– Не пойму, что здесь написано?

– «Они споткнулись об уголовный кодекс», – пояснил Роман Петрович, пожал плечами, вздохнул и виновато улыбнулся, что при его анамнезе выглядело неожиданно.

– Вылечили? Я сейчас и про рану, и про туберкулёз.

– Рану – да. А с лёгкими, доктор, подзатянулось как-то. Ещё нашли туберкулёз позвоночника, лечили почти четыре месяца. Выписали летом.

Платонов скосил глаза в выписку. Инфильтративный туберкулёз, туберкулёзный спондилит – всё на месте. Выписан в стадии рассасывания процесса, рекомендован приём препаратов в течение двух месяцев.

– Таблетки свои пьёте? Срок ещё не вышел.

– Конечно! – искренне возмутился споткнувшийся о кодекс. – Я ж не дурак!

«Это как сказать…» – где-то внутри ехидный Платонов пожал плечами, но интеллигент в четвёртом поколении спросил вслух:

– Что с ногой было дальше?

– Полтора месяца назад заболел большой палец. Опять. Опух, как и раньше. И мама…

– Мазь Вишневского? – опережая пациента, уточнил Виктор.

– У меня на ней через неделю всё вскрылось само. Гной вышел, легче стало, – опять гордо покачал головой Роман Петрович. Авторитет мамы-ветеринара в глазах сына был непререкаем.

– А вы слышали, что мазь Вишневского раньше добывали из растений? – спросил хирург. – В частности, из кактуса Вишневского.

Пациент недоверчиво посмотрел на врача и как-то тревожно заёрзал на кушетке.

– Да-да, – словно подтверждая свои слова, вздохнул Виктор. – Тем, кто в тяжёлое для страны время не хотел служить и косил от армии, его вставляли прямо… прямо вот… туда. Мази для этого нужно было всего ничего, а эффект оказывался поразительным. Потому так и говорят с тех пор: «Многих эта мазь вернула на фронт…» Не верите? А это в учебнике «Военно-полевой хирургии» написано. Я думал, ваша мама читала…

Платонов, с трудом сдерживая улыбку, хотел уже встать, надеть перчатки и оценить мамину работу, но в санитарной комнате мигнул на мгновение свет, упало что-то металлическое, и Виктор машинально посмотрел туда.

Там, за открытой дверью, в углу, на стульчике сидел худой парень с взъерошенными волосами. Рубашка на нём была в крупную клетку, что делало его практически незаметным на фоне кафеля. Подняв с пола упавшую связку ключей, он уже через мгновение опять был абсолютно неподвижен, закинув ногу на ногу и при этом глядя на что-то за пределами поля зрения Платонова.

Виктора зацепил его взгляд – что-то среднее между слёзной мольбой, ненавистью и шизофренией. Клетчатый временами смешно морщил нос, но глаза оставались прежними – пронзительно-ждущими.

Платонов оглянулся на Эльвиру и спросил:

– А там кто сидит? Не ко мне?

– Нет, это студентик какой-то, – пояснила сестра. – Маму привёз на «Скорой». Она на каталке лежит, отсюда не видно просто. Терапевта ждут.

– Давно ждут?

– Минут сорок, – виновато ответила Эльвира. – Четыре пневмонии поступило. Из них одна в реанимацию. А тут гипертонический криз, его бригада купировала ещё по дороге сюда – вот никто и не торопится.

Стало понятно, куда и на кого смотрит парень. На маму.

«Как-то много сегодня ночью мам, – подумал Платонов. – Ладно, там они сами разберутся, продолжим».

Он, как и собирался, надел перчатки, аккуратно разбинтовал ногу и обнаружил под повязкой большую гнойную рану. Непропорционально толстый палец только подтверждал клинический диагноз, приблизительно сформулированный рентгенологом поликлиники и подхваченный участковым хирургом. «Хронический остеомиелит обеих фаланг первого пальца, свищевая форма». Место ему, конечно, было на койках гнойной хирургии.

– Откроете секрет – почему ночью пришли? – решил всё-таки спросить Виктор.

– Да не секрет это, – добродушно, не чувствуя за собой никакого греха, ответил Роман Петрович. – Мама подсказала. Днём, говорит, у них там всегда очередь, а ночью свободно. Примут без задержек.

