Притихшая семья глядела на то, как младший из тройни Мадригаль и глава клана уничтожали свои порции, стараясь сохранить максимум достоинства, когда пересекались взглядами. Это было что-то новое. Раньше Бруно не решался идти против слова матери, обычно выбирая вариант отсидеться где-нибудь и переждать. Но в случае с поиском невесты это не работало. Алма подозревала какое-то непотребство и была готова сломать жизнь сыну, лишь бы держаться за это мифическое «у семьи Мадригаль всё прекраснее некуда». Пару раз Бруно ловил на себе взгляд Пеппы, но средняя сестра так и не решилась ничего ему сказать. Возможно, дело было в Феликсе, ласково похлопывающем её по руке, мол, дети целы и довольны, а значит, нет нужды понапрасну разбрасываться обвинениями.

Единственным забавным моментом стала неудавшаяся попытка Уго пометить горшок с Клайвом как свою щенячью собственность, но это так и не выросло да хохмы, несмотря на приложенные Агустином старания.

– Ко мне в комнату, – наконец, произнесла Алма, вставая. Её сын не шевельнулся.

– Бруно.

– Ты забыла слово «пожалуйста».

Мирабель казалось, что она, даже не будучи Долорес, слышит тихий хрип: абуэла наступала на горло собственной гордости.

– Пожалуйста, идём ко мне в комнату, – с нажимом произнесла Алма. На этот раз её младший сын подчинился.

«Какой же он красивый» – подумала Мирабель, любуясь волевым профилем дяди. Щекотливое чувство, похоже на птичку, снова шевельнулось где-то в животе, совсем как тогда, во время лепки вазы. Странно и приятно одновременно. Хоть бы у него всё получилось! А завтра, если всё пойдёт по плану, у победителя будет новое пончо. И поцелуй.

И не подозревая о планах племянницы, Бруно поднялся по лестнице вместе с матерью. Они хранили молчание до тех пор, пока не закрылась дверь. Волшебная комната Алмы была обставлена проще, чем у остальных членов семьи. При её появлении вспыхнули огоньки тысяч свечей и свечечек: в унисон с главной, той, что была выставлена на окне как символ магического дара Мадригалей.

Эта вспышка напомнила Бруно то, как он впервые открыл свою комнату и решил, что его благословили, а потом, год за годом, лишаясь друзей и нормального общения, думал, что всё же прокляли.

– Тебе надо жениться, – решила не медлить с первым раундом Алма.

– С чего бы это?

– Холостой мужчина в твоём возрасте вызывает подозрения.

– Я десять лет прожил в застенках вместе с крысами, а до этого как клеймёный даром предвидения – так неужели то, что я холост, перевесит то, с чем я уже живу?

– Это был твой выбор.

– Дар? Застенки? А, погоди, точно: жизнь в одиночестве. Если так, мы закончили?

– Нет, – Алма впервые обернулась к нему, пытаясь, как в детстве, приструнить сына одним взглядом. Тот лишь приподнял одну бровь: тревожный звоночек для той, кто привыкла держать под контролем всех живущих в Касите.

– Пойми, я желаю тебе добра.

– Я понимаю, но в своем желании сделать добро ты не спрашиваешь, чего хочу я.

– И чего же ты хочешь?

– Жить так, как живу сейчас.

– Ты не молодеешь, и если не поторопишься, то так и умрёшь бездетным, – выложила ещё один козырь Алма.

– У меня столько племянников и племянниц, не похоже, чтобы род Мадригалей оборвался на мне. И я обожаю проводить с ними время.

– Особенно с Мирабель.

– Да, особенно с Мирабель, – сказал он, не моргая, хотя в пальцах ног поселилось ощущение, будто предсказатель стоит на краю пропасти.

– И чем же вызвана такая нежная привязанность? – в голосе матери звучал металл.

– Оба носим клеймо. Смотрим друг на друга и любуемся.

– Не дерзи мне.

– Я всего лишь говорю правду.

– Кем ты пытаешься для неё стать? Отцом?

– У неё есть Агустин, и он прекрасный отец. А я её дядя.

– А говоришь так, будто ты её спаситель.

– А есть, от чего спасать? – Бруно сощурился, и Алма, должно быть, впервые в жизни испугалась собственного сына.

– Неважно. Я найду тебе невесту.

– Я не женюсь.

– Куда ты денешься.

– Куда угодно. Могу опять уйти в застенки. Я профи, вы меня так и не нашли бы, если бы не Мирабель.

– Я стараюсь, но не могу понять тебя, – зашла с другого угла глава семейства, – Ты то покладистый сын – то дерзишь. То ведёшь себя степенно – то носишься по крышам.

– Я странный, да. И всегда был таким. И уже едва ли смогу соответствовать твоим высоким стандартам, – Бруно хмыкнул, скрещивая руки за спиной, – Извини, мамита. Не вышло из меня образцового сына. А ты ещё и хочешь всучить меня какой-то несчастной сеньорите.

– И всучу.

– Нет.

– Волоком потащу, если понадобится, но ты, – Алма подошла к сыну вплотную, и её узловатый палец ткнулся ровно в переносицу предсказателя, – Не посмеешь выкинуть ни одного фортеля, тебе ясно?

– Ты о чём? – Бруно даже не изменил позы.

– О твоём предсказании. Ты что-то видел. И я выясню, в чём дело. И пойму, что происходит.

– Очень сомневаюсь. В этом мире был лишь один человек, который мог меня понять.

– И кто же это?

– Мой отец. Он бы меня понял.

Алма отшатнулась. Упоминание Педро считалось в семье запрещённым приёмом, и помогало выйти победителем практически из любой патовой ситуации. Но была у этой хитрости и обратная сторона: прародитель клана упоминался только в самых серьёзных случаях. Последний раз этот приём использовала Джульетта целых 28 лет назад, убеждая мать, что хочет выйти за Агустина. С сегодняшнего дня счётчик можно было обнулить.

– Если… если нам грозит опасность, ты… просто обязан сказать, – совершенно растерялась Алма.

– Можешь поставить капканы, если хочешь. Но ты ничего не поймаешь.

– Брунито.

Предсказатель обернулся. Ему было стыдно, что пришлось прибегнуть к авторитету отца, и теперь приходилось титаническим усилием удерживать себя от слёз. Папа был болезненной темой с детства.

– Я прошу… Просто прошу тебя не делать глупостей. Ты… можешь обещать мне это?

Младший из тройни Мадригаль не сказал ни «да», ни «нет», молча выйдя из комнаты. Он чувствовал себя выпотрошенным.

– Как всё прошло? – тихонько поинтересовалась Джульетта, как раз закончившая прибирать кухню после обеда. Её брат как-то неопределённо двинул плечом, направляясь в свою комнату к единственной вещи, которая могла сейчас его успокоить.

Сколько лет он уже не вёл этот странный диалог? Зайдя к себе, предсказатель нащупал потайной кармашек в подкладке пончо. Идти за ножницами не хотелось, так что Бруно просто перекусил пару грубых стежков. На его руку выпал медальон, лишённый какой-либо вычурности. Раньше можно было просто сходить к портрету на лестнице, но не теперь, когда в доме полно народу. Предсказатель щёлкнул замочком, и украшение открылось.

– Здравствуй, папа.

С маленького выцветшего фото на Бруно взирал красивый мужчина с мягкой улыбкой и лучистыми карими глазами. Когда Алма гордилась сыном (а бывало это нечасто), она говорила, что видит в отпрыске черты Педро. Лично Бруно казалось, что у них с отцом столько же общего, сколько могло бы быть у солнечного луча и покрытого мхом булыжника, но факт оставался фактом: этот чудесный человек, пожертвовавший жизнью ради общины и собственной семьи, был его родителем.

– Пап, я… – предсказатель сел на ступеньки, пытаясь привести мысли в порядок. Прошмыгнувшая в поисках корма пара крыс забралась ему на колени, одна даже понюхала цепочку медальона, но, быстро поняв, что предсказателю требуется уединение, зверьки убежали восвояси. Раньше было проще, в детстве, когда Бруно спрашивал отца, что же всё-таки значит быть единственным мужчиной в семье, когда защитник из тебя никакой, а чтобы ты ни делал, в основном выходит только хуже. Портрет Педро знал о даре сына, о том, как его гоняли остальные ребята, и даже о любви к Хуаните. Но всё это были ещё цветочки: теперь ему предстояло узнать нечто из ряда вон.

– Пап, я… кажется, я люблю того, кого не должен. Не так, как должен. И это разрывает меня на части. Я понимаю, что так не должно быть, но, кажется, меня любят в ответ, – Бруно смотрел в карие глаза портрета, словно ожидая, что отец нахмурится, но тот смотрел на него всё также приветливо, – И она замечательная, папа. Лучшая из всех. Ты сказал бы мне искать похожую, но другой такой просто нет и не будет. Должно быть, для человека моего возраста это последняя искра, последняя глупость и последняя надежда на счастье, но обстоятельства… Я не боюсь ошибки для себя, не думай – я совершил их достаточно – а для неё. Для неё я стану несмываемым клеймом позора. Могу ли я что-то ей дать? Я, предпочитающий прятаться в застенках в надежде, что всё образуется как-нибудь само по себе? Не знаю. Но я… я хочу быть лучше для неё. Смелее. Решительнее. Я сегодня даже по крышам скакал, хотя мне уже далеко не 16, и… Я будто схожу с ума, вспоминая её тепло, её запах, её бархатистую кожу и кудряшки, она – совершенство. Я буду гореть в аду за все мысли, что приходят мне в голову, но однажды наберусь смелости сказать ей, что она –лучшее, что со мной случилось, и что я люблю её, и пусть сам Бог будет мне судьёй, раз уж он создал правильную и неправильную любовь!