И не ясно было: ослабилось ли у этой струны натяжение, либо же она просто-напросто окончательно порвалась.

Открытая дверь не явила ему ничего примечательного, за исключением небольшой подарочной коробки, аккуратно расположенной чуть левее той линии, по которой дверь совершала свои ежедневные пробежки. До чего продуманно с его стороны, подумал было Усок в саркастичной манере, пока наклонялся за новым адресованным ему сюрпризом.

Его распирало любопытство, которое столь неистово сильно копошилось где-то на задворках его души, что порождало тянуще-ноющую боль в груди и заставляло его улыбаться очень ярко и сумасшедше. Эта улыбка сопроводила его вплоть до кухни, где подарок приземлился на барную стойку, ожидая, пока его адресат нальет себе бокал вина.

Несмотря на подобное возбужденное состояние, Усоку практически не составило труда заставить себя на мгновение отвлечься от содержимого коробки и не нестись сломя голову, чтобы открыть ее, как это было с ним раньше при виде писем. Нельзя было сказать, что в его душе теперь царил покой, но, по крайней мере, его сейчас уже точно ничего не беспокоило. Все было прекрасно, все было в порядке.

Все хорошо.

Он потратил пару минут на то, чтобы вспомнить, где он оставил бутылку с вином, но, когда она оказалась у него в руках, а затем ее содержимое у него в бокале, то этот прекрасный момент, как ему показалось, был достоин всех приложенных для его осуществления усилий. Как идеальное дополнение к ситуации, как аперитив перед основным блюдом.

Усок встал перед барной стойкой с лежащим на ней подарком словно модель, готовая раздеться для портрета в стиле ню и одновременно для восхитительного художника: бокал в руке, расслабленные плечи, слегка наклоненный вбок корпус, хищная полуулыбка и горящий блеск в глазах.

Он больше не мог ждать.

Бокал был почти аккуратно поставлен практически на край деревянной поверхности перед ним, и его руки потянулись, чтобы разорвать подарочную упаковку на коробке, а затем снять с нее завесу тайны в виде очевидно наспех заклеенной скотчем крышки.

Он на мгновение замер, увидев ее содержимое. Словно в ровную гладь выстроенного им спокойствия был резко выброшен камень, сеявший панику, чем-то напоминавшую круги на воде. Но это ощущение исчезло быстрее, чем Усок смог обратить на него должное внимание, целиком и полностью сосредоточенное теперь на новом подарке.

В коробке лежали пирожные, которые они с Джинхеком покупали вот только что. Одного не хватало, а значит, это были те самые пирожные, их пирожные, значит Вэй забрал их у Джинхека… И Усоку оставалось только надеяться, что Джинхек просто оставил их на скамейке, когда уходил, а Вэй, воспользовавшись моментом, решил устроить ему дополнительный, внеплановый сюрприз.

Ему хотелось и одновременно очень не хотелось думать о Джинхеке, об их поцелуе, который был ничем иным, кроме как одной большой ошибкой. Надо было, конечно, умудриться, поцеловать парня на глазах своего собственного сталкера… Усок надрывно рассмеялся, осознавая, в какой же фарс превратилась его жизнь, и не то, чтобы когда-то у него это было иначе. Он определенно был каким-то образом сломан или же проклят.

Вид пирожных вызывал у него одновременно тошноту и то сладкое, тянущее чувство внизу живота от воспоминаний о сегодняшнем вечере, о том, как он ощутил прикосновение к своим губам, слегка грубое и обветренное, царапающее, но при этом предельно нежное. Усок попытался воссоздать то чувство, прикоснувшись к себе кончиками пальцев. Он закрыл глаза и будто заново увидел всю сцену, но уже от третьего лица.

Вот он сидит на скамье в опасной близости от Джинхека, тот протягивает ему раскрытую коробку, он берет одно пирожное на пробу, закрывает глаза, и в следующий момент парень наклоняется и целует его. Спустя какое-то время их поцелуй становится все глубже и развратнее, и Усок смущается, понимая, что…

… именно так, должно быть, их видел Вэй.

Это осознание в одно мгновение пробивает его волной столь ярких эмоций, которые централизуются чуть ниже живота, и Усок понимает, что именно сейчас ему нужно остановиться, пока не стало слишком поздно. Он срывается с места и бежит в ванну, практически на ходу сбрасывая с себя одежду, словно боясь не успеть, словно в него заложили бомбу с часовым механизмом, которая своим противным тиканьем отсчитывает последние секунды его нормальной жизни.

Оказавшись в душе, он выкручивает кран с холодной водой на полную мощность и вскрикивает от резкого бьющего по всем нервным окончаниям перепада температур, но он держится до конца, заставляя себя привыкнуть к ощущению всепоглощающего ледяного прикосновения. Он позволяет себе остановиться лишь в тот момент, когда понимает, что все его тело дрожит, и он возвращает оба крана в свое стандартное положение, пытаясь при этом прийти в себя после такого бесконечно долгого и напичканного событиями дня.

Он был уверен, что Вэй его сегодня больше не побеспокоит, а это означало, что ему можно было потихоньку готовиться ко сну. Стоя под выбивающими из него весь дух струями, он догадывался, что с большой вероятностью сегодняшняя ночь будет богата на… интересные сны. Но, несмотря на непреодолимое желание увидеть такой сон, Усок сошелся сам с собой во мнении, что отдых был бы ему сейчас куда как более полезен. Впрочем, выбора у него все равно особо не было, так что придется довольствоваться (или же наслаждаться) тем, что выдаст ему его воспалившееся от недавних событий воображение.

А завтра…

Завтра предстоял тяжелый день, так как он начнет свою собственную борьбу против Вэя.

Если это, конечно, можно так назвать.

Выйдя из душа и наспех вытеревшись первым попавшимся под руку полотенцем, он направился к кровати и упал лицом прямиком в ее мягкую поверхность, а затем резким движением руки накинул на себя плед, даже не удосужившись принять при этом нормальную позу сна. Он знал, что будет ненавидеть себя за это утром, но прямо сейчас из него словно выкачали все силы, и его тело стало тяжелым будто в его суставы залили цемент, который с каждой секундой становился все тверже и тверже.

Он провалился в сон, но вместо заслуженного покоя и отдыха, и даже вместо болезненно-приятной разрядки он принес ему лишь еще больше удушающего и царапающего напряжения.

Я устал…

Джинхек…

В этом нет смысла…

Кто же ты?

Вэй…

Чонсу, ты…

Джинхек, все ли…

Вэй…

Вэй…

С любовью,

Вэй…

Срабатывает будильник, который взрывается диким визгом, словно свинья, которую наживую разделывают мясницким ножом, и Усок подскакивает на кровати так, будто в доме пожар, и ему срочно нужно бежать на улицу и заодно спасать от огня весь свой годовой запас дорогущего алкоголя.

Он стоит, с него градом льет пот, будто он только что пробежал марафон, дыхание рвет в клочья, ноги подкашиваются, и он аккуратно, стараясь не уронить самого себя, присаживается обратно на