Нет большей печали,

Нет большего горя:

Ты покинула нас

Навсегда!

Что ждёт тебя отныне?

Милость богов?

Ужасные козни врагов?

Никто не знает.

Ступай же, ступай

В печальный безысходный Мир смерти,

Но туда не зови нас за собой.

Они шли толпой следом за гробом, повторяя снова и снова слова унылой песни завывающими тоскливым голосами, поневоле вызывая слёзы у тех, кто их слушал. Гроб был погружён на повозку с белым паланкином, в которую был запряжён могучий ликк. И повозка двинулась в сторону кладбища, а за ней шагала толпа тех, кто провожал покойницу в последний путь и плакальщики, не прекращавшие душераздирающего пения. К пению присоединился мерный стук барабана и рёв трубы, добавлявшие жути к похоронной процессии. На кладбище гроб был установлен на каменный постамент, вокруг которого позже должен был вырасти роскошный мавзолей, в котором будет перенесена вся одежда умершего и другие его любимые вещи. Провожавшие Зиру в последний путь разбрелись по окончании церемонии и Ром вместе с ними и лишь Атаний оцепенел рядом с гробом жены. Дина оглянулась и остановилась шагах в десяти от него, а Ром, не заметив этого, двинулся вперёд без неё. вдовье горе дяди тронуло Дину. Вдруг Атаний пошатнулся и упал возле постамента — лицом вниз, в землю. Дине пришло в голову, что так он может задохнуться, она бросилась к нему и постаралась перевернуть его на спину. Он пришёл в сознание и приоткрыл помутневшие глаза. Из глаз Дины снова полились слёзы, она помогла дяде подняться на ноги и повела прочь с кладбища, опирая его на себя. Ром с волнением встретил их у кладбищенских ворот. Он ушёл вперёд, а затем, заметив, что Дины рядом нет, решил, что она заблудилась и бросился искать её, носясь мимо мавзолеев по узким тропинкам кладбища. Не обнаружив нигде жены, он уже был готов звать на помощь работников кладбища, но вдруг увидал её, тащившую на своём плече крупного рослого дядю Атания. Вдвоём — Ром и раб-водитель подхватили Атания и усадили его в клеомбу. Теперь о неё должны были позаботиться его дочь и зять. Дорога домой прошла в скорбном молчании. Ром и Дина вернулись как раз к ужину: Чанта, Сула, Дита и Лурис еж сидели за большим овальным столом в столовой. Дина, словно зомби, примостилась на один из пуфиков возле стола, Ром занял пуфик рядом.  — Тётушка Зира умерла, — упавшим голосом проговорила Дина. — Дядя Атаний так страдает, возможно, он умрёт вслед за ней…  — Ну уж! — с набиты ртом проговорила Сула. — Не горюй ты так! — доброй женщине искренне захотелось утешить Дину, на которой не было лица. — Не умрёт твой дядя. Я ещё ни разу не видела такого, чтоб кто-то умирал от горя после смерти мужа или жены.  — Но ты не видела и того, как Атаний страдал возле гроба своей жены! Он упал замертво!..  — Так встал же.  — Я еле подняла его!.. Скоро он тоже умрёт!  — Говорю тебе: не умрёт! — Сула жизнеутверждающе улыбнулась толстыми щеками и махнула рукой. — Погорюет — и снова женится. Дина вздрогнула, как от удара током. Глаза её сделались злыми и нервными и впились в Сулу:  — Женится? После Зиры? Да такое даже предположить кощунственно!  — Да что тут кощунственного? Кому нужна мёртвая жена или мёртвый муж? Всем нужна жена живая или живой муж! — Сула снова добродушно улыбнулась. Лицо Дины покраснело от гнева.  — Какой цинизм! — сдавленным голосом проговорила она. — Так осквернить благородство Атания, его верность жене даже после её смерти! Впрочем, разве ты бы могла это понять? — она с презрением засмеялась. — Ты, глупая баба, не поумневшая даже за столько лет, ничего не понявшая из того, что присуще достойным людям!  — Дина! — строго одёрнул её Ром. — Не смей такого говорить тётушке Суле! Но Дина даже не расслышала его слов и, глядя на Сулу ненавидящими глазами, продолжала говорить и голос её набирал ярость:  — Равняешь Атания по себе, ты, сандальщица, тапкоизготовительница! Ты так много жрёшь, пихаешь за обе щёки, почему бы тебе не проглотить и твой грязный язык? — из груди Дины вырвался истеричный смех.  — Замолчи, Дина! — крикнула Чанта. Но Дина повысила голос до сумасшедшего вопля:  — Пузатая гавиха, саракомье дерьмо, дрянная хина!!! Да чтоб ты сдохла, чтоб тебя убили за твою опасную болтовню! Сидящие за столом оцепенели: никто и подумать не мог, что Дина была способна так сквернословить. Ром резко поднялся со своего пуфика, обхватил Дину руками и взвалил себе на плечо. Она сопротивлялась и визжала, но он вынес её из столовой, поднялся наверх по лестнице, зашёл в спальную и запер за собой дверь. Затем, усевшись на табуретку, он уложил Дину ничком поперёк своих колен и принялся бить её ладонью по ягодицам. Удары, которые он наносил, были плохо сдерживаемыми и болезненными, Дине казалось, что он бьёт её чем-то плоским из прочного тяжёлого металла. Она кричала и выла от боли, обливаясь слезами. Неприятность её положения усугублялась тем, что передняя часть её туловища свисала с колен Рома, голова её оказалась опущенной вниз и это придавало ощущение унижения. И горше всего было осознавать, что Ром так жестоко расправляется с ней из-за своей тётушки, а не, допустим, из ревности — это оправдало бы многое.  — Я же тебе говорил, что ты должна почитать Сулу! — произнёс ром, когда наказание было окончено и он позволил Дине сползти с его колен и подняться на ноги. Дина, не прекращая рыдать, забралась на кровать, легла на живот и зарылась лицом в подушки. Она так громко и слёзно плакала, что Рому сделалось не по себе, он начал сомневаться, не поступил ли он со своей женой слишком сурово. Но ему не хотелось признавать этого и вымаливать прощения. Он пересел с табуретки на кресло, ожидая, когда её плач прекратится, но она плакала, плакала, плакала. Ром забрался на кровать и попытался гладить её плечи, руки и волосы так, как будто хотел заняться с ней любовью, но она не реагировала на его ласки. Ром принялся объяснять, что она виновата сама, что хорошая жена обязана любить не только мужа, но и его родственников, тем более, тех, что когда-то выручили его.  — Твоя мать ко мне очень плохо относится, — говорил он, вспомни, как она оскорбляла меня в день нашей свадьбы! Я ведь всё слышал. Но я ведь не сказал ей в ответ ни одного непочтительного слова, потому что она — твоя мать. Эти аргументы показались Дине убедительными, но она всё равно не могла успокоиться и отвечать на ласки мужа. Она плакала до тех пор, пока тяжёлый сон не сморил её. Утром она, вроде бы, простила Рома и разговаривала с ним по-хорошему, но её не переставали терзать сомнения в любви мужа. У неё болели ягодицы, она обнажила их перед зеркалом, оставшись наедине, чтобы рассмотреть, и была поражена, какими страшными чёрными синяками они оказались покрыты.  — Ты так избил меня из-за своей тётушки! — с горечью произнесла она. — Что ты испытывал, когда делал это, Ром? Ненависть ко мне? Да разве я бы так ненавидела тебя, если бы ты всего лишь нагрубил моей матери? Она решила вновь побеседовать с Махой, решив напрямую спросить аури: любит её Ром или нет. Она вновь отправилась в загородный дом отца для медитации. Лицо Махи вновь явилось ей в астрале.  — Да, он любит тебя, даже сильнее, чем позволяю любить мужьям своих жён ваши боги, — ответила она Дине, — то есть, его чувство к тебе сильнее, чем обычное влечение. Оно не одобряется в вашем мире. Именно поэтому Ром противится ему с самого начала. И до сих пор боится его.  — Как — противится? Разве?  — Нам пришлось на подсознательном уровне уговаривать его не противится любви к тебе. Пришлось даже дать ему за это славу и богатство, лишь бы он принял любовь. Он очень хотел стать знаменитым танцором и певцом, иметь много денег, дом в Беросе. И когда всё это он получил от нас, только тогда его подсознание подчинилось любви согласилось, что он будет с тобой, иначе мы бы отняли у него всё.  — Что?! Слава и богатство Рома — от ордиема? Он пошёл на сделку с ордиемом?  — Многие в мире гитчи идут с нами на сделки, сами того не понимая. Мы много можем дать тому, кого собираемся использовать.  — Нет, нет, я не верю! Ром не мог пойти на сделку с ордиемом!  — Мог, мог. Не согласись он быть с тобой, отдать тебе свою любовь, а затопчи её в самом начале — его звезда не загорелась бы. Без нас он добился бы разве что, может, выступлений в павильоне поскромнее, чем «волшебные звёзды». Он не такой неудачник, каким был его отец, он добился бы чего-то бОльшего и выбрался из нищеты своими силами, но такого успеха, какой у него сейчас, вряд ли бы достиг. А если бы и достиг, то не удержал бы. Атман Дины зарыдал.  — Я всегда считала, что Ром был со мной без всякого расчёта, только по любви… Он не интересовался приданым, когда женился на мне, даже наша свадьба была только за его счёт…  — Тем не менее, на подсознательном уровне Ром женился на тебе по расчёту. Благородство редко присуще людям мира гитчи, скудному и нищему. Ром всегда ненавидел бедность, стыдился её. Он мечтал лишь о богатстве, а любовь не делает его счастливым, она ему в тягость. Его пугает, что жену нельзя так сильно любит. Именно в этом и причина ваших ссор. Сколько раз он успел побить тебя, Дина? За что? За провинности, думает он, но в глубине души знает: за то, что не может отказаться от любви к тебе.  — Но зачем, для чего вы купили его любовь ко мне, не пожалели ему ни славы, ни богатства, чтобы он согласился любить меня? Зачем вам это нужно?  — Чтобы увести от Чандра, отвлечь от его учения. И ещё; чтобы ты познала и сладость и горечь любви гитчи и стала ближе к нам. Ты уже кое-что знаешь из своего прошлого до рождения в нынешней ипостаси из наших контактов. Ты причиняла нас ощутимый вред, поэтому мы не можем позволить тебе остаться в мире гитчи. Я не могу тебе сейчас всего объяснить, но за такими, как ты, мы ведём особую охоту. Мы много добились: ты почти созрела, чтобы перейти на нашу сторону и стать одной из нас. Но ты всё ещё упрямо цепляешься за мир гитчи, хоть и поняла, что мир аури гораздо счастливее. А ведь раньше, в предыдущих воплощениях ты не была способна видеть красоту аури — ни мира, ни лиц! Сейчас тебе это дано, значит, успех налицо — ты почти наша. Сломи своё упрямство и переходи на нашу сторону.  — А Ром? Как же я оставлю его? Ведь как бы то ни было, но он любит меня. Можно ли бросить того, кто ответил взаимной любовью, пусть даже эта любовь куплена?  — Но эта любовь всё равно не будет вечна в мире гитчи. Ром боится её и постепенно всё равно начнёт её душить в себе, да он это и делает. Однажды он разлюбит тебя и даже возненавидит, а ты будешь продолжать испытывать к нему влечение, ты захочешь его обнять, а он оттолкнёт, ему станет отвратительно даже прикосновение к тебе. Дина ощутила болезненный укол обиды, который и вывел её из состояния медитации. Слёзы полились из её глаз. Нет, она не может и не хочет верить Махе. Это слишком страшно, чтобы быть правдой. Ром способен её разлюбить?! Да кто такая Маха, чтобы считать её слова правдой? Ордием, враг, зло, цель её — делать больно всем гитчи, особенно тем, кто имеет глупость вступать с ними в контакт. Вот она и уязвила Дину. Дина ехала в клеомбе, возвращаясь из отцовского загородного поместья в городской дом мужа и размышляла о том, что ей всё-таки нужны веские доказательства, что Ром любит её настолько, что готов на любые жертвы ради неё. Если он пойдёт на них — значит, он не сможет разлюбить её никогда. И она знала, как провести такую проверку. Жилище Зарама находилось совсем недалеко от усадьбы Рома — тот самы многоэтажный дом, где Ром когда-то снимал квартиру из трёх комнат, став знаменитостью и где ныне приобрёл квартиру Рахом, чтобы наблюдать за тем, что происходило в усадьбе Рома. Только окна квартиры Зарама на втором этаже выходили не на усадьбу Рома, а во внутренний двор. В эту квартиру Дина и явилась неожиданной гостьей и заявила, что готова участвовать в его с доктором Бугутом затее, чтобы заставить Рома отправиться в Пальвы. Зарам обрадовался и, проводив Дину, немедленно поспешил к брату. Дома Дину ждал сюрприз: оказывается, уже несколько часов в её доме находилась её мать, желавшая поговорить с ней.  — Я с полудня, с полудня здесь сижу! — без предисловий прокричала Марана, выскакивая в прихожую. — Ну, где ты так долго шляешься? — глаза её были возбуждены и расширены. — Твой отец снова в коме! Дина похолодела душой. Неужели это её вина? Она навлекал беду на своего отца, общаясь с ордиемом? Она оцепенела в скорбном молчании.  — Что ты молчишь? — голос Мараны набирал гнев. — Я уверена, ты жалеешь его! А ты знаешь, что в это состояние он впал в постели своей любовницы?! Дину словно прошило разрядом электрического тока.  — Что? — изумлённо пробормотала она. — Отец?.. Любовница?..  — Да! — Марана в ярости сжала кулаки. — безумный старик завёл себе девку, представляешь? И поплатился за это здоровьем. Но это ещё не всё! — голос её задрожал, в глазах появились слёзы. — Он таскал ей деньги из домашнего хранилища! Представляешь, Дина, эта дрянь на деньги моего мужа приобрела лавку тканей! Это не считая ценных украшений, что он ей подарил! — слёзы заструились по щекам Мараны. Дина рассеяно смотрела на неё. Надо было как-то утешить мать, но она не знала, как. Новость о том, что её отец, оказывается, имел любовницу и щедро одаривал её, поразила Дину. И стало как-то легче на душе, что отца уложил в постель недуг не по её вине. Марана просидела у неё весь вечер, ныла, плакала, жаловалась на наглость женщины, искусившей и обобравшей Чандра, на странное легкомыслие самого Чандра. Затем у неё появилась обида, что Чандр совсем мало спал с ней, со своей женой, не ценил её молодость и красоту, а какой-то шлюхе отдал своё здоровье, не пощадив ради неё себя. Её так разобрала эта обида, что у неё началась страшнейшая истерика, которая перепугала Дину и всех в доме. маран легла на ковёр, каталась по нему, била кулаками, выла, кричала и обливалась слезами. затем она села и начала исторгать страшнейшие проклятья в адрес соперницы, которая, как считала Марана, ограбила её. Пришлось позвать доктора Бугута, чтобы он успокоил Марану, которая вела себя, как сумасшедшая. Он напоил её сильно действующим снотворным и её уложили в комнате для гостей. Дина почувствовала себя не в меру взволнованной. Сердце сжали дурные предчувствия, как будто впереди предстояли какие-то тяжёлые и мучительные времена именно для неё. На следующий день она проводила мать в дом отца, посидела какое-то время у постели, в которой лежал Чандр — сухой, бледный, как будто уменьшившийся в размерах. Он выглядел даже хуже, чем в прошлый раз, когда находился в коме. Гляд на него, Дина вдруг подумала, что если бы отец умер, она бы стала свободной и в безопасности. Да-да, от Чандра исходила опасность для Дины, ведь он мог догадаться, что она имела контакты с ордиемом, он не пощадил бы её тогда, отдал бы непременно в специальный монастырь жрецам на расправу. В этом Дина не сомневалась. Ей не хотелось быть ученицей отца, общаться с зорками, которых в глубине души боялась и не доверяла им. Если бы Чандр умер, она бы получила в наследство половину его состояния, стала бы богатой сама по себе и если бы ей не нравилось отношение Рома к ней, он могла бы пригрозить, что ей есть куда уйти от него. На мг Дина ощутила укор совести: «Как же меня испортило общение с ордиемом! Я желаю смерти родному отцу!» Но голос внутреннего упрёка быстро умолк и его сменил холодны расчёт: «Надо заранее обговорить с матерью, как мы разделим наследство. Когда мать успокоится и примет смерть отца, как неизбежное, надо поговорить. Она любит город, вот и пусть забирает себе городской дом и рынки. А мне пригодятся загородные земли и дом. Земля всегда надёжна в Локаде. А Ром… Ему предстоят серьёзные испытания, чтобы доказать его любовь ко мне. И я не знаю, смогу ли остаться его женой, если он не сделает этого.» О коме Чандра вскоре стало известно и Рахому. Он досадовал: старый Чандр всё-таки не умер в спальной Адиты! Девка не довела до конца порученного дела. Если стары жрец выкарабкается, ей придётся сделать это, иначе она не получит обещанного вознаграждения от Рахома. правда, она так обобрала Чандра, что, возможно, не так уж и нуждается в корабле, что посулил ей Рахом за смерть пожилого любовника. Но ей всё же придётся довести свою миссию до конца, иначе Рахому придётся жестоко наказать её. Через несколько дней Зарам, Бугут и Дина воплотили в реальность испытание, что затеяли для Рома. Оно было назначено на праздничный день в честь богини Нибул. Праздник этот справлялся зимой, когда в Изумрудных Берегах становилось холоднее обычного, с некоторых деревьев облетала листва и шли проливные дожди. В каждом доме Локады были приняты щедрые застолья, кроме тех, в которых была нищета. Но в доме Рома слово «нищета» было давно забыто. Его огромный стол в гостиной ломился от угощений. В праздник богини Нибул в его дом явился сам Атаний — сильно осунувшийся, ссутулившийся, мрачный. Прежде в праздничные дни он устраивал пышные пиры в своём доме для нескольких сот гостей, но теперь ему было не до шумного веселья. Смерть жены и тяжёлая болезнь брата согнули его, ему хотелось в узкий круг гостей в доме племянницы — единственной родственницы по крови, кроме брата и дочери. Ему составила компанию Энтана, так и не обзаведшаяся в Беросе друзьями, кроме Дины, которая в силу родства была вынуждена была оставаться ей подругой поневоле. Гимор отказался отправиться в дом Дины. Не то, чтобы он питал к Дине враждебные чувства за былую измену, но, будучи глупым и высокомерным по натуре, он не упускал случая продемонстрировать превосходство хоть над кем ни будь. Он заявил тестю, что гнушается общества человека, который не владеет большой загородной землёй или чем ни будь доходным и вынужден трудиться. Энтана даже обрадовалась этому: муж настолько опостылел ей, что она как могла, старалась поменьше контактировать с ним. Впервые на религиозный праздник в доме зятя появилась Марана. Её угнетало одиночество в доме мужа, лежащего на постели при смерти. Ей хотелось хоть какого ни будь общения не с рабами и портнихами, с вольными лата, пусть даже с ненавистной когда-то Чантой. Чанта, в свою очередь, испытывала более снисходительные чувства к Маране. Та продемонстрировала в её присутствии слабость, разразившись сильнейшей истерикой и поэтому теперь вызывала к себе жалость, а не враждебность. Напросились в эту компанию и Зарам с Бугутом — исключительно ради своей цели. На этом празднике, в гостиной, у всех на глазах, в четырёх шагах от пиршественного стола Дина и продемонстрировала падение в обморок. Гости мгновенно всполошились и Ром первый бросился к ней. Он на руках отнёс её в спальную, где её осмотром занялся доктор Бугут. Позже он объяснил Рому, что обнаружил у его жены тяжёлое заболевание, требовавшее лечения приморским воздухом Пальв. Лёжа на кровати, Дина слушала слова Бугута и размышляла, что эта идея с разыгрыванием её заболевания глупа, Ром может обо всём догадаться. Она удивлялась сама себе, как она могла согласиться сдуру участвовать в этой нелепой комедии. Однако, Ром воспринял всё более серьёзно, чем она ожидала. Вероятно, подсознательно он понимал, что должен переломить себя и отправиться в Пальвы, ведь он не желал терять ни милость повелителя, ни славу, ни успех. А теперь был повод перешагнуть через себя.  — Если моя жена так больна, я буду сопровождать её в Пальвы, — сказал Ром. — И если я не сойду с ума в этом городе, то я дам концерты и там. Зарам облегчённо вздохнул и подмигнул Дине, мол, я же говорил, что моя идея стоящая. Перед отплытием в Пальвы вдруг выяснилось, что Жара беременна и беременность её проходила очень неблагополучно: её тошнило, она то и дело падала в обморок. Было ясно, что сопровождать свою госпожу в путешествие она не сможет. Но Дина нуждалась в парикмахере и маникюрщице и в этом Жару могла заменить Азара, которая так же успела обучиться парикмахерскому искусству, маникюру, педикюру, косметологии и массажу, потому что кроме должности старшей горничной она являлась и личной приближённой горничной Чанты. Она многое умела, но Чанта хоть и пыталась соответствовать своему положению в богатом доме сына, а всё же не особо тяготела к замысловатым причёскам и вычурным нарядам, а тем более, к маникюру и педикюру. Став вдовой и не видя перспективы нового замужества, она как бы умерла сама для того, чтобы как-то пытаться украсить себя. Она одевалась добротно, но просто, волосы просто причёсывала, прилизывала и собирала в жгут на затылке. Ей не нужны были услуги Азары и она согласилась отпустить эту рабыню в путешествие с невесткой. Азара совсем не хотела покидать господский дом, да ещё и с ненавистной младшей хозяйкой. Она делилась с братом и ещё кое с кем из горничных своими чувствами неприязни к младшей хозяйке и ни находила понимания. Брат и подруги недоумевали: младшая хозяйка не мстила ей за то, что та серьёзно провинилась перед ней тем, что едва не развалила её брак с хозяином, отдав ему записку от Луриса, не принудила её к замужеству, узнав о том, что она боится мужчин после зверских изнасилований, не била её ни разу после тех оплеух, что нанесла ей за дерзкое предположение, что Дина ворует у своего мужа — так за что же Азара так ненавидит младшую хозяйку? Азара принимала милость Дины за слабость и не была ей благодарна за эту милость. Она была убеждена, что если Дина не обращалась с ней жестоко, то только потому, что она, Азара, находилась под защитой и покровительством Чанты. ” — Если со старшей хозяйкой что-то случиться, — рассуждала Азара, — ждать добра от младшей не придётся никому, она изведёт всех, сожрёт, как гав. Счастье заключено в Дите, она должна стать нашей младшей хозяйкой, а Дина должна исчезнуть — тогда минует беда и опасность для нас всех.» Азару тревожило то, что её вынудили сопровождать в Пальвы Дину. Кроме того, Азару волновали дела в доме. Во время её отсутствия в нём её должна была замещать горничная Кира, которую Азара обучала горничным делам и та оказалась самой способной ученицей. Но всё же Азара опасалась, что Кира сделает что-то не так, что придётся потом исправлять. Ей всё это очень не нравилось, но так велела Чанта — отправляться в путь с младшей хозяйкой и выпросить, чтобы добрая старшая хозяйка не отдавала ей такой приказ, означало воспользоваться её мягкостью и добротой, а этого Азара себе позволить не могла. Когда корабль вышел из берегов Гиби в море, Рому на самом деле стало очень плохо, даже в каюте, где он заперся, чтобы не видеть волн. Они мерещились ему: кроваво-красные, наступавшие на него стеной. С ним случился припадок, он катался по полу, дико выпучив глаза, сучил ногами хрипел. Его состояние ужаснуло всех, кто был этому свидетелем, особенно Дину. Она стояла возле него, лежащего на полу, на коленях и рыдала, просила прощения. А затем припадок миновал и Ром вдруг понял: он сломал, переборол свой страх перед морем… Он очень гордился собой, своей победой. Он давал концерты в городе, когда-то очень не жаловавшем его, маленького, слабого, городе, угнетавшем его нищетой, мешавшем вырасти, не желавшем так часто платить его матери деньги за тяжёлый труд — и вот этот неприветливый и жестокий город ныне оказался покорён его танцами и пением, как и все остальные города Изумрудных Берегов. Но ещё больше торжествовала Дина, ликуя от иллюзии, что любовь Рома к ней теперь будет, как ей мнилось, вечной. Она почти всё время находилась в состоянии радостного возбуждения.