Белякова удивлённо посмотрела на хирурга, потом улыбнулась и ответила:

– Хуже. Гораздо хуже. Я директор школы. Стаж – и вспоминать не хочется.

– Я по некоторым вашим словам догадался, – Виктор снял манжету и немного сжал её в кулаке, выдавливая воздух. – Скорее, по интонации. И по взглядам. У меня первая учительница была, Августа Ефимовна – она точно такими взглядами любых хулиганов замолчать заставляла.

– Вы наблюдательный, – сказала Лидия Григорьевна, потом вынула другую руку из-под одеяла, слегка поправила волосы.

И в этот момент Платонов ощутил запах – тонкий, далёкий, пришедший от её тела вместе с движением руки. Его нельзя было спутать ни с чем – сладковато-гнилостный аромат синегнойной палочки. У Виктора слегка приподнялась бровь.

Пациентка хотела что-то сказать, но увидела внимательный взгляд хирурга – и догадалась, что он почувствовал нечто, не предназначавшееся для его обоняния. Она вернула руку под одеяло, натянула его почти до подбородка и спросила:

– Вы в какой школе учились? Не помню что-то такого преподавателя.

– Это было в другом городе, Лидия Григорьевна, – машинально ответил Платонов. – Она умерла, когда я учился ещё в пятом классе. От инфаркта, кажется. Старенькая была, далеко за семьдесят.

Они молча смотрели друг другу в глаза, и каждый понимал, что вот уже через несколько секунд тишина будет разбита неудобными вопросами и незапланированными ответами. Женщина втянула голову в плечи, готовая спрятаться под одеяло полностью. Сын её, не замечая происходящего между ней и врачом, вернулся в свой угол. Воевать за внимание к маме ему уже было не нужно, и он расслабился.

– Я вот что думаю, – спустя почти минуту молчания произнёс наконец Платонов. – Пока терапевта нет – быть может, вас посмотрит хирург?

Лидия Григорьевна молчала и незаметно, как ей казалось, кусала губы. Вадим, услышав предложение Виктора, встал со стула и подошёл поближе.

– Мы приехали с давлением, – голосом робота сказал он. – Нам. Нужен. Терапевт. Правда, мама?

И Платонов увидел, как из уголка её глаза вытекла единственная маленькая слеза, практически на ходу испаряясь с морщинистой щеки. Спустя несколько секунд она прошептала:

– Да. Терапевт.

Платонов направился к столу, где среди прочего стояли коробки с перчатками для осмотра; выбрал свой размер, натянул. Постучал пальцами по столешнице, не поворачиваясь к каталке. Всё это было странно, неприятно – и от этого волнительно.

«Как бы драться не пришлось», – подумалось ему. Виктор вздохнул, вернулся к Беляковой и взялся за уголок одеяла.

– Думаю, стоит посмотреть, например, живот, – сказал он, скорее, для Вадима. – Печень, селезёнка. Потом вены на ногах. Когда вы ещё к хирургу так запросто без очереди попадёте? Считайте – диспансеризация.

Говоря всё это, он внимательно, не моргая, смотрел ей прямо в глаза. И где-то там, где уже давно высохла слезинка, он увидел то, что должен был заметить сразу.

(«Помогите!»)

Короткая, как выстрел, вспышка боли и страха в глазах Лидии Григорьевны пронзила его. Виктор моргнул, не выдержав. В этот момент её губы едва заметно шевельнулись. Он не услышал, нет; просто понял, что не ошибся.

(«Помогите!»)

И тогда он решительно скинул с неё одеяло.

– Полицию вызывайте, – сказал Платонов Эльвире. – Прямо сейчас.

Хирург стоял между Лидией Григорьевной и её сыном, выставив вперёд руки в перчатках. Видел Виктор перед собой не мальчика в «кафельной» рубашке, желающего поскандалить. Это был всклокоченный монстр со сверкающими глазами – в него Вадим превратился в ту самую секунду, как на пол возле каталки упало одеяло.