«А ветеринары нынче опытные», – подумал Платонов, но сдержался и ничего не сказал пациенту. Он повернулся к Эльвире, досчитал про себя до десяти, успокоился и дал команду оформлять историю болезни.

– Нас кто-нибудь сегодня посмотрит?!

Виктор вздрогнул, развернулся и нос к носу столкнулся с тем самым парнем в «кафельной» рубашке. Тот незаметно покинул своё место и приблизился вплотную, пока хирург стоял к нему спиной.

– Вы разве не видите, что демонстрируете плебейское отношение к людям? Уже почти час к нам никто не подходит!

Виктор отступил на шаг – его личное пространство просто взывало к этому – после чего спросил:

– Вас как зовут?

– Вадим меня зовут, – с вызовом и лёгким злым прищуром блестящих глаз ответил парень. – Это что-то меняет сейчас? Вот все узнали, что я Вадим, и тут же примчались смотреть мою маму?

«Только истерики тут не хватало», – подумал Платонов.

– Вадим, я уверен, что доктор не просто так задерживается. У него наверняка на это весьма серьёзные причины, – попробовал он наладить диалог с недовольным собеседником. – К сожалению, ночь – не самое лучшее время застать врача в приёмном отделении сразу при обращении. Он один на всю больницу сейчас, почти на восемьдесят коек.

– Одна, – уточнила Эльвира.

– Что? – не сразу понял Платонов.

– Не один, а одна, – пояснила сестра. – Она не так давно здесь, вы с ней ещё не пересекались, наверное.

Виктор вспомнил, что увидел в графике незнакомую фамилию «Кравец П. А.» и почему-то представил себе мужчину. Оказалось, он ошибся. На букву «П» в голову приходило только имя «Прасковья», и он очень надеялся, что родители терапевта не были фанатичными славянофилами.

– Возьмите пока у неё кровь, давление измерьте, сделайте ЭКГ, – тихо попросил Эльвиру Платонов. – Создайте, так сказать, некое движение вокруг пациентки. Вы же видите, сын настроен недоброжелательно.

– А историю вашего остеомиелита кто будет оформлять? – нарочито громко возразила медсестра. – У меня помощниц нет. Все в порядке очереди.

Виктор скрипнул зубами, взял со стола тонометр и направился вслед за парнем. Женщина лежала под клетчатым одеялом на каталке, головной конец которой был приподнят, и смотрела в тёмное ночное окно, но видела там лишь отражение происходящего в комнате. Вадим встал возле неё и взял за руку.

– Мам, уже скоро, – шепнул он ей громко, – специально, чтобы Платонов услышал. – Я там поругался немного. С ними по-другому нельзя.

– С ними по-другому можно, – возразил Виктор. – И даже, я бы сказал, нужно. Здравствуйте. Меня зовут Платонов Виктор Сергеевич, я дежурный хирург. То есть не совсем тот врач, что вам нужен, но в отсутствие терапевта постараюсь хотя бы минимально помочь.

Женщине на вид было чуть за шестьдесят; она внимательно выслушала его краткий монолог, потом перевела суровый взгляд на сына – молчаливый выговор за «Я там поругался» – и тихо сказала:

– Лидия Григорьевна Белякова, внезапный ночной пациент. И мать вот этого скандалиста.

– Мама… – попытался возмутиться Вадим, но ещё один взгляд, острый и быстрый, остановил парня. Платонов стал догадываться, кто она по профессии. Но прежде, чем высказывать предположения, он аккуратно убрал одеяло с левой руки, надел манжету и снял с шеи фонендоскоп, давно ставший обязательным атрибутом дежурства: пусть коллеги и говорили порой, что в хирургии он чаще всего бесполезен, но сам Платонов так не считал, всегда находя, для чего он может пригодиться – для дыхания, перистальтики или, как сейчас, простого измерения давления.

Лидия Григорьевна вместе с ним следила за стрелкой тонометра.

– Сто сорок?

– Нет, – успокоил её Платонов. – Сто тридцать с натяжечкой. На восемьдесят. Ребята в бригаде не зря свой хлеб едят, – повернувшись к сыну, констатировал Виктор. – А дома было сколько?

– Почти сто восемьдесят! – с вызовом ответил Вадим, глядя в глаза доктору и показывая всем видом, что мама – это, конечно, авторитет, но он и сам не лыком шит.

– Тем более, – улыбнулся петушиному задору Платонов. – Лидия Григорьевна, вы не школьный учитель, случайно?