– Как знаешь… – махнул рукой Ефим.

Виктор долго вглядывался в огни города. Когда миновали полустанок, он вошёл в тамбур. Заспанный проводник, с длинными усами, мельком глянул на билет. «Подожди…» – вынес из каморки постель. Закрывшись в купе, Виктор расстелил простынь. В чемодане поискал фотографию жены и детишек. Не нашёл: видимо, забыл дома. Зато, всунутая в носок, лежала на дне чемодана бутылка водки. Вынув сверток с едой, он наполнил кружку. Вздохнув, выпил, и почувствовал в теле тепло. Немного поел и прилёг. Постукивание колёс усыпило его.

Пробудил его шум шагов. За окном светились огни станции. Прочёл: НОВОСИБИРСК. В купе вошёл усатый проводник и вежливо спросил:

– Поспали?

– Отдохнул, – улыбнулся Виктор. – Выпьете? – предложил, увидев, что проводник смотрит на бутылку.

– Можно бы, – промямлил тот. – Только служба, чёрт побери. А то бы того…

– Службе не повредит, – сказал Виктор и опростал бутылку. – Присаживайтесь.

– Боюсь, одному не пойдёт.

– Представляете, – Виктор продолжил беседу, – бутылка в чемодан попала совершенно случайно.

– Доживаю пятый десяток, а ни одна бутылка не попала ко мне случайно, – сказал, улыбаясь, усатый. – А может, попадёт, когда…– Крякнув, выпил до дна.

Дёрнулся вагон. Проводник посматривал в окно, лениво жуя хлеб. В купе вошла дама, с чемоданом и сумочкой. Поставив чемодан, она достала из сумочки билет.

– Подумала, что вагон без проводника, – съехидничала, и добавила. – Еду до Москвы.

Виктор глянул на попутчицу. Острый носик, синего цвета глаза, ярко подкрашенные брови и губы, букли кокетливо легли на виски.

– Не скучно будет, – подмигнул Виктору усатый.

Виктор поставил чемодан женщины на верхнюю полку. Женщина решила переодеться; Виктор отправился в тамбур, где, прижавшись к стене, закурил. Сквозило, холодный ветер обдувал ему непокрытую голову, в которой поползли смутные мысли. Убегая от них, он вернулся в купе. Проводник разливал по стаканам заваренный чай. Вошла в купе лотошница. Виктор купил бутерброды – себе и даме. Она, поблагодарив Виктора, поинтересовалась о цели его путешествия. Удовлетворившись ответом, открыла книгу, но постоянно поднимала голову, посматривая на попутчика, видимо, желая знакомство продолжить. Однако Виктору важней были думы о доме. После пары остановок вошёл усач.

– А что вы по углам всё, молодые люди? Поиграем в карты?

– С удовольствием, – оживилась женщина.

– На столике неудобно, – сказал Виктор, и поместил чемодан себе и усачу на колени.

– Ко мне обращайтесь – просто Евсеич, – сказал проводник, доставая из кармана карты. От него пахло водкой, луком и чем-то неопределённым. – А вы кто? – глянул на женщину.

– Я? Просто Римма.

– А вы?

– Виктор.

– А кто дураком останется? – спросил Евсеич шутливо.

– Я останусь, – сказала, вздохнув, Римма, стрелки бровей её поднялись. – Я мало в карты играла.

– А я столько сыграл, сколько Виктор на самолёте не летал, ха-ха-ха, – потешался Евсеич.

– К примеру, я не летала на самолёте, – призналась Римма.

– Понял, не летали, – сказал Евсеич и показал шестёрку. – Как-то с парочкой играл, так, представьте, его супруга, когда проиграла, колоду выкинула в окно. Купил новую.

– Товарищ, не правильно кроете, – Виктор улыбнулся женщине.

– Этак не лезет, – подтвердил Евсеич и подкинул козыря.

– Осталась, так и знала…– сказала, сжав губы, Римма.

– Сдавайте, – протянул карты ей Евсеич.

– Пойду, покурю, – сказал Виктор, в груди почувствовав беспокойство.

Он вышел в тамбур. Беспокойство жгло ему грудь, но мыслей не было. Забыв о куреве, он и сам, как ему показалось, превратился в полумрак и в стук колёс.

В кухню, где дремала на лавке Агафья Кирилловна, вбежала Еремеиха:

– Поднимайся, сватья! – позвала. – Война! По радио сказали… С немцами!

Агафья Кирилловна, заморгала часто-часто.

– Как жить будем, сватья? – простонала Василиса.

– Тяжело будет… – Агафья Кирилловна подала голос. – Но врагу не спихнуть нас с родной земли, больно глубоко врылись мы в неё, тут всё наше – и пот и кровь.

– Так города отдают! – вскрикнула Василиса.

– Вернут! – сыны драться пойдут – Васька, Витька и другие. Разве отдадут они врагу матерей и детей?

Запищал Сашка. «Неужели что-то понял?» – мелькнула в голове у бабки нелепая мысль. Взглянула – бог мой! – голова малого в поддувале, и он тянет её, попискивая. Бабка сама с трудом освободила голову внука.

– От немцев спрятался? – достало у бабки сил пошутить.

Пришла Анна. Василиса уже ушла, причитая.

– Мама! – решительно сказала Анна. – Агафья Кирилловна повернулась к дочке. – Я поеду на фронт!

– На фронт? – переспросила мать.

– Комсомольцы записываются добровольцами.

– А здесь фронту нельзя помочь? – подступила к ней старуха. – На Ксюшку надежды нет, Семён болеет. И куда мне тогда с внуками деваться?

– Комсомол направит, поеду, – Анна пожалела мать и сказала это спокойней.

– Вот когда направит, тогда и будем думать, – примирительно сказала Агафья Кирилловна. – Пойми, Анюта, и тут фронт, кто поможет солдатам, если заводы разбегутся?

– Говорят, мины выпускать будем.

– Мины не помощь?

– Помощь, мама, помощь, – смирилась Анна.

На Запад потоками шли эшелоны с добровольцами и мобилизованными. Грозная война и в тылу создала напряжённую обстановку. На привычную жизнь, как метель на луг, накатилось что-то страшное. «Война, война» – слышалось в городе. В это слово упирались, как в бетон, улыбки и мысли. Тень легла на души горожан. Мечты, планы – всё на потом, а на сегодня осталось одно – помочь Красной армии. Полуголодные, отбросив всё личное на потом, трудились горожане на шахтах, заводах и порой по две смены подряд.

Анна упала на постель.

– Болеет… – показал на неё Вовка.

– Все нынче, Вова, болеют, – глубоко вздохнула Агафья Кирилловна. – Кончится война, все и поправятся, и отец выздоровеет. – Улыбнулась.

Тяжёлые потянулись дни. Гитлеровцы приближались к столице. В шахтёрском городе замелькали треугольные письма. Одно из них принесло горе в соседний с Агафьей Кирилловной дом. Соседка кричала громко, запершись дома. Слыша её крик, плакала Агафья Кирилловна, шмыгали носами ребятишки. Наведалась к соседке Василиса, но та не открыла дверь, а только кричала: «Ой, убили Женю, ой, сынка…» Анне не спалось. Придя с работы, она металась, как одержимая.

– Аня, не заболела? – спросила мать.

– Нет, жалко Женю, ведь росли вместе…– всхлипывая, ответила Анна. И, опустив голову, задрожала.

За неровными рядами «колючки» окопался полк, в котором нёс службу Виктор Ерёмин. Землянка пропахла хвоёй. Виктору это напомнило ночёвки в тайге. Сунув ладонь под голову, он лежал на еловых ветках. После ночных ползаний по тылам фашистов приятно было расслабиться. Устал он за последнее время, которое на фронте отмеряет не календарь, а понимание, что судьба отмерила солдату ещё один отрезок жизни. «Влетит, однако…» – подумал, припомнив недавнее событие.

Группе разведчиков долго не удавалось добыть «языка», но, когда сумели утащить зазевавшегося фашиста, Виктор рассекретил группу. Не сдержался, когда разведчики наткнулись в темноте на немецкую землянку, куда ныряли офицерские фуражки. Приказав бойцам уводить немца, Виктор ужом вполз на травянистый бугор, откуда кинул гранату в гадючье логово. «Фрицев»-то накрыл, но могли потерять «языка», да и сами погибнуть. Хорошо, что обошлось, это несколько успокаивало. «Зато стольких гадов уложил», – подумал Виктор, проваливаясь в сон.

Разбудил его грохот; вскочив, он кинулся к выходу. Но отбежать от землянки не удалось: раздался новый взрыв. Виктор свалило воздушной волной. Глянул – на месте землянки воронка. Ещё раз бабахнуло; Виктора снова кинуло в сторону. И засыпало землёй. Виктор с трудом выполз. И почувствовал тишину. Только ноги ощущали дрожанье земли. Коршунами вверху кружили фашистские самолёты. Сгибаясь, Виктор побрёл по траншее и вскоре наткнулся на группу красноармейцев, спасавшихся от бомбёжки. Подсев к бойцам, он свернул дрожащими пальцами цигарку. Молодой солдат что-то сказал ему, поднося горящую спичку. «Как рыба, молча, открывает рот», – подумал Виктор, и догадался, что оглох.