Он ринулся из своего угла на врача, словно цепной пёс. Виктор такого не ожидал, хотя и понимал, что сын каким-то образом участвует во всей этой истории. Поначалу Вадим виделся в роли заботливого домашнего медика, ухаживающего за мамой, а оказалось…

Лидия Григорьевна за его спиной не издавала ни звука. Да, им с сыном было о чём молчать. Платонов не успел в деталях разглядеть всё – Вадим не дал ему этого сделать, – но запах синегнойки усилился многократно, а в глаза бросилась странная деформация правого бедра. Женщина была в юбке, однако ещё при перекладывании с каталки из «Скорой» она задралась, открыв ноги. И правая нога была совсем не похожа на здоровую.

Виктор успел резко развернуться, услышав за спиной быстрые шаги Белякова. Вадим вцепился ему в плечи с визгом придавленной дверью собаки и попытался рвануть в сторону, но весовые категории были неравны. Платонов устоял на ногах и практически не сдвинулся с места. Халат где-то затрещал, и тогда Виктор оттолкнул парня от себя что было сил. Беляков отлетел, как пушинка, свалив по пути лёгкую ширму, но на пол не рухнул, вцепившись в стол дежурного врача. Его бешеный взгляд упал на ножницы в пластиковом стакане рядом с раскрытыми историями болезни.

Когда Вадим медленно протянул к ним руку, Платонов и произнёс:

– Полицию вызывайте. Прямо сейчас.

Ошеломлённая происходящим Эльвира взяла телефонную трубку и, не отрывая взгляд от Белякова, стала нашаривать кнопки на аппарате. Но в этот момент раздался голос Лидии Геннадьевны:

– Сынок, не надо. Прошу. Ты очень старался – но пусть уже врачи помогут.

Она сказала это тихо, почти шёпотом, но все её услышали. Секунду спустя ножницы были снова на столе. Не спуская с Вадима глаза, Платонов медленно приблизился, протянул к ним руку, взял и передал Эльвире.

– Вы не будете мне мешать осмотреть маму? – выждав немного, осторожно спросил Виктор. Беляков отрицательно покачал головой. Хирург повернулся обратно к Лидии Григорьевне.

Долго разбираться не пришлось. Под колготками на правой ноге, ближе к колену, было большое, с детскую голову, образование, скрытое под мокрой от гноя повязкой. Нога от него смотрелась очень необычно, даже несколько неприятно, несмотря на то, что повидал в этой жизни Платонов всякое.

Лидии Григорьевне помогли стянуть колготки; Эльвира разрезала повязку. Платонов постоял несколько секунд без движений, просто глядя на увиденное, потом коротко кашлянул, хотел задать вопрос, но слова застряли у него в горле.

– Семь месяцев, – сказала Белякова. – Вы же это хотели спросить?

– Именно.

– Всё очень плохо?

– Я… Я не очень в этом разбираюсь… Разбирался он нормально. В допустимых пределах. Он видел перед собой несомненную саркому бедра. Махровую, в самом расцвете – а то, что для саркомы можно назвать расцветом, для человека практически всегда означает конец… И вот уже понятны бледность женщины, её слабость, впалые щёки и обвисшая на кистях и шее кожа.

Первой не выдержала Эльвира:

– Да как можно было до такого допустить? – маска, частично сползшая на подбородок, немного мешала ей говорить, и она сняла её. – Вы же взрослый человек, ещё и учительница!

Лидия Григорьевна в ответ виновато пожала плечами. Платонов видел, что она избегает смотреть на опухоль.

– Ничего страшного ещё не произошло, – внезапно услышали все скрипучий голос Вадима. Стоя у стены, он не мигая смотрел на яркий потолочный плафон и говорил сквозь зубы, из-за чего голос его был ужасающе шипящим. – У нас получится, мы всё преодолеем. Мы же вместе. Это мама, понимаете?

Резко опустив взгляд, он слезящимися глазами посмотрел на Платонова. Желваки ходили под кожей, словно на щеках поселились клубки червей. Он шагнул вперёд, совершенно не замечая, что наступает на упавшую ширму. Тонкий каркас хрустнул; Вадим покачнулся, но устоял на ногах и ещё немного приблизился к хирургу.

– Я старался, – проскрипел он, склонив голову едва ли не под прямым углом, как киношный зомби. – Мы с ней вместе старались. Просто ещё не всё сделано. Но я уже вижу положительные сдвиги. Мама начала выздоравливать.

– Лидия Григорьевна, вы наблюдаетесь у онколога? – спросил Платонов, слегка повернув голову назад, чтобы не терять Вадима из поля зрения.