Благодарим добрых богов

За сладкие фрукты ахоя,

За сиги, маники, абесы,

Алки, хумрины, рыбики!

Сладкие, сочные, душистые,

Несущие радость и смех,

За герры, текущие маслом,

Источающие реки масла!

Фруктовые вышеперечисленные деревья и растения, герры, текущие маслом не росли в степях со слишком холодной для них зимой и из-за моря их никогда не поставляли для бедных селян, не способных за них платить. Благодаря зорков за фрукты, селяне понятия не имели, за что благодарят. Из овощей степные огороды рождали лишь вездесущий неприхотливый турес и краубу — плод питательный, но горьковатый, имеющий не очень приятный запах и ещё кое-какие лиственно-травянистые культуры. Но, тем не менее, степняки благодарили зорков за то, что никогда не получали от них. Так было положено издревле властью жрецов.

Слава богам, слава богам

За то, что многочисленны Стада тучных ликков,

Стада резвых гионов,

За жирное их молоко,

За шерсть мягкую и густую!

Славя богов за тучных ликков, степняки так же не имели представления, о каких животных они поют. Травы степей не годились в пищу ликкам и в степях ликки не водились и никто не знал вкуса их молока, но слова гимна твердили:

Как же питательно молоко ликка!

Как мор разлилось оно,

Так его много, я могу

Купаться в нём!

А масло! Как жирно масло,

Его полно в моих огромных кувшинах!

Вот творог у меня,

Вот у меня сметана,

Сливки, сладкие сливки!

Хвала вам, боги, за моё счастье!

