

Обессиленный викинг окровавленными пальцами схватился за деревянный борт дракара, подтянулся и, тяжело охнув, перевалился через низкий край. Воздух со свистом выходил из рваной раны на шее, струйка липкой слюны тонкой жилкой выползла из уголка стиснутых губ и предательски задрожала. Викинг держался одной рукой за бок, а второй судорожно пытался отодвинуть от себя привязанный к поясу кусок парусины. Из него с глухим стуком выкатился круглый предмет и, прокатившись по струганым доскам днища, застрял у основания мачты. В звездное небо смотрели остекленевшие глаза странного существа с человеческим лицом, покрытым густой черной шерстью.

Опешившие воины, те, что оставались на корабле и с ужасом прислушивались к жутким звукам на берегу, кинулись к конунгу. Один из них сноровисто зажал рану на шее и перетянул ее куском ткани. Второй пытался уложить раненого на шкуры, плотным комком сваленные у борта. Но конунг с рычанием оттолкнул его и, шатаясь, поднялся.

Блуждающим взглядом он пытался рассмотреть страшный трофей, а затем повернулся в сторону берега. Увидев кого-то на камнях, он выдернул окровавленный меч, поднял его вверх и дико закричал. В ответ на утесе в темноте едва заметно колыхнулась черная тень и раздался тоскливый собачий вой.

Конунг развернулся к воинам и протянул им раскрытую ладонь. В руке у викинга лежал невзрачный камешек с белой, светящейся в сумраке прожилкой.

— Горючь камень… — Шепот воинов перерос в радостный крик. — Конунг Рюрик добыл Бел-горюч камень. Эта земля будет наша!

Идея отправиться на ночь глядя к морю родилась в голове Славика Жуды. И удерживать ее там он не собирался.

— Дяди, а махнем на Косу? Освежимся заодно.

Называть друг друга «дядями» приучил всю нашу лабораторию достославный Евгений Райтман, ее основатель и первый руководитель. Если хорошо подумать, то все логично. Как нам еще друг друга называть? «Пацанов» переросли. «Мужики»? Хм… Мужики на стройке вкалывают. Образованность и интеллект вроде как в этот эпитет не очень вписываются. А «дяди» — в самый раз.

— Так что? Не слышу ответа?

— А может, по домам? — неуверенно возразил Антон Нерлин, поелозив очками по переносице. Попытался возразить — спорить с напористым Славиком у него никогда не получалось.

— Как это, «по домам»?! — тут же взвился наш инженер-системотехник. — Мы что, понимаешь ли, тяпницу очередную отмечаем? Да сегодня же такой день, такой день…

Славик запнулся, не в силах подобрать достойное определение. Положим, в терминологии он немного путался. Был уже далеко не день — без десяти одиннадцать вечера. Ровно в одиннадцать кафе закрывалось, так что официант не отходил далеко, бросая в нашу сторону красноречивые взгляды.

— …Это ж событие мирового масштаба! Начало новой эры человечества, так сказать. Все равно что первый полет в космос. Даже больше… Вот.

Он перевел дыхание и воззрился сурово на оппонента. Под напором такой пафосной речи наш физик-теоретик вконец стушевался. А я, не выдержав, прыснул. Хотя, по существу, Жуда был прав. И про мировой масштаб, и про новую эру человечества. Вот только не ведало человечество ни о нас, ни о том, что мы сегодня открыли. Пока не ведало.

— Ты чего лыбишься? — перевел на меня взгляд Славик. И, не дождавшись ответа, уточнил: — Так едем?

— А кто за руль сядет? — Я щелкнул пальцами почти пустую бутылку «Медоффа», красовавшуюся посреди столика. — Или такси предлагаешь вызвать? Ночью, до Косы три стольника заломит, не меньше. У меня с собой столько нет.

Жуда хитро улыбнулся.

— Зачем такси? Есть у меня один хороший знакомый… То есть не один, конечно. Кхм… В общем, сам не пьет, но компанию поддержит с удовольствием. И на колесах. Сейчас я его вызвоню.

— Ты что, поздно ведь… — попытался остановить Антон. Но Славик уже выудил из кармана мобильник.

— Але? Виталя, привет! Не спишь, говорить можешь? Слушай, мы тут отмечаем, с ребятами из лаборатории… Что отмечаем? Ты не поверишь! Получилось, спрашиваешь? Ха, у нас такое получилось… Ладно, не по телефону подробности. Слушай, тут закрывается, так что мы решили махнуть на Косу. — Лакуны в Славиковой трескотне были такие короткие, что оставалось совершенно непонятно, как его собеседник успевает вставлять в них реплики. — Да, на Косу. Ну а че, можно и до утра. В общем, нам твоя машина нужна. Вместе с водителем, естественно. Приедешь? Отлично! Мы в «Трех пескарях». Ждем-с.

Теперь он смотрел на нас взглядом победителя.

Машина будет. Виталя уже выезжает.

Этот неизвестный мне Виталя оказался парнем проворным. Пока добили «Медоффа» на посошок, пока расплачивались, он успел примчаться. И когда мы вывалились из «Трех пескарей», напротив кафе стояла маленькая темносерая — цвета мокрый асфальт, как сейчас принято выражаться, — «Шкода».