– Кто ж их разберёт, этих детей, – ответила она. – Не знаешь, когда обида выстрелит. Это я уже из личного школьного опыта говорю. Дети, что на выпускном про двойку в первом классе вспоминали, напившись до умопомрачения? Да полно таких. В туалете вольют в себя бутылку шампанского, а потом горшки с цветами в учительской швыряют. Я, уж поверьте, насмотрелась. Но Вадим, конечно, их всех превзошёл. «Давление снизят – и домой!» Командовал мной, как хотел. А мне уже всё равно стало после его слов. От криза умереть или от опухоли…

– Видимо, не всё равно, – Платонов сделал то, чего никогда не позволял себе в гнойной хирургии – сел на кровать рядом. У него после работы в госпитале сложилась масса предубеждений по поводу госпитальной флоры – и это было одно из непреложных правил. – Вы всё-таки попросили о помощи.

Он смотрел на освещённое уличным фонарём лицо Лидии Григорьевны и не хотел верить ни единому её слову. Не мог он представить, что этот тщедушный мальчик методично убивал мать из-за разбитого квадрокоптера. Это просто не могло быть правдой. Казалось, что она и сама плохо в это верит – но дальнейшие слова развеяли всякие сомнения в правдивости жуткой истории.

– Я не помощи хотела, если честно, – Белякова повернулась к Виктору. – Я сына видеть не хотела. Жить с ним под одной крышей – не хотела. Он ведь не просто так Верочку в дом привёл – он прекрасно понимал, что он совершает. Тихое медленное убийство длиной почти в два года, если считать с того самого дня, как я упала. Приходится за его чёртов дрон своей жизнью расплачиваться.

Она сказала это и отвернулась от Платонова к стене. Виктор помолчал несколько секунд, потом встал и покинул палату, тихо прикрыв дверь. На посту он взял историю болезни, в листе назначений вписал сильное обезболивающее и вышел на лестницу.

Яркий свет площадки перед отделением реанимации ударил ему по глазам после сумрака «гнилухи». Он прищурился, замер. Потом вспомнил, что был приглашён на кофе в терапию больше двух часов назад. Усмехнувшись несвоевременности мысли, Платонов направился длинными коридорами к себе в ординаторскую.

…Утром на сдаче дежурства Кравец с ним даже не поздоровалась.

– На эту тему можно диссертацию писать, – сказал Лазарев, выслушав утром историю прошедшего дежурства. – Что-то вроде «О роли мелочей в жизни». Это я сейчас про вертолётик. У парня совсем крыша не на месте, если он такое с матерью вытворяет.

Платонов отхлебнул горячий кофе и задумчиво зевнул.

– Помнишь парочку в реанимации – Попова и Бубенец? – спросил его Лазарев, повернувшись к своему монитору и разглядывая на экране новостную ленту. – Они на новый год заехали. Попова умерла быстро; на третий, что ли, день. А Бубенец тогда выписался. С жуткими рубцами на ногах, но… И ведь не очень понял тогда, как ему повезло, хотя рассказывал нам чуть ли не в лицах. Они с подружкой прямо в коридоре квартиры, на пороге, какой-то гадости хлебнули из бутылки и вырубились. Попова головой в комнату упала, а он в сторону двери. Вот и вся разница. В мелочах. Когда дым пошёл, они поползли на автопилоте – кто куда головой лежал. И она прямо в огонь, а он башкой в дверь упёрся. Сообразил, что делать, встать сумел и вывалился на площадку. Вот это и есть – роль мелочи в жизни. Набухался – спи по «фен-шуй». Так, я курить.

Виктор сонным взглядом проводил его, потом отхлебнул ещё, поставил кофе на стол и вспомнил, как прошла утренняя конференция…

Не секрет, что жизнь медицинских учреждений – по крайней мере большинства из них – протекает круглосуточно. Венцом этого круговорота является сдача дежурства, где любые подвиги и огрехи отработавшей смены пристально разглядываются начальством, и всем известно, что именно эти взгляды чаще всего лишены объективности.

В больнице постоянно что-то происходит. Днём здесь хорошо. Днём светло, все на рабочих местах. Работают лаборатории, печатаются рентгеновские снимки, все отвечают на звонки, пусть порой и с неохотой, нервничая и торопясь закончить разговор. Заведующие отделениями могут принять важные решения на уровне своей компетенции, проконсультировать очно или по телефону, встать к операционному столу. Идеальная ситуация для лечения пациентов.

И вдруг наступает ночь. Неожиданно становится темно, холодно и страшно. Кабинеты на сигнализации, одинокий лаборант бродит по этажам с контейнером и списком вечерних анализов. Дежурная смена пытается разогреть в микроволновке домашнюю еду и выпить кофе в надежде не дождаться до утра никого и ничего. Где-то гремят пластмассовой амуницией санитарки, светят фонарями в тёмные окна охранники.

Но нет. Хрен вам. Синие блики в окно. Два-три противных громких гудка – как будто их и так не видно.

«Скорая».

На носилках – что-то вроде «ушиба всей бабушки». Пенсионерка с гипертоническим кризом, одышкой, нарушением ритма, хрипами в лёгких, болями в животе, язвами на ногах и вообще без родственников. Выясняется – за рентгенлаборантом надо ехать (если он трубку возьмёт), за УЗИ-врачом надо ехать, лаборант ушла в реанимацию на плановый забор, «ух ты, тут ещё какое-то кровотечение, видите, чёрный памперс, давайте за эндоскопами», и этот квест надо выполнять сразу, срочно, а машина одна, и она только что ушла в полпятого утра за поварами, а их четверо в разных концах города, и у водителя с ними собственный квест…

Есть два выхода – или ждать полного выполнения маршрута, или включать клиническое мышление с опережением этой логистической головоломки. Чаще, конечно, хочется пойти по первому пути. Просто потому, что ночью анализы добавят процентов девяносто к диагнозу при полном отсутствии дополнительных глаз, рук и мозгов. Хотя бы на уровне «кровь-моча-интуиция врача». В итоге то, что днём занимает тридцать минут, ночью съедает не меньше трёх часов – именно отсюда произрастают корни большинства жалоб на тему «Я просидела с больным отцом в приёмном отделении полночи, а они так ничего не выяснили». Они бы и хотели, чёрт возьми. Честно…

Но вот наступает утро, приходит начальство. На дворе опять светло и совсем не страшно; все, кто имел отношение к ночной работе, сидят в креслах конференц-зала и пытаются делать вид, что они ни при чём. Хотя претензий им пока никто не высказал.

Но начальство не заставляет себя долго ждать. Изобилие вопросов льётся водопадом из ведра красноречия:

– Кого вызвали? Почему так долго принимали решение? Что мешало поставить диагноз сразу? В приёмном отделении есть инструкции, заверенные мной. Они на все случаи жизни. Трудно папочку с ними открыть? Отказы были? Уже можно в интернет заходить и жалобы там искать? Я, между прочим, ещё в машине Инстаграм открыла, а там нате – прямо с утра уже наша больница…

Отвечать на эти вопросы дежурной смене с утра очень не хочется. Очень-очень. Потому что всем в этом зале и за его пределами понятно – лечебно-диагностический процесс организует не дежурная смена. Она его только использует в установленных рамках, исходя из тех самых инструкций в папочках. А уж как его установили, кто и зачем – лучше не выяснять.

Платонов ещё с госпиталя помнил, что это, по сути, и есть «синдром начмеда» – с утра задавать вопросы по организации приёма пациентов ночью. Спрашивать, критиковать, грозиться принятием мер административного воздействия – причём за этими бюрократическими терминами обычно скрывались банальные выговоры и лишения премий. Критик – он ведь человек, который сделал бы лучше вас. Если бы умел.

– Не умеешь работать – руководи. Не умеешь руководить – проверяй, – азбучная армейская истина пригодилась Виктору и на гражданской службе. Правило неопровержимое. Правда, в госпитале ещё добавляли: «Хуже нету сволочей, чем начальство из врачей», но там это имело смысл – ушедшие на недосягаемые административные должности офицеры быстро теряли связь с лечебной работой и, будучи врачами по диплому, по факту превращались в проверяющих-зомби. Приезжая из столичных краёв к ним в госпиталь, они что-то вспоминали, но поверхностно и не отчётливо, так что решения по результатам проверок принимали жёстко и с позиций командных, а не врачебных. Ни к чему хорошему такой способ контроля не приводил. Его научились обходить при помощи бань, коньяка, ресторанов и сезона красной икры – в итоге генералитет стал приезжать в основном осенью, увозя полные портфели браконьерского продукта и назначая оценку «удовлетворительно».