Дина не помнила, что такое фрукты, кобу, молоко ликка и изделия из него и поэтому задавала всем подряд глупые вопросы, прося разъяснить, что это такое. В ответ звучало раздражённое: «Я-то откуда знаю! Так надо петь — вот мы все и поём!» Гион был великой роскошью для степей Урр_шту. кто владел гионом, считался настоящим богачом, а молоко гиона считалось лакомством, а не просто едой. Постепенно Дину начали раздражать эти песнопения, но она не смела отказаться от них, потому что всё, что было связано с религией, являлось священным и нерушимым. Поскольку все хоровые пения длились по нескольку часов не в помещении храма, а под открытым небом, это было весьма некомфортно. Мешал солнцепёк и степной ветер с песком и мелкими камешками, и дожди, и зимняя стужа. Но отслужить богам требовалось в любое ненастье. К религиозным праздникам готовились, как к чему-то мучительному, тяжёлому, но необходимому. Дина участвовала в этих обрядах со всеми, догадываясь, что если она не будет этого делать, её будут продолжать преследовать в этой деревне, а может, не дадут выжить. Чем больше она терпела и трудилась, как все, тем меньше шло на её долю побоев и оскорблений. Она как бы сливалась в эгрегором этой деревни, становясь постепенно своей. И ещё со временем она поняла, что не следует задавать много вопросов жрецу, смущая его. Они походили на бунт, заставляя задуматься и этим злили жреца и его паству. И чтобы вопросы не возникали, лучше было не прислушиваться к тому, что говорил жрец в своих проповедях, которые были заучены им и он сам не понимал их смысла. Требовалось лишь выполнять религиозный долг — отстоять в толпе вокруг каменной бабы два-три часа в любую погоду, пропеть гимн, помолчать, пока жрец бормочет свои проповеди — и всего делов-то. Однажды на таком собрании стало дурно беременной женщине. Она осела на землю с безумными глазами. Но никто даже не посмотрел в её сторону, кроме Дины. Дина подобралась к ней, помогла подняться и, взяв под локоть, повела её к хижине. Но жена старосты, Капака, бросилась за ними вслед и, нагнав, схватила Дину за шиворот:  — Ты куда это? — прошипела она. — Ааааа, хотела сбежать, ножки сои изнеженные пожалела! Ну, это тебе припомнят! Иди-ка назад, не подводи наше поселение своими греховными помыслами! Дина начала было оправдываться, что она только хотела помочь женщине, которая вот-вот родит, но Капака пихнула её в плечо:  — Служение богам важнее! Как ты посмела покинуть сбор возле божественного изваяния, когда жрец ещё не окончил речь? — огромное жирное лицо Капаки покраснело от гнева. — Оставь, оставь её здесь, а сама возвращайся или тебе будет хуже! Дине пришлось усадить ту, которой она пыталась помочь, на землю, а самой вернуться во двор жреца. В тот момент её переполняла ненависть к жестокому миру, что питали неразумные боги. Дина вернулась, чтобы послушать, как жрец лгал. С пафосом в голосе он расхвалял мир под покровительством зорков-богов. Он твердил, что боги питают его, потому что в большинстве своём он населён добрыми, приветливыми, отзывчивыми и справедливыми людьми. Но в том посёлке, где ныне находилась Дна почти все были переполнены злобой, готовой вырваться наружу из-за пустяка, поселяне были угрюмы и редко улыбались, если и смеялись, то обычно насмехаясь над кем ни будь или злорадствуя из-за чужих неудач.  — Мы — великий народ! — орал жрец. — То, что нам было подарено богами, мы обратили в великие цивилизации во славу богов! А вокруг расстилалась дикая неприветливая степь и хижины из глины. И никому не было понятно, что такое «великие цивилизации», в том числе, и самому жрецу. Посёлок, в котором нашла приют Дина, был так плох, что носил название Баркуд, что означало «отрава». Впрочем, это была ещё не самая худшая местность в Урр-Шту. Обычно жители приморских селений имели больше привилегий, чем те, кто жил в глубине степей. Здесь можно было жить морем, собирать его дары и поставлять в портовый городок Удад, продавая их на купеческие корабли из Пальв. Для степей Урр-Шту жизнь у моря проходила немного лучше, чем в других их краях. Удад находился неподалёку от Баркуда, всего в пяти километрах, дары моря можно было возить туда на плотах, продавать и иметь прибыль. Но жители Баркуда не умели жить. У них были плоты и лодки, но мужчины, владевшие ими, были ленивы и выходили в море на сбор съедобных растений ровно столько, чтобы не умереть от голода. Вернувшись с добычей в деревню, мужчины делали её определённые запасы, а затем долгими месяцами проводили время в абсолютном безделье, свалив всю остальную работу на жён и детей, пьянствуя беспробудно почти каждый день. Дине приходило в голову, что если бы мужчины работали больше и отвозили излишек морских растений в Удад, они могли бы покупать овощи и женщинам не пришлось бы содержать огороды и ежедневно таскать издалека столько воды, чтобы их полить. Можно было бы просто всей деревней переселиться к реке. Но о таком нельзя было и говорить вслух, баркудские мужчины впадали в ярость от одного только намёка, что ради облегчения труда женщин пришлось бы больше вкалывать им. В Баркуде с ненавистью отзывались о деньгах и обогащении, потому что приумножение их подразумевало больше работать и не пьянствовать. И, теме не менее, баркудцы были завистливы по отношению к тем поселениям, где жили лучше, чем в Баркуде. Женщины трудились круглый год. Считалось, что герои-мужчины рискуют погибнуть в пасти саракома в море, вдали от берега. Но женщины рисковали не меньше в сезон запасов свака. Женщины и дети тащили на себе этот посёлок, болели и умирали от потери сил чаще пьющих мужчин. Женщин в посёлке не хватало, но жёны были нужны, как опора для мужей. Тяжёлый изнуряющий труд не сломил Дину, наоборот, укрепил её тело, руки, ноги. Она научилась таскать тяжести, преодолевая с ними долгие расстояния. Потому что кроме таскания воды, женщины носили грузные мешки с морскими растениями в соседние селения, выменивая их на сес. Уходили с тяжестью на плечах и возвращались с ней домой, преодолевая ухабистость дорог. Дина научилась нырять за сваком, колоть его, чистить котлы, бочки, приноровилась и к другим работам. В деревне на неё начали зарится вдовцы и молодые холостяки — не на её красоту, которая в таком гнилом месте, как Баркуд, была никому не нужна, а на её способность много трудиться. Ей делали предложение выйти замуж одно за другим, но баркудские мужчины вызывали у неё такое омерзение, что она отказывала всем подряд. Это не нравилось Рире.  — Ты, конечно, теперь хорошая помощница мне, но мы с мужем не настолько нуждаемся в помощи, чтобы кормить тебя. не хочешь идти замуж — иди на промысел в море с мужиками, добывай свою долю морских растений, чтобы прокормить себя. Дина отправилась в море на промысел в качестве помощницы Роя. Теперь следовало привыкать к новым трудностям и опасностям. Разные морские растения добывали разными способами: крючьями, баграми с тяпками на конце и другими особыми инструментами, залавливая их в обширные сети. Сети с мокрыми растениями были невероятно тяжелы, словно каменные глыбы, но Дина тянула их на грузовые плоты наравне с мужчинами, обвязав живот ремнём из жёсткой саракомьей кожи, чтобы не выскочила грыжа. Страшно было, когда под плотом проплывали длинные чёрные шестилапые тела саракомов длиной до десяти метров от носа до кончика хвоста. Они поднимались к поверхности моря и легко могли перевернуть плоты, поддев их спинами и люди высыпались бы в море, как горох, прямо в саракомьи пасти. И промышленники хватались за гарпуны, метя их в ближайшего саракома. Стоило лишь ранить одного гава, как запах его крови будоражил остальных, они могли наброситься на него и сожрать, а люди на плотах спешили скрыться. К тому же, Дина опасалась, что, будучи единственной женщиной среди мужчин в море, она может быть изнасилована. Но промышленники так изнурялись от работы, что им было не до женского тела, они вожделели только отдыха и еды. Когда Дина вернулась из плаванья со своей долей водных растений, Рира отняла у неё всё:  — Пока ты живёшь в моём доме, всё добытое тобой — моё! Именно тогда Дина поняла, что ей нужна собственная хижина. Она не знала, как её строить и никто не захотел ей подсказать, как это сделать, кроме старой вдовы Ханы. Хана дожила до семидесяти лет, что для женщины Баркуда считалось величайшей удачей, но на самом деле участь Ханы была печальной. Она потеряла мужа уже в пожилом возрасте и никто больше не захотел взять в жёны старуху, не способную уже много трудиться. Одно время она жила своим огородом, а потом онстал ей не под силу. Она занялась починкой сетей за еду, воду и кусок свака, чтобы погреться зимой. Дина переселилась в её хижину, чтобы не отдавать всю свою долю даров моря Рире. Хана же была согласна разделить свою хижину с Диной только за то, что та взялась её кормить и могла приносить воду и добывать много свака, чтобы всю зиму проводить в тепле. Хана слыла в посёлке старухой со скверным характером, её не любили. Но с Диной она, как ни странно, уживалась неплохо. Прежде, чем поселиться у Ханы, Дина под её руководством пыталась построить свою собственную хижину. Она лепила кирпичи из глины и тростника, а после оставила сушиться на солнце, что они обратились в камень. И снова отправилась в море на промысел. Однако, по возвращении она не обнаружила своих кирпичей там, где оставила их. Хана поведал их, что некая селянка Кирка, забавы ради, не поленилась вышвырнуть кирпичи в море. И Дина, кипя от гнева, отправилась в хижину Кирки. К тому времени её руки налились недюжинной неженской силой и она собиралась расправиться ими с Киркой. И сделала это. Она избила Кирку так, что на той не осталось живого места от синяков и ссадин. Муж Кирки попытался было заступиться за жену, но разъярённая Дина набросилась и на него, излупив так, что он свалился на пыльную землю рядом с уже лежавшей там без сознания женой. Дина опасалась, что селяне захотят драться с ней за кирку и её мужа и нападут все разом на неё. Но они лишь стояли безмолвной толпой и смотрели на происходившее с любопытством, как на зрелище. Дина не мгла перенести утрату ценных кирпичей, избиение Кирки не успокоило. Ей хотелось компенсацию. Она зашла в дом Кирки, забрала мешок с сесовой мукой, весом около пяти килограмм и небольшой столик из дерева.  — Это плата за мои кирпичи! — прорычала она, проходя мимо всё ещё лежавших на земле Кирки и её мужа. Она отнесла трофеи не в дом Риры, а в дом Ханы и в тот же день переселилась к ней. Затем ей показалось, что муки и столика мало за пропавшие кирпичи и она забрала у Кирки часть свака и сушёного куса. После этого события в посёлке Дину зауважали, как никогда, особенно Кирка и её муж. Хана недолго прожила в сытости и тепле при Дине, скончавшись поздней осенью. И Дина осталась в её хижине одна — на долгие годы, прожив всего в Урр-Шту двенадцать лет… Мантака отстала от обоза, в котором возвращалась к морю с каторжных работ. Обоз двигался к порту, куда приставали купеческие корабли, чтобы приобрести кое-что для содержания каторжников. Иногда эти корабли брали с собой пассажиров — за приличную плату и Мантака надеялась добраться на них до Пальв. Деньги кое-какие у неё были, ей выдали их начальники шахты вместе с отпускным письмом, свидетельствовавшим о том, что она отбыла наказание и ныне свободна. Она выбралась из обоза по нужде, отбежала подальше, присела в густой траве — тут ини и вырвала из её правой ноги кусок мяса. Ини была мелким гавом, размером чуть меньше крысы, с ржавого цвета шерстью и острыми, как пилки, зубами. Зубки её были остры невероятно, челюсти очень сильны: сырое мясо они отсекали мгновенно. Мантака расположилась неподалёку от норки этого гава, конечно, не ведая об этом. Он учуял запах её выделений, выскочил из своего убежища и заполучил свою порцию человечинки. А Мантака завыла от боли, забыла обо всём на свете, повалилась на бок, корчась. Затем оторвала от холщёвого платья полоску, перевязала рану, чтобы кровь не хлыстала. Тем временем обоз был уже далеко — не догнать. Вот и приходилось теперь ковылять по дороге, хромая и стеная от боли. Она заночевала в степи на холмике и не была уверена, что проснётся: на запах крови, пропитавшей насквозь её повязку, сбегутся хины и сожрут её спящую. Но всё обошлось чудесным образом. Правда, от нестерильной повязки начала гноиться рана и боль была такой сильной, что била в мозг. Мантака добрела до кладбища, забралась на широкую плиту братской могилы и потеряла на ней сознание. Таких могил в Урр-Шту было очень много. Они представляли собой каменный монолит или сооружение из кирпичей в форме квадрата примерно пять на пять метров площадью и высотой чуть больше метра. Когда кто ни будь в какой ни будь деревне умирал, под плитой вырывали туннель тяпками с длинными черенками и просовывали в него мертвеца, замурованного в ткани, пропитанные цементным раствором, чтобы уберечь труп от зубов хин, разрывавших могилы. Затем вход в туннель забрасывали камнями. Под таким надгробием могла находиться братская могила из десяти покойников. Мимо кладбища проходила толпа женщин, возвращавшихся в Баркуд из деревни Вавгар, где остановился обоз, закупающий продукты для каторжников из угольных шахт. Женщины продали людям из обоза солёный кус и другие морские растения и женщины возвращались домой налегке. Закупить муку в Вавгаре не удалось, её уже всю заполучил обоз, зато назад шагали с деньгами. Двигаясь мимо кладбища, женщины не могли не заметить на плите большой общей могилы тело женщины. Они приблизились к ней, осмотрели содержимое её котомки, в которой оказались кое-какие деньги, остатки сухарей и пенал с документами об отпущении с каторги. Сама женщина была жива и пришла в сознание.  — Пойдёмте отсюда, — произнесла вслух жена старосты Капака, — она преступница! Пусть подыхает, не будем ей помогать. Подохнет — вернёмся и положим на землю, пусть хины сожрут труп. Большинство женщин согласились с ней и только одна из них возразила:  — Да какая же она преступница?! Она уже отбыла своё на каторге. И нога у неё вот гноится. Надо ей помочь.  — Опять перечишь, Кама Мана! — Капака раздражённо топнула ногой. — Как мы ей поможем? В чьём доме мы приютим её?  — В моём. Помогите только дотащить её.  — Вот ещё, охота была! — возбуждённо загалдели женщины. Мантака, слышавшая их слова, разлепила пересохшие губы:  — Не хотите спасать, так хоть убейте, — попросила она. — Мне больно… Я не могу терпеть, пожалейте, убейте!.. Одна из женщин подняла с земли увесистый камень, но Кама Мана проворно забрала его у неё и швырнула в пыль, рявкнув:  — Ты что, сдурела, что ли? Не хотите помогать — не помогайте, душегубки! Я справлюсь и без вас! Мантака потеряла сознание. А когда оно вновь вернулось к ней с нестерпимой болью, Кама Мана уже стаскивала её с могильной плиты. Мантака была рослой и крупной женщиной, широкой в кости и далеко не худенькой, но Кама Мана оказалась невероятно сильной, потому что сумела не только снять её с плиты, но и уложить на широкую сеть, разостланную на земле. И поволокла по тропинке к своей деревне.  — Я тяжёлая, ты не дотащишь, — пробормотала Мантака.  — Если бы ты видела, какие сети полные куса и воши я поднимаю из моря, какие мешки гружу с плотов и сколько бурдюков с пресной водой ношу с реки за оврагом, ты бы так не говорила! — огрызнулась Кама Мана.  — Только не отнимай мои деньги! — прохныкала Мантака и сознание вновь покинуло её. Пришла в себя она уже в хижине Камы Маны от адской боли: Кама Мана лечила её ногу, чистила от гноя в тазу с самогоном и настоем из лечебных трав. Казалось, что нога горит в огне. Хотелось вырваться и бежать прочь, но оказалось, что Мантака была привязана к скамье, на которой лежала. Она даже не нашла в себе сил кричать, сжимая зубами вложенную между ними тряпку. У Мантаки вновь ушло сознание. Когда она очнулась, Кама Мана помогла ей сесть. Нога Мантаки оказалась забинтованной.  — Я думала, что твоя нога сгниёт и её придётся отпилить, — сказала Кама Мана, поставив перед ней табуретку, на которой находилась миска с дымящейся похлёбкой. — Но гной удалось вычистить, этого делать не придётся. Поешь, тебе надо подкрепиться.  — Ты разбираешься в лечении? — Мантака не сводила с неё недоверчивых глаз.  — Нас некому лечить, кроме нас самих. Случалось не раз, на нас нападали беглые каторжники, мы бились с ними, получали раны, шрамы, которые приходилось даже зашивать. А ноги ранить в степи — дело обычное.  — А мне почему взялась помогать? Хочешь моих денег?  — Они бы и так стали моими, умри ты там, лёжа на надгробии. От твоих грошей никто не стал бы богат настолько, чтобы найти себе место получше, чем Баркуд.  — Тогда почему ты меня спасла? — продолжала допрос Мантака.  — Потому что нельзя не спасать, если есть возможность спасти.  — Другие твои односельчане, кажется, так не считают.  — Они просто этого не понимают. Ты ешь, Мантака, эта похлёбка хороша, только когда горяча. Мантака взялась за деревянную ложку и принялась за еду. Ей казалось всё очень странным. На каторге она провела десять лет среди злых людей, до каторги её окружали не лица, а рожи, но это было понятно, мир состоял, видимо, преимущественно из зла, поэтому всё благородное и человечное в нём пугало, потому что его было трудно понять. Кама Мана сидела у окна и чинила сети. Создавалось впечатление, что она была пожилой, хотя глаза её горели совсем молодым огнём. Лицо её было тёмным, с огрубевшей кожей, выгоревшими и облезлыми бровями и ресницами, клоками таких же выгоревших волос, выбившихся из-под дранной косынки на голове. Мантака ела похлёбку, не сводя с него пристального напряжённого взгляда.  — Я убийца, — произнесла она. — Ты знала, а впустила в свой дом? Почему ты вздумала рисковать? Ты же видела мои документы, я была на каторге за убийство!  — И что? — пожала плечами Кама Мана. — В мой дом уже не раз врывались убийцы — беглые каторжники. Вот где смерть была рядом. А ты-то не убьёшь. Ты и это убийство, за которое отбывала наказание, должно быть, совершила по нелепости, если ему нашлось оправдание и тебя только отправили на каторгу на десять лет, а не в яму с ядовитыми жуками.  — А ты умеешь рассуждать, не глупа для жительницы Урр-Шту, — заметила Мантака. — Я на самом деле не стану убивать тебя. Хотя и доверять тоже не могу.  — Я и не жду доверия.  — А чего ты ждёшь?  — А чего от тебя можно ждать? Вылечится твоя нога — и пойдёшь своей дорогой.  — Мне нужно за море, — промолвила Мантака, — в Берос. Есть ли средство добраться отсюда туда, где причаливают корабли?  — Да. Пойдёшь на запад — там есть городок Удад, где причаливают купеческие корабли и корабли от казны, что забирают золото и уголь. Можешь попытаться сесть пассажиром на купеческий корабль, если денег хватит подплатить капитану.  — Сколько же? Кама Мана назвала примерную сумму. Лицо Мантаки вытянулось и она выдохнула:  — Столько у меня нет.  — В таком случае, тебе нелегко будет выбраться из Урр-Шту. Однако, через несколько дней выход был найден. Мантака рассказала о себе, что, оказывается, в Беросе у неё был двухэтажный дом, правда, без приусадебного участка, несколько больших лавок и всё это она делила со своим родным братом, присматривавшим за всем этим во время её пребывания на каторге.  — Как видишь, я не бедна, — сказала Мантака. — Я бы ничего не пожалела для того, кто одолжил бы мне недостающую сумму для платы за место на корабле. Вернула бы с хорошими процентами.  — А почему бы тебе не написать брату, чтобы он прислал тебе денег на дорогу?  — Я не доверяю ему. Он всегда хотел один владеть домом и лавками, что достались нам от родителей. Он и подстроил мне, что я оказалась на каторге. Сначала нашёл моему мужу любовницу, а потом показал мне место их свидания. Да ещё и топор мне подсунул, когда я взбесилась от ревности, застав мужа в постели с другой. Та дрянь успела убежать, а мужу я череп раскроила пополам. Братец, видно, думал, что меня за это к казни приговорят. Даже не мог досады скрыть, когда мне наказание смягчили, на пятнадцать лет в каторжные цепи заковали. Только я меньше на каторге пробыла — за хорошую работу и поведение. А братик, верно, надеялся, что я сгину! узнай он, что я на свободе, ещё найдёт кого ни будь, кто за плату меня убьёт. Здесь, в Урр-ШТу, это гораздо проще, чем в Изумрудных Берегах. Так что выбраться отсюда придётся мне самой. Что же, Кама Мана, кто в деревне может одолжить мне денег? Верну в десять раз больше!  — А как долг отдашь? Мантака почесала затылок.  — Не знаю…  — Я знаю, — ответила Кама Мана. — У меня накоплено столько денег, что я могу и тебе одолжить и сама плыть с тобой в Берос. Вернёшь мне деньги за дорогу, кроме того, что выплатишь долг в десять раз? У Мантаки ожили глаза:  — Конечно оплачу дорогу! Туда и обратно!  — Обратно не нужно. Я приплыву в Берос и останусь там, я больше не вернусь в Урр-Шту — не могу больше видеть эти звериные лица, что меня окружают. Если у меня будут деньги на первое время, я сумею устроиться в Беросе. У меня сила в теле, как у мужчины, я здорова, я не ленива — с этим я нигде не пропаду. Уж лучше я буду выживать своим трудом в Беросе, чем здесь, в этом мерзком месте. Кама Мана собрала деньги со всех своих тайников, продала запасы сушёных и квашеных в бочке морских растений, свак и отправилась в дорогу, собрав свои пожитки. Едва Кама Мана взошла на корабль вместе с Мантакой, в её голове начала шевеления её память, спавшая беспробудно двенадцать лет. Пере её мысленным взором мелькали лица, в голове звучали имена, но полностью никак не восстанавливалась полная картина прошлого. Когда же корабль прибыл в Пальвы, Каме Мане показалось, что кто-то зовёт её именем Дина. И когда Мантака обратилась к ней, назвав Камой Маной, она ответила:  — Я не Кама Мана… Моё имя — Дина. Ах, если бы мне связать всё, что сейчас всплывает в моей памяти! Теперь в её мозгу возрождались не только лица и имена, но целые сцены из прошлого, которые то радовали её, то тревожили. Процесс усилился, когда корабль вошёл в реку Гиби, по берегам которой тянулись изумрудные полосы туресовых плантаций.  — Я вспомнила! Вспомнила! — закричала Дина. Она пересказала Мантаке всю историю своей жизни — от раннего детства, до дней, когда она оказалась в Баркуде.  — Там, в Беросе, совсем рядом с пристанью — дом моего детства, там мои родители. Я могу дойти до него с пристани пешком! А вот чтобы добраться до дома моего мужа Рома — тут надо нанимать клеомбу или повозку. Но как я покажусь им — такая? Узнают ли они меня? Ведь я так изменилась за это долгое время… Когда она сошла с корабля на пристань, она увидала вдалеке родительский дом, вернее, его крышу, утопавшую в кронах фруктовых деревьев. Сердце Дины сжалось и она ощутила страх быть неузнанной и отвергнутой.  — Идём в мой дом, — предложила Мантака, — и живи сколько хочешь. Я ведь не просто денег тебе должна. Ты мне спасла жизнь. Ну, кто в таких гавьих краях спас бы меня, кроме тебя? Дина согласилась. В ней не осталось решимости увидеться ни с родителями, ни, тем более, с Ромом. Она догадывалась, что утратила красоту и выглядит гораздо старше своих лет. Правда, двенадцать лет в зеркало не смотрелась, в тех местах в Урр-Шту зеркал не было ни у кого. Но ведь видела же своё отражение в воде! Брат Мантаки оказался тяжко болен — у него были парализованы ноги и его лавки находились в руках управляющего. При встрече с сестрой он сделался ещё более жалким, перепуганным, несчастным. Мантака даже не стала его ни в чём упрекать, лишь сморщила гримасу брезгливости и презрения и покинула его комнату. Дину она поселила в комнате для гостей рядом со своими покоями. К этой комнате примыкала ванная, где находилось большое зеркало. Глянув в него на своё отражение, Дина потеряла сознание от ужаса. Позже она рыдала на плече у Мантаки:  — Я уродина!!! Нет, моя семья меня точно не узнает!  — Узнают, если проверят, — деловито отвечала подруга. — Пусть спрашивают тебя о твоём прошлом, то, что знают о тебе лишь они — ты им и говори, ведь память к тебе вернулась. Родители признают тебя. А вот муж… Мужчинам верить нельзя. Они не бывают верны. Твой Ром наверняка уже женился на другой! Дину словно прошило насквозь электрическим током:  — Ром не может жениться после меня!  — Это почему же? Мужчины никогда не соблюдают верность даже живой жене, неужели мёртвой станет? Он же считал, что ты умерла! Глаза Дины зло загорелись:  — Тебе изменил муж, так ты всех мужчин по нему судишь?!  — По всем, кого знала. Покойный отец изменял моей матери. Брат весь в него. Так ведут себя соседи, приказчики, поставщики, рабы. Я очень сожалею, что когда-то вышла замуж. Поверила, что он отличается от других мужчин! Вот и поплатилась за это десятью годами каторги. Мужчина — это несчастье женщин! Лицо Дины вытянулось с досадой.  — Тебе надо это отсечь, — продолжала Мантака, — узнать горькую правду и отсечь.  — А если правда окажется в том, что Ром верен мне? — с надеждой проговорила Дина.  — Тогда я не буду знать, что и сказать! — пожала плечами Мантака. Она решила разыскать мужа Дины и выяснить, как у него обстоят дела. И это оказалось совсем не сложно: Ром Огненная Искра был слишком богат и знаменит, чтобы разузнать о нём оказалось трудным делом. Её предположение насчёт вторичной женитьбы Рома после мнимой смерти Дины оправдались. С тех пор, как Дина в Урр-Шту спасла Мантаке ногу, Мантака усвоила для себя урок: лучше перетерпеть сильнейшую боль, но не потерять навсегда важнейшую часть себя. И она напрямую заявила Дине о том, что узнала точно, что Ром теперь женат на женщине по имени Дита и эта женщина родила ему двоих детей. Дина пришла в сильнейшую ярость от этих новостей. Её гордыня была задета за живое. Как посмел её муж на жениться на другой — после неё? Она заорала в голос, повалилась на ковёр, принялась по нему кататься, лупить по нему кулаками.  — Да как он посмел мосле меня снова жениться! — в бешенстве вопила она. — После МЕНЯ!!! Затем она вскочила на ноги и понеслась прочь из дома, а Мантака, обалдев от её бурной истерики поспешила за ней. За домом Мантаки протекала небольшая река и Дина, даже не снимая обуви и одежды, зашла в неё. Она шагала вперёд и вперёд, забираясь на всё бОльшую глубину.  — Стой, дура, ты куда?! — крикнула Мантака, сбрасывая сандалии и следуя в реку за ней.  — Жить не хочу! — рявкнула Дина. — Если я сдохла для всех — пусть сдохну на самом деле! Большие ступни Мантаки размашисто шагали по дну реки, настигая Дину, а приблизившись, Мантака схватила её за шею и рывком окунула под воду. Руки Мантаки, закалённые каторжными работами, оказались не слабее рук Дины и держали несколько секунд под водой, несмотря на отчаянное сопротивление той. Затем Мантака отпустила шею Дины, та выскочила из воды, жадно и шумно глотая воздух. Мантака снова и снова окунала её, позволяя сделать несколько вдохов и выдохов между очередным погружением под воду.  — Топиться задумала?! — орала она. — Так топись! Как на вкус водичка?! Наконец, Дину вырвала и Мантака перестала её топить. В ту ночь Дина вновь как когда-то страдала от бессонницы. Она размышляла о том, что не сможет простить Рому женитьбу на другой, её злило, что он не остался верен ей, Дине, даже после её смерти. Он был с другой женщиной в то время, когда она выживала в аду степей Урр-Шту! Ей хотелось Рома убить. И она разлюбила Рома. Любовь к нему оказалась как бы вырванной с корнем, её место заняли ненависть и вражда. Но жизнь продолжалась и для жизни нужна была сила. Та самая сила, о которой когда-то говорил ей Рахом и она называлась деньги. Она не знала, что произошло с Рахомом с тех пор, как сбежала от него. Но она выяснит и это. И отомстит. За своё загубленное счастье. За ужасную правду, с которой она была вынуждена жить: Ром не остался ей верен после её смерти! Но сейчас ей снова надо стать богатой. Она вернётся в дом отца и расскажет всё ему. наверняка он давно уже вышел из комы и по-прежнему могуществен, он сумеет добиться, чтобы сам повелитель наказал Рахома за её похищение. Рахома разоблачат, вся Локада узнает, что он и есть легендарный разбойник Чёрный Камол, его казнят с позором в яме с ядовитыми жуками. И она, Дина, непременно насладится зрелищем этой казни. Набравшись решимости, она вместе с Мантакой отправилась в дом своего отца. Марана никак не узнавала свою дочь, не верила в то, что та жива, гнала её, сердилась. Но Дина принялась в подробностях рассказывать ей истории из своего детства, о которых знали лишь они двое. Когда Марана, наконец, убедилась, что перед ней её дочь, она потеряла сознание. А когда пришла в себя, обняла Дину, но как-то отчуждённо. Когда Дина узнала о смерти отца, её вдруг прошибли слёзы, хотя она никогда не была к нему привязана. Огорчили и перемены в доме. Оказалось, что в нём теперь хозяйничал любовник матери Пуруш, который Дине показался отвратительным. Не понравились ей и братья, сыновья Мараны от Пуруша, мальчишки десяти и восьми лет. Новость о «воскрешении» Дины немедленно дошла до Атания, Энтаны и Луриса и все они поспешили в дом Мараны, чтобы увидеть Дину собственными глазами. За Лурисом увязалась и Жара. Она до сих пор жила в квартире Луриса, прислуживала ему, делила с ним постель, когда он того желал и даже участвовала в оргиях, если ей это позволял её хозяин, когда приводил в дом других женщин. Лурис окончательно погряз в блуде из-за одиночества и пустоты, угнетавшей его все эти годы. Узнав о том, что Дина жива, он обрадовался этому сильнее, чем кто бы то ни было. И отреагировал бурно при встрече с ней: бросился обниматься и целоваться, рыдая от счастья, да и Дина растрогалась до слёз. Атаний и Энтана повели себя более сдержано, просто обняв её и на словах выразив, что благодарны богам за то, что те вернули им её. Все эти годы Марана почти не общалась с родственниками покойного мужа, но теперь, как водилось в Локаде, приказала накрыть для них стол. И от внимания Дины не ускользнуло, что этим занимался всего один раб, а не трое, как это было раньше. За столом она поведала свою историю, как была похищена Рахомом, который на самом деле являлся разбойником Чёрным Камолом и то, как жила в степях Урр-Шту эти двенадцать лет, приведя слушателей в шоковое состояние. В свою очередь, каждый из гостей поведал историю своей жизни и Дину особенно умилило то, что Атаний до сих пор не взял себе другую жену после смерти Зиры. Он сделался совсем мрачным, недовольным всем и всеми, а особенно Ромом, чей павильона «Вирана» теперь был популярнее его «Волшебных звёзд». Энтана же осталась себе верна и не избавилась от своих странностей, шокировавших окружающих. Вновь она была одета нелепо: на голове её возвышался зелёный тюрбан, по форме напоминавший кукиш, а чёрное платье оказалось с длинными, до пят, рукавами, зашитыми на концах. Дина, глядя на неё, рассмеялась, а Энтана в ответ съязвила, что лицо Дины теперь напоминает погребальную маску, в которой хоронили ту цветочницу вместо неё. Затем Дина узнала от Атания, что Рахом, оказывается, давно уж был мёртв: он погиб в Урр-Шту, выпав из окна на четвёртом этаже. ” — Что ж, это к лучшему, что старый гав сдох сам, — подумала Дина. — Кто бы ему отомстил, если мой отец умер?» После Дина узнала, что у Энтаны была десятилетняя дочь Бакун (деньги), но Энтана её не любила и откровенно признавалась в этом. Девочка уродилась в своего отца Гимора, была такой же тупой и ленивой, к тому же, отца любила больше, чем мать. Когда гости разбрелись, Дина решила не возвращаться в жилище Мантаки, а остаться в доме своего отца. Но оказалось, что в комнате, принадлежавшей когда-то ей, теперь проживал старший сын Мараны Акеш и Дина принялась устроиться в комнате для гостей. Но в дальнейшем она планировала вернуть себе свою комнату. К тому же, Дину огорчило и то, что её нянька Мазу, с детства пестовавшая её, держалась теперь с ней как-то отчуждённо, как будто боялась её, словно привидение. Лурис же, прощаясь с Диной, убеждал её сообщить Рому о своём возвращении. В ответ Дина зло усмехнулась, мол, неужели братец не видит, что она потеряла красоту и разве Ром бросит красавицу Диту ради такой уродки? Лурис начал горячо убеждать её, что Ром не любит Диту так, как любил Дину, что вскоре после свадьбы с Дитой он начал ей изменять, он не скучал по Дите в долгой поездке, что все двенадцать лет Ром менял любовниц одну за другой, а любящий муж не станет так поступать… Ром может принять Дину и без её красоты. Дина ответила:  — Если он изменял все эти годы ей, значит, и мне тоже. Сначала — с ней, затем — другими. Зачем он мне после этого?  — Из принципа! Не уступай его Дите, забери назад своё счастье!  — Счастья больше нет, его загребли разбойничьи лапы того, кто был моим злейшим врагом. Я даже не уверена, что сейчас, после его смерти, ему плохо. А я хочу ему нестерпимых мучений, намного худших, что выдержала я. Но он, верно, возродился на другой планете, снова богат и могуществен, опять уничтожает не одну жизнь. А потом построит на свои кровавые деньги храм — и грех ему простится. Рахом хвастался мне, что строил в деревнях храмы и теперь он чист перед богами. Этот мир несправедлив, Лурис. Но Лурис всё же не унимался. Он решил всё же свести Дину с Ромом, хотя бы для того, чтобы встревожить покой Рома. Лурис уговорил Дину, чтобы та зашла к нему в гости и посмотрела его жилище. Дина согласилась и едва ей стоило войти в его жилище, как следом за ней та появился Ром — она еле успела запереться в одной из комнат. Ром и Лурис расположились в смежной комнате и Дине отлично был слышен их разговор через щель между дверью и косяком. Лурис пересказывал Рому историю похищения Дины Рахомом и о её проживание в Урр-Шту из-за потери памяти и у Дины от этого бешено колотилось сердце. Двоюродный брат всё подстроил специально, ведь зациклило же его снова свести её с Ромом. Дина кипела от злости. Если Ром захочет её увидеть, он успеет выскочить в окно и бежать, благо квартира Луриса на первом этаже. Потому что не хочет, чтобы ром увидал, как она подурнела — такого унижения она не снесёт. Но у Рома не появилось таких намерений. Дина увидала в щель за дверью: он испугался так, что втянул голову в плечи, вид у него был жалкий и несчастный. Годы почти не изменили Рома, он был всё так же красив, только чуть округлился и возмужал и ещё изменились его манеры: они сделались властными, высокомерными, как у высокопоставленного человека. Но новость о том, что Дина жива, ошарашила его и швырнула с высот на землю. Он не хотел возвращения прошлого — ему стоило огромных сил избавиться от боли потерь.  — Зачем ты мне это рассказал, Лурис? — пробормотал он.  — Разве ты не должен был узнать?  — А зачем мне это? Ведь я женат теперь на другой и у меня дети от неё. Поверь, Лурис, для меня нет ничего важнее этого.  — Вспомни, как ты её любил, как ты был с ней счастлив…  — Я с ней не знал покоя! Вытерпеть её взбалмошность, непредсказуемость, склонность оголяться перед другими мужчинами — это я не стану называть счастьем. Главное не любовь, а покой и теперь он у меня есть. Передай Дине: пусть ищет себе другого мужа и устраивает свою жизнь не со мной. Время развело наши дороги и ни к чему снова сливать их в единый путь. Лурис принялся напоминать Рому о днях его любви с Диной и Дине показалось, что это выглядит так, как будто он выпрашивает у Рома, чтобы тот снова взял её в жёны. Дина почувствовала себя невероятно униженной, она не могла это слушать дальше и ей пришлось всё же бежать через окно. В тот же день Лурис навестил её в доме Мараны и она, впервые всерьёз разозлившись на него, сильно его выругала. Марана услыхала их ссору и когда Лурис поспешил прочь из её дома, расстроенный и взвинченный, она спросила дочь о причине скандала. Дина поведала ей о разговоре Луриса с Ромом, что Ром не желает возвращаться к ней, ожидая сочувствия матери. Марана прямо пришла в бешенство: она подняла крик, возмущаясь, что Ром не выполняет свой долг, ведь по её мнению, он был обязан вернуться к первой жене, если она оказалась жива.  — Я так надеялась, так надеялась, что он снова возьмёт тебя в жёны! — Марана чуть не плакала, мечась по комнате из угла в угол.  — Переживу! — хмуро бросила Дина.  — Почему ты так спокойна? — вознегодовала Марана. — Ты потеряла мужа и тебе всё равно?!  — Он не хочет меня видеть — могу ли я что-либо с этим поделать? Он даже не знает, что я стала уродиной, а видеть не желает, значит, он потерян. Марана заломила руки:  — Да… Да… Всё очень плохо, Дина… Очень плохо… Тебе нужно переселиться в гостиницу… Я верну тебе твою розовую клеомбу… Я отдам тебе платья из моего гардероба — какие выберешь, какие захочешь… Но ты должна переехать уже сегодня… Дине показалось, что мать сошла с ума. Она промолвила:  — Это почему?  — Дина… Мы поделим всё честно поровну: тебе — загородный дом, а мне — в городе, а не хочешь, пусть будет наоборот. Но ты не можешь остаться здесь сейчас.  — В чём дело?  — Видишь ли… Я благодарна богам, что они вернули мне тебя, ты же моя дочь, но какие-то злые силы сделали нас соперницами. Этот Пуруш! Он такой бабник, вот увидишь, начнёт домогаться и тебя! Зачем тебе это нужно?  — Да, этот Пуруш довольно мерзкий типчик, пришлось бы разбить ему рожу, если бы он потянулся ко мне ручонками. Таких мразей было много там, в Урр-Шту, но я не позволила ни одному из них меня коснуться — для меня такие мужчины, как экскременты, даже хуже, потому что от дерьма есть польза, а от таких слизняков — нет. Ты ревнуешь? — Дина горько усмехнулась. — Неужели ты считаешь, что хоть один мужчина может ещё позариться на меня, хотя бы такое ничтожество, как твой Пуруш?  — Ты не знаешь Пуруша! — со скорбью в голосе воскликнула Марана. — Он совершенно неразборчив, он может домогаться старуху, малолетку, уродину, кого угодно, лишь бы мне изменять! — на глазах её выступили слёзы. — Но он не бросает меня. И я люблю его!  — Это безумие — такая любовь!  — Ты права, это безумие, но что же я могу с этим поделать? Так ты переедешь в гостиницу? — Марана заискивающе посмотрела дочери в глаза. Та раздражённо ответила:  — Почему бы тебе не переехать самой туда вместе с Пурушем, если ты ревнуешь? Марана нахмурилась:  — Я появилась в этом доме раньше, чем ты! Я здесь хозяйка!  — Ты знаешь, что если бы ты не родила меня, ты не стала бы здесь хозяйкой! — жёстко промолвила Дина. — Отцу была нужна только я, ты была всего лишь моей матерью!  — Ты разочаровала своего отца, не выполнила его волю, не стала его переемницей! — колко парировала Марана. — Вышла замуж за танцоришку, отказалась от миссии, что тебя ждала — вот наказание и не заставило себя ждать! Танцоришко оказался важнее святого!  — Этот танцоришко всегда был настоящим мужчиной, он добился успехов — стал всем из ничего! Вот твой Пуруш — жалкий альфонс!  — Зато он любит меня!!! — в бешенстве прокричала Марана. — Любит уже долго, не то, что твой танцоришко — тебя!  — Любит?! — проорала в ярости Дина. — Тебя никто не любит! Ты платила своим любовникам за постель, думаешь, я не знала? Но даже за деньги и подарки они не оставались с тобой! Марана изо всех сил ударила Дину по лицу, смазав по щеке и по носу. Из носа Дины хлынула кровь. В тот же день Дина всё же переехала в гостиницу, забрав с собой Мазу. Она больше не могла находиться в одном доме с прогонявшей её прочь матерью. Позже они с Мараной поделили наследство Чандра, решив, что Маране достанется городской дом и рынки, а Дине — плантации и загородный дом. Дину это вполне устраивало: жизнь за городом могла бы стать для неё белым листом, шансом залечить душевные раны. Однако, дом за городом оказался в аварийном состоянии, маслобойный завод не функционировал, оборудование на нём было разворовано, рабов на герровых плантациях осталось совсем мало — меньше сотни. Марана не бывала здесь несколько лет и не интересовалась делами плантации, полностью доверяя всё управляющему. Дина была готова к серьёзной борьбе и титаническим трудам, чтобы всё восстановить. Но дела на плантации оказались ещё хуже, чем она предполагала. Управляющий, когда-то боявшийся могущественно Чандра, честно следил за делами на его плантации и в загородном доме, но его вдову он не боялся и обкрадывал нещадно, пока, в конце концов, окончательно не разорил её загородное имение. Оказалось, что за плантации много лет не были плачены налоги, а сам управляющий, распродав бОльшую часть рабов Мараны и обокрав её, бежал за границу. Вскоре земли, принадлежавшие теперь Дине, были конфискованы за неуплату налогов, у неё отняли даже клеомбу. У неё осталась лишь Мазу. И теперь ей ничего не оставалось, кроме как пешком отправиться из своих бывших владений в дом дяди Атания и попросить у него приюта. Сильные мускулистые ноги Дины, привыкшие к долгим расстояниям и препятствиям, мужественно преодолевали дорогу. Но толстопузой Мазу это оказалось тяжким испытанием, она ныла и жаловалась всю дорогу. Затем она начала клянчить еды, жалуясь на голод и аргументы, что по дороге между полей тростинка ТАПИ, из которого изготовляли волокна для нитей и ткани для одежды, продуктов питания взять негде, на неё не действовали. Дина пригрозила, что если нянька не отстанет от неё со своим нытьём, она продаст её в городе, но та ответила, что согласна на это, лишь бы новые хозяева хорошо кормили её, потому что ответственные хозяева всегда следят, чтобы рабы были сыты. Она ворчала и ворчала, пока Дина не сломала тростину тапи, увесистую, как резиновая дубинка и не побила ею Мазу. Атаний без колебаний принял Дину в своём Доме и приказал на кухне накормить Мазу. Когда Дина рассказала ему о своей беде, он заметил, что ей следовало иначе делиться с матерью: рынки и плантации пополам, тогда бы у неё сейчас хоть что ни будь осталось. Он ругал Марану последними словами, что она не сберегла имущество Чандра, связавшись с альфонсом и не интересовалась своими загородными землями. Он пообещал Дине похлопотать за неё перед повелителем, возможно, в память о Чандре, государь прикажет поймать обокравшего её управляющего и вернуть ей деньги. Управляющий был найден в другой стране и возвращён в Локаду, но денег у него уже не было — его самого обманул его более ушлый компаньон. В знак доброй памяти о Чандре Джамби Великий назначил его дочери ренту, но этой ренты хватило бы только на скромное проживание. Дядя Атаний заявил, что она останется в его доме, он не позволит, чтобы дочь его брата прозябала в нищете. Пока длились поиски нечестного управляющего, Дина почти всё это время пролежала в постели из-за тяжёлой болезни. моральные страдания ослабили её крепкое сильное тело. Энтана явно не старалась помочь ей залечить душевные раны, добавляя к ожогу ожог. Она то и дело заходила в комнату, где находилась больная Дина, присаживалась на край её кровати и начинала хвастаться своим богатством или подтрунивать над тем, что Дина подурнела лицом. Дина не отвечала колкостью на колкость — сил не было, только глотала обиду, чего не было прежде, когда она была здорова, богата и красива. Невзгоды сделали её ранимой и обидчивой, стержень её духа согнулся пополам от потерь, унижений, предательств. Она ненавидела Энтану и едва сдерживалась, чтобы не облить её содержимым ночного горшка. Когда болезнь отступила от неё и силы вернулись к ней, она вместе с Мазу потихоньку покинула дом Атания и затерялась на одной из многолюдных улочек, сняв скромную комнатушку в доходном старом доме. Она больше не могла чувствовать себя приживалкой доме богатого дяди и терпеть постоянные насмешки и издевательства его дочери. Жизнь на этой планете, казавшаяся такой славной до тех пор, пока Дина не увидела её обратную тёмную сторону, утратила смысл. Жить стало тошно без любви, красоты и богатства, да ещё и со знанием настоящей жизни. Но и свести с ней счёты было страшно. Ничего не ждало её хорошего в новом воплощении из-за серьёзных грехов, что она совершила в этом, общаясь с ордиемом. Если бы она была богата, она откупилась бы от любого греха, жертвуя на богоугодные дела и на храмы. Ей вспоминалось, как Рахом уговаривал её стать его женой, прельщая своим богатством. Она размышляла: «Если бы я знала, что Ром заменит меня другой, я могла бы стать женой Рахома, как ни будь извести старикашку и стать его наследницей. Ведь сдох же он, выпал из окна, вот и досталось всё его добро казне, поскупившейся на содержание для меня пощедрее. Значит, мне придётся искупать грехи иначе: стать временной жрицей в храме, выполнять там грязную работу, проводить много времени в нужных молитвах и религиозных ритуалах. И так не год и не два — века. В бедности, в трудах, в служении богам. Надо же мне спасти свою душу, чтобы после смерти мне не оказаться на самой страшной планете или в Хаосе.» Она вдруг начала понимать Рахома не раз упрекавшего её, что она не умеет ценить богатство: «Вероятно, этот сволочной, но умудрённый жизнью старик прав, что в мире гитчи материальные блага, деньги — главное. Да и Маха говорила то же самое.» Дина стала временной жрицей в ближайшем от её дома храме богини Имран. Намывая полы в этом храме, начищая стульчаки в жреческих уборных или ухаживая за садом при храме, она ловила себя на том, что слишком часто теперь вспоминает Маху, ордием и их мир. И приходили в голову кощунственные мысли о том, что, возможно, правы ордием, а не гитчи, потому что мир ордиема счастливый, а гитчи — нет. И в мире гитчи никто не может быть достаточно хорошим — не те обстоятельства. ” — Мы все варимся в соку лжи, — думала она, сжимая в руках грязную тряпку для мытья пола, — значит, правда у ордиема.» Лурис сумел разыскать её место жительства, хотя она никому не говорила, где оно. Ей не хотелось никого видеть. Но Мазу однажды столкнулась на базаре с Жарой и не могла не поведать, где они с хозяйкой теперь живут, не пожаловаться, в какую дыру её затащила госпожа, а Жара всё передала своему хозяину. Дина полоскала бельё у сточной канавы, а Мазу приносила ей воду из колодца, когда внезапно перед ней предстал Лурис. Он с ужасом смотрел, как она выкручивает бельё и с не меньшим ужасом воскликнул:  — Дина, зачем ты это делаешь! И почему ушла от Атания в эту нищету?! Ведь это очень тяжёлая работа для рабов! Дина ухмыльнулась:  — Есть работы потяжелее и выполняют её не только рабы, поверь.  — Да, ты рассказывала про эти кошмары в степях Урр-Шту… Но зачем ты теперь так утруждаешь себя? Ты вполне можешь не работать, твой дядя вполне может обеспечить тебя!  — Пусть лучше обеспечит свою Энтану ещё больше. Она и её муж бездельничают то в его доме, то в доме Палка. А я сама обеспечу себя. Не привыкла быть приживалкой.  — Твой дядя относится к тебе, как к дочери!  — Я не его дочь.  — Не понимаю, зачем искать себе трудности, если можно их избежать! — пожал узкими плечами Лурис.  — Тебе не нужно понимать. Выполни только одну просьбу: не говори дяде Атанию мой адрес.  — Но я не могу быть равнодушен к тому, что ты проживаешь в таком недостойном месте! — Лурис брезгливо покосился на старый двухэтажный дом, где находилась комната Дины, загаженный мусором двор, пьяницу, валявшегося в высокой сорной траве, грязных детей, играющих в луже, содержимое сточной канавы. — Хочешь, Дина, я сам сниму тебе жилище получше, если ты совсем не хочешь возвращаться к своему богатому дяде?  — Не делай мне больше добра, Лурис, вот и будет мне добро. Лурис начала чуть ли не со слезами просить у неё прощения, что пытался свести её с Ромом, поняв её намёк. И Дина устало простила его. На следующий день Лурис принёс ей ларец, в котором находилась шкатулки с драгоценностями, принадлежавшими когда-то ей.  — Я попросил Рома вернуть тебе эти вещи, — сказал он. — Это тебе пригодится. Надеюсь, ты не рассердишься на меня за это. Дина по очереди открывала шкатулки, рассматривала их содержимое.  — Здесь только те украшения, что были куплены мне до замужества моим отцом, — промолвила она. — А те, что Ром мне дарил? Ведь они тоже мои. Она попросила Луриса передать Рому записку с едким текстом: «Благодарю тебя за то, что ты вернул мои украшения, что я носила ещё в девичестве, но разве те, что ты мне дарил когда-то, не мои тоже? Ты передарил их Дите или своей дочери? Уж если решил вернуть мне моё имущество, то верни всё.» Когда Ром прочёл это послание, его передёрнуло от возмущения. Он представил себе Дину с язвительной улыбкой на губах, пишущую это и, кипя от злости, выдал не менее ядовитый ответ на бумаге, которую выслал Дине вместе с украшениями, что дарил ей когда-то. Нет, он не позволял их носить Дите, ему было это неприятно, чтобы вторая его жена подражала Дине. Он передал ей также мешочек с камнями для медитации и ароматическими кубиками — пусть забирает, ему не нужно ничего от неё. Получив эти вещи от Рома, Дина прочла и записку от него: «Я возвращаю тебе твоё имущество, потому что моя жена и дочь в нём не нуждаются, у них достаточно своих украшений. Думаю, я вернул тебе всё, потому что после тебя больше не осталось ничего, что было только твоё: одежда твоя сложена в гробнице, в котором я похоронил ту несчастную женщину, выданную Рахомом за тебя, твой гион сдох от старости, Мазу и клемобу забрала твоя мать, а Жара принадлежит Лурису. надеюсь больше не оказаться побеспокоенным тобой.» Обругав Рома сволочью, Дина принялась рассматривать вещи, присланные им и внимание её остановилось на мешочке с камнями для медитаций. Она знала, как добыл Рахом ей эти камни, он поведал ей и об этом. Тогда она пришла от этого в ужас, но в то время она была юной девушкой, с чуткой душой и наивными мыслями. Теперь было всё иначе. Душа её закалилась — она повидала слишком много дряни. Она держала в сложенных вместе ладонях семнадцать камней для медитации и ощущала сладкое сосание под ложечкой. Вдруг её озарило: а не согласиться ли ей на предложение Махи, не перейти ли на сторону ордиема? Потому что в мире гитчи становится нестерпимее с каждым днём. Один Ром в нём чего стоит. Подумал, что она умерла — и забыл её. Его нельзя в этом винить, он имел право устроить свою жизнь, оставшись вдовцом, но его любви уже нет и быть не может. Ради кого ей оставаться в пространстве гитчи? Кто её любит, кому она нужна? Её предали все, даже Лурис, который, казалось, один её только и любил по-братски. А все остальные? Мать выгнала из дому из-за ничтожного мужика. Мазу, нянька, вырастившая её, казалось, когда-то её обожавшая, в трудный час вместо поддержки готова была расстаться с ней из-за еды. И Дина больше никого не любит. В мире гитчи можно всё потерять: любовь, ближних, богатство, молодость, красоту, силу, здоровье, удачу, успех. И в любое время оказаться в страшных краях, откуда может не быть исхода. А в мире ордиема — нет. Там эти ценности вечны и незыблемы. С этого момента Дина много думала о том, что ей стоит перейти на сторону ордиема. Она спрятала, как могла, свои драгоценности в доме и продолжала ходить на работу в храм, но никак не решалась изменить свою судьбу окончательно. И ей пришла помощь в том, чтобы укрепить её в принятии решения. В храм богини Имран пожаловал Ром вместе с Дитой. Она столкнулась с ними неожиданно у алтаря, который очищала от высохших цветов. Они, казалось, не узнали её. И Дина поняла почему — она стала старой не по возрасту и некрасивой до такой степени, что её никто не узнавал. Многие считали, что ей не меньше пятидесяти лет и это ранило — выглядеть на двадцать лет старше! Вот и эта парочка приняла её за немолодую. А Дита была всё такой же молодой и красивой, как двенадцать лет назад. На ней была одежда из лучших дорогих тканей, с искусной вышивкой, правда, глуховатая, строгая. На волосах её, скромно зачёсанных назад лежало белое газовое покрывало. Все пальцы её были увиты перстнями с драгоценными камнями, на шее сияло ожерелье из золотых пластин с чеканкой. Дина позавидовала на них и почему-то вспомнила драгоценности не те, что дарил Ром, а те, что пытался ей дарить Рахом. Вот где было настоящее богатство! Если бы сейчас ей иметь хоть часть тех драгоценностей, она бы точно выбилась из бедности! Когда она выпрыгнула из окна дома Рахома, на ней были и драгоценные украшения и дорогая одежда, но Рира и Рой присвоили всё это себе и продали в Удаде за гроши, не зная этому цены. Богиня Имран являлась на Саломе покровительницей земледелия и Ром с Дитой молились о своих плантациях. В Локаде ходили слухи, что в соседних государствах невероятно размножились подземные гавы, питающиеся корнями деревьев и землевладельцы усиленно молились, чтобы это лихо миновало Локаду. Ведь Локада была достаточно набожна и не собиралась страдать от проделок ордиема. Более того, в её планы входило процветание. Уж несколько лет совершенствовался проект строительства нового огромного храма, который должен был носить название Алл Дево (Все Боги). И возвести его планировали не где ни будь, а в Урр-Шту. У Джамби Великого теперь были новые проводники богов, заменившие покойного Чандра — пять монахов во главе с человеком, по имени Васа. Несколько лет назад они передали повелителю откровения богов: зорки смогут превратить в благодатные края даже степи Урр-Шту, конечно, со временем, если на них будет возведён храм Всех Богов. И было указано священное место в степи для него — в двухстах километрах от моря возле небольшой реки Татаки. Эта весть для Локады была очень счастливой. Её народ, любивший долгожительство и благополучие, начал в последнее время ощущать дискомфорт перенаселения. Крестьяне, обрабатывавшие арендованные земли, мечтали о собственных наделах. Владельцы больших денег, не имевшие собственных земель, вожделели большие плантации, но в последние годы приобрести хорошие земли оказалось сложно даже в Ал-Шту и Хилл-Шту — всё было «схвачено». Кусок земли, на котором планировалось созидать храм Всех Богов, бы обозначен, обложен бордюром из камней, но строительство ещё не начиналось из-за споров архитекторов-жрецов, как должен быть устроен храм. Поэтому этот кусок земли был объявлен святым местом и к нему устремились паломники. Там раскладывались шатры, богомольцы жили в них, порою, месяцами, но молились каждый о своём. А в храме богини Имран молились о своих плантациях Ром и Дита, а Дина не сводила с них горящих ненавидящих глаз. Затем вслед за ними в зале храма появилась Чанта со своими внуками и неизменной подругой Сулой. Чанта тоже почти не изменилась с возрастом, разве что заметно поправилась телом, выглядела бодро. А вот Сула сделалась настолько тучной, что едва передвигала ноги. Двое детей были похожи на Рома и Диту одновременно, хоть и не унаследовали красоты родителей. Дина немедленно покинула храм, так и не закончив порученную работу и вернулась домой с отягощённым сердцем. И дома её добил Лурис, потому что привёл всё-таки к ней дядю Атания, слёзно оправдываясь:  — Прости, Дина, но я не мог смириться, что ты прозябаешь в этом ужасном месте! Дядя Атаний поднял возмущённый крик, что она опозорила его, сбежав из его дома и поселившись в таком убогом месте. Он требовал, чтобы Дина немедленно собрала свои вещи и поехала с ним в его дом и и Дине, чтобы он отстал, пришлось наябедничать на Энтану, что она измучила её своими насмешками. Результат был достигнуть: дядя Атаний уехал без неё, чтобы разобраться с дочерью, а Луриса Дина выгнала чуть ли не в шею. И тут её терпение лопнуло и она созрела окончательно для твёрдого решения: она больше не может оставаться в мире гитчи. Отправив из дома Мазу и разрешив ей гостить у рабынь из общественной бани, находившейся неподалёку и болтать с ними хоть до ночи, она заперлась одна в комнате, разложила на полу в нужном порядке камни для медитации, воскурила ароматические кубики и легла на лежанку. Она вновь увидала Маху — впервые после долгого перерыва. Они провели обряд на астральном уровне и Дина приняла энергетическое молоко и мёд ордиема в знак того, что она переходит на их сторону.  — Ты сделала правильный выбор, поняв истинную суть мира гитчи, — сказала Маха. — Многие живут на его тёмной стороне, не зная ничего, кроме страданий, но цепляются за него неотделимо. Причина тому: души их во власти духовного наркотика мира гитчи — чайр. Ты чиста от этого наркотика. Ром — нет В нём его столько, что он ещё долго будет безнадёжен для нас. Чайры появились в его атмане ещё в предыдущих воплощениях и он слишком принадлежит миру гитчи.  — Вы говорили, что сделали его богатым и знаменитым, а не он сам добился этого. Вы не пожалели тогда праны для этого, потому что вы намеревались отдалить меня от Чандра, чтобы продемонстрировать мне горечь любви в мире гитчи. Вы добились этого. Я не пойму лишь, почему когда я прозябала двенадцать лет в Урр-Шту, Ром по-прежнему был богат и знаменит и его слава и богатство росли? Ведь он сделал всё, что вам требовалось: он женился на Дите и это уже гарантировало то, что я признаю, что любовь в мире гитчи горька. Так зачем же вы продлжили тратить свою прану все эти годы, оставляя Рому богатство и славу?  — На самом деле мы потратили праны немного. Мы дали Рому успех только соорудив временны энергетические трубы, идущие от астральной сферы судьбы его атмана к источникам зоркской праны. На его обогащение, славу, милость повелителя и прочее тратилось зорксакая прана. Мы только дали ему ценный источник в обмен на то, что он позволил себе полюбить тебя. Конечно, мы могли бы эти трубы перекрыть, но мы рассчитываем, что он ещё пригодится нам, оставаясь пока богатым и успешным.  — Как это?  — Тебе ещё рано об этом знать. Итак, ты теперь перешла на нашу сторону, решив в грядущем стать аури, одной из нас. Ты собираешься послужить нам в мире гитчи в обмен на нашу помощь в Хаосе, чтобы облегчить и ускорить твоё формирование в одну из нас. Ты станешь нашим проводником и мы будем руководить твоими действиями. Для начала мы восстановим твою красоту и выведем тебя из состояния нищеты. Так нужно для наших планов. Красота твоя будет возвращаться постепенно и в первое время ты даже подурнеешь ещё сильнее. Достаток же вскоре появится. После медитации Дина почувствовала сильное душевное облегчение и заснула так крепко, что не услышала, как в полночь Мазу возвратилась домой и стучала в дверь, а затем заночевала у порога. Утром Дина пробудилась со сладкой мыслью, что ей больше не нужно идти в храм и выполнять там грязные работы ради искупления грехов. Она была свободна от них и свобода несла первые радости. Но долго наслаждаться не пришлось. Она не успела как следует пробудиться, как в гости к ней пожаловала Энтана и начала упрекать Дину, что та стала такой обидчивой, что из-за каких-то подтруниваний над ней вздумала свалить из дома богатого дяди в нищенскую дыру.  — Представь себе, что мои потери — твои и ты поймёшь меня, — ответила Дина. Энтана задумалась.  — Да, это на самом деле страшно, — серьёзно проговорила она. — Но зачем же сбегать от нас? У тебя же всегда был язык, что ядовитое жало гава, вот и ответила бы мне.  — А что тебе ответить? Что ты — лысая? Это слишком избито. Всё остальное у тебя сладко — не придерёшься.  — Ну уж, сладко! — возмутилась Энтана. — Знала бы ты, как мне противно быть женой Гимора!  — Но ты же хотела замуж за богатого. Да у тебя, верно, не один любовник, есть кому утешать. Энтана нервно захохотала:  — Утешать?! Мужчины Локады не умеют утешать женщин. В постели слишком думают о своём удовольствии, а если и угождают женщине, то потом ждут подношений, как будто моя красота сама по себе ничего не стоит! — она всхлипнула слёзно и вытерла нос длинным рукавом красного, как кровь, платья, расшитого чёрными помпонами. — Вот твой братец Лурис — сладкий мальчик! Я с ним встречалась иногда. Но у него слишком много подруг, он не постоянен. Дина улыбнулась ядовито и это не ускользнуло от ядовитого взгляда Энтаны.  — Вот ведь рада моей беде! — возмутилась она. — Тебе-то всё равно хуже, чем мне! Ты бедна и твой муж больше не твой! — она ядовито улыбнулась. — А ты думала, он вечно будет вдовствовать после тебя? — она гаденько захихикала.  — Если ты сдохнешь раньше твоего Гимора, он тоже женится! — парировала Дина.  — Это верно! — раздражённо поморщилась Энтана. — Вот поэтому мне не хочется умереть раньше него, чтобы он был из-за этого счастлив! Он ненавидит меня! Но твой Ром… Когда мы хоронили тебя, он так страдал, что я думала, что он покончит с собой. А гробница! Ты видела свой мавзолей, в котором тебя похоронили? Это же целое состояние! Одна плитка облицовочная в кругленькую сумму! Я когда увидала этот мавзолей завершённым, так завещание написала, чтобы после моей смерти мне выстроили точно такой же, даже гроб точь-в-точь! Дина усмехнулась:  — Всё-то тебе как у меня нужно. Может ты и умереть хотела, как та цветочница, думая, что эта смерть — моя?  — Нет уж, может, я и безумная, но не до такой степени. Ни твоей смерти, ни нищеты, ни твоего кошмарного лица мне не надо! Не обиделась ли ты снова на мою прямолинейность?  — На твою глупость обижаться не стоит. Относительный мир с Энтаной был налажен, но в дом Атания Дина так и не вернулась. Через несколько дней она очень выгодно продала свои драгоценности и просто чудесно выгодно приобрела лавку, в которой продавались «хомуты и булки», при ней было и жилое помещение из трёх комнат со всеми удобствами — уборной и душевой и сорокалетний раб Пече. Дина начала вникать в дела ведения лавки и торговли, а в это время её тело начало претерпевать изменения. У неё абсолютно вылезли остатки бровей ресниц, кожа на лице и по всему телу начала сначала сильно шелушиться, затем слазить пластами. Энтана частенько наведывалась к ней и язвила, что из кожи, которая слазит с Дины, можно пошить сапоги и с притворным участием спрашивала, не затекает ли ей вот в глаза без бровей и ресниц. Были и другие колкости, но Дину они больше не ранили. Затем объявилась Мантака, уже знавшая о том, что Дину выгнала из дома мать, что она долго болела в доме дяди, а затем ушла из него.  — Я долго искала тебя, — рассказывала подруга, — только недавно узнала от Луриса, где ты. Что же ты, уйдя от дяди, не пришла ко мне, а забилась в ту грязную дыру?  — Просто хотела побыть одной. Лурис, Мантака и Энтана время от времени навещали её в лавке, приходили в гости и не могли не замечать метаморфоз, что происходили с её внешностью. На месте отслоившейся кожи появилась новая — нежная, гладкая, как лоснящийся атлас. Дина молодела на глазах и в конце концов превратилась в девушку, которой никто бы не дал более двадцати лет. Улучшились даже её огрубевшие руки: исчезли трещины, царапины, мозольные наросты, искривлённые и разбухшие пальцы выровнялись и сделались тонкими. Вместо выпавших ресниц вытянулись длинные тёмные стрелы новых, брови легли шелковисто в прежнюю форму. Всё это произошло за несколько месяцев и это чудо приписали богам-зоркам: Дина же служила в храме временной жрицей и получила их великую милость! Всё это время Дина проводила очень много сеансов с Махой, узнавая всё больше о мире аури, в который ей предстояло в будущем войти и чувствовала себя от этого всё спокойнее и счастливее. Маха давала ей задание: восстановить певческий голос, умение играть на рэме, сочинять стихи, песни. Дина делала это — вдохновение шло к ней. Когда её красота была восстановлена полностью, богиня аури велела ей самой встать за прилавок вместо Пече и Мазу и вести торговлю. В её лавку зачастили мужчины: по округе разнёсся слух о красавице-продавщице в лавочке на первом этаже многоэтажного дома, в которой можно купить всё, что угодно. Она привыкала к публике. Затем Маха направила её в театр самодеятельности на той же улице, где она проживала. Театр этот находился на цокольном этаже многоэтажного дома. Дина была принята туда сразу же: красивая внешность, голос, который стал сильнее и звучнее, чем прежде, умение танцевать — всё подходило для сцены. Когда она начала выступать в этом театре, публика переполняла зрительный зал в подвальчике, чтобы увидеть её красоту и услышать её игру на рэме, пение. Она выступала под именем Кама Мана и слава её росла. Лурис, увидав её на сцене, вновь не находил себе покоя в заботе о её судьбе. Ему казалось несправедливым то, что Ром, узнав о том, что она жива, не пожелал вернуться к ней, бросить ради неё Диту и детей. Лурис был убеждён, что Ром всё равно не любит Диту, если проводит время с любовницами больше, чем с ней, да и дети у Рома никудышние, считал Лурис. Жара, частенько встречавшая на рынке горничных из дома Рома — старых знакомых, узнавала от них многое, что происходило в его доме, где притчей во языцех была его дочь Вирана. Девочка росла распущенной, грубой, своенравной, дерзость её переходила все границы, но при этом никто никогда её даже не шлёпнул. Она без конца затевала что-то сумасбродное, никогда не просила, только требовала, причём, желала она чаще всего что-то запретное и когда ей отказывали, она устраивала сумасшедшие истерики. Школу она посещала только по собственной прихоти и вела себя там так, что учителя и ученики ликовали, когда она прогуливала уроки. Избалованность, вседозволенность и безнаказанность сыграли с этим ребёнком злую шутку: к десяти годам у неё повредилась психика и она страдала галлюцинациями, бессонницей и судорогами. Относительно прилично она вела себя только в присутствии своего красивого важного отца и поэтому Ром и не догадывался, насколько сложным ребёнком была его дочь. Вероятно, он узнал бы её получше, если бы жаждал больше уделять времени своим детям. Его сын Кир в противовес старшей сестре рос чрезмерно робким, боявшимся даже мелких пташек, опылявших в саду цветы. Он слишком много плакал, зачастую без причины, в отличие от Вираны, не громко, жалобно и тихо скуля. Он старался держаться постоянно воле матери или бабушек, избегал людей мужского пола, как взрослых, так и детей, напряжённо чувствовал себя даже в обществе собственного отца. У него не было ни своей воли, ни игривости, ни жизненности. ” — Если такие дети будут оставлены отцом, они не особо и огорчатся,» — решил Лурис. Он вновь постарался встретиться с Ромом и принялся горячо убеждать его, что нашёл для его павильона развлечений певицу редкой красоты и волшебным голосом, он может показать её, если Ром отправится с ним в один из театров самодеятельности. Ром заинтересовался. Лурис знал толк и в красивых женщинах и в певицах и зачастую находил любовниц для него. Что ж, Рому начала надоедать его последняя любовница Кочита, он был не против заменить её новой. Лурис привёл его в тот самый зал в подвале, где выступала Дина или, вернее, любимица публики Кама Мана. Лурис сумел устроить Рома в первом ряду, а сам присел на корточки рядом с ним — мест не хватало. Но так даже было удобнее наблюдать за выражением лица Рома. Дина вышла на сцену в нежно-розовом платье, схваченным на талии вишнёвым поясом, села на табуретку и пальцы её начали перебирать струны рэмы, установленной на её коленях. Волосы её были распущены по плечам и сияли, как шёлк. Они тоже были восстановлены ордиемом. В Урр-Шту она коротко стригла их, чтобы проще было расчёсывать и они не мешали работать, но теперь они снова отросли до плеч и ложились на них каштановыми волнами, переливаясь в свете огней светильников на столбах по краям сцены. Ром оцепенел, глядя на неё. Черты лица Дины и годами стёрлись из его памяти и теперь снова всплыли и это напоминало удар молнии. Он не сводил с неё глаз и любовь к ней, когда-то загнанная слишком глубоко в подсознание вмиг выскочила оттуда. Дина пела: