У Варны берег снова повернул на юг. Дальше позади остались Аспрос, Навлохос, Эймос. За этим городом начинался обширный залив Бургас, или Пиргос по-нынешнему, где начинается Фракия. По его берегам расположились Месембрия, Ахелой, Пиргос, Созополь. Флот прошёл между этими городами и островами Святая Анастасия, Святой Иван, Святой Кирик, Святой Фома, на которых виднелись монастыри. Ни в один из всех этих городов на побережье корабли с крестоносцами не заходили. Моряки спешили доставить армию в Малую Азию до начала осенне-зимних штормов. Крестоносцы, от монархов до последнего обозника, возражать не собирались. Хотя, во время путешествия по нижнему Дунаю практически все в армии успели обзавестись пробковыми жилетами и поясами, а многие и спасательными кругами (кстати, вызвав большой интерес византийских моряков), но бултыхаться в холодном осеннем море никто не желал.
После выхода из залива фракийский берег постепенно стал загибать в юго-восточном направлении. Флот миновал небольшие порты Василикос, Ахтополь, Мидия. Дальше берег повернул в восточном направлении. Городов на берегу больше не было. По словам плоиархоса Михайлаки их и не будет до самого Понта. Интересно, отчего так? Нет подходящих мест для порта, или соседство Константинополя, где сходятся торговые пути с половины известного мира, не даёт подняться другим городам?
Хотя плаванье проходило без особых приключений, мы не скучали. Ребята и я проводили спарринги, к которым нередко подключался комес Глеб Велемирович. Мечом он владел отменно, нам с Роландом едва удавалось выигрывать у него одну схватку из пяти, да и то вдвоём на одного, а у оруженосцев и это не получалось, причём даже у всех вместе. Кроме того, я продолжал с помощью Вима учить латынь, греческий, немецкие и итальянские наречия. С моего согласия к этим урокам присоединился и комес Глеб, желавший подтянуть свою латынь (греческим он владел совсем неплохо, по его словам, выучив его ещё дома, на Руси), а также знание «языков франков, германцев и италийцев». По словам комеса, в Константинополе их много на императорской службе или по торговым делам, так что знания эти совсем не лишние.
Пользуясь случаем, я решил поучить у Глеба древнерусский. Это оказалось не так уж трудно. Да, было много незнакомых слов, но хватало и имевших большее или меньшее сходство с русским языком XXI века, как «шелом» (шлем), «комонь» (конь), «сребро» (серебро), «ездец» (всадник») и многие другие. Некоторые слова звучали практически как в будущем, но смысл имели совсем другой. Например, «огнище» означало не большой огонь, а домашнее хозяйство с домом, двором и прочим. А словом «задница» на Руси XII века называли имущество, движимое и недвижимое. Получается, русское выражение «боится за свою задницу» изначально не имело ничего общего с извращенцами?
В процессе учёбы разговорились. Мы с Вимом рассказывали комесу о жизни во Франции и Священной Римской Империи, о том, как пошли в крестовый поход. Глеб рассказывал о Византии и Константинополе, и немного о себе. Родился он в Смоленске, в семье боярина Велемира, служившего местному князю Вячеславу Владимировичу, сыну Владимира Мономаха и брату Юрия Долгорукого. Был он единственным выжившим из пяти сыновей. Когда Глебу исполнилось семь, князя Вячеслава пересадили из Смоленска на престол Туровского княжества. Такие перемещения на Руси с прошлого века обычное дело, из-за сложного лествичного порядка престолонаследия — от старшего брата к младшему, и от младшего дяди к старшему племяннику. Вместе с князем пришлось перебираться в Туров и его боярам, включая и семью Глеба. Через пять лет Вячеслава снова перевели в Переяславское княжество близ Киева, а Туров отдали его племяннику Изяславу Мстиславичу — брату моей хорошей знакомой, венгерской королевы Фружины). Отец Глеба с семьёй последовал за князем в Переяслав, тот самый, где через пять веков была Переяславская Рада, присоединившая Украину, точнее тогда Малую Русь, к Русскому царству. Но жизнь в княжестве на южной границе Руси, среди постоянных стычек с кочевыми ордами половцев, Вячеславу быстро надоела, и через пару лет он вернулся в Туров, выгнав племянника.
В княжеской разборке пострадал отец Глеба, получив серьёзные ранения, и прохворав полгода, скончался. Мать умерла ещё раньше, родами. Глеба, которому не было ещё пятнадцати, так что на службу, по русским понятиям, ему было рановато, с тремя малолетними сёстрами забрал дядя, брат матери, живший в Суздале и служивший Юрию Долгорукому. Там Глеб и прожил следующие шесть лет своей жизни, постигая воинские и прочие науки. Правда, в итоге выяснилось, что на Руси особых перспектив у него не имелось, при дворе суздальского князя он был чужаком. Никто из местных бояр не горел желанием поступаться ради него карьерой своих отпрысков, даже дядюшка, который ломал голову над тем, как достойно пристроить семерых собственных сыновей. В Турове была аналогичная ситуация, у тамошних бояр тоже были сыновья, по их мнению, не нуждавшиеся в конкурентах, да и подзабыли там уже ничем не знаменитого отрока, а отцовские вотчины давно разошлись по загребущим рукам. Конечно, можно было поступить простым дружинником к суздальскому, туровскому или любому другому князю. Боярского сына, отлично обученого и хорошо экипированного, охотно приняли бы везде. Но Глеб решил, что ему это невместно. К тому же, двадцатилетнему парню хотелось мир посмотреть, да и себя показать, добыв славу, почести и богатство.
В общем, как следует поразмыслив, Глеб разделил отцовские богатства, предусмотрительно прихваченные дядюшкой из Турова, на четыре равные части. Три оставил сёстрам в виде приданого, а с оставшейся подался в Киев, где из таких же мо́лодцев, охочих до приключений, собрал дружину в полсотни рыл и отплыл с ней в Константинополь, послужить «грецкому кесарю», как на Руси называли Василевса ромеев. Даже не подозревая, что такое понижение на три пункта столь же оскорбительно для владыки Византии, как на Руси назвать князя боярином. Впрочем, имевшие дело с русскими гостями византийцы давно к этому привыкли, и соблюдения политеса требовали только от послов и тех, кто поступал к ним на службу.
В Константинополе Глеба и его отряд встретили, с распростёртыми объятьями, и после проверки воинских навыков (все прибывшие имели боевой опыт, включая и Глеба, успевшего поучаствовать в стычках во время отражения набегов соседних племён на суздальские земли и в ходе ответных визитов вежливости) зачислили в Варяжскую гвардию императора.
Гвардия эта, хоть и называлась Варяжской, но настоящих выходцев из Скандинавии в XII веке там уже было немного. После того, как во второй половине прошлого века сошли на нет походы викингов, начал иссякать и поток северных головорезов, стремившихся в наёмники в Миклагард, как скандинавы называли Константинополь. Так что большинство нынешних «варягов» в гвардии были потомками северян, прижившихся в Византии. Ещё больше было «бриттов», то есть англосаксов, покинувших Англию после нормандского завоевания и подавшихся на службу в Византию. Точнее, нынешние «бритты» тоже были потомками осевших в империи выходцев с туманного Альбиона, часто полукровками. Попадались в гвардии и немцы, вернее разноплеменные уроженцы Священной Римской Империи, и франки, мои нынешние соотечественники. Но больше всего было русов, что объясняет приём, оказанный Глебу и его дружине.
Поскольку варяжские гвардейцы изначально были «варварами», им прощалось пренебрежение придворным церемониалом. По мнению византийских императоров, «неотёсанность» варягов вполне искупалась их верностью. В отличие от других византийских войск, Варяжская гвардия никогда за два с четвертью века своего существования не участвовала в переворотах и мятежах. У варягов был своего рода кодекс чести, который повелевал им сражаться за императора до конца — своего или императорского Варяжская гвардия была верна сану императора, а не конкретным личностям на троне. Они были готовы жертвовать за монарха жизнью, но только пока он был жив. Если император погибал от яда, ножа, удавившей его подушки или ещё чего-то, то варяги со спокойной совестью служили его преемнику, даже если это был узурпатор и цареубийца, вовсе не думая мстить за прежнего монарха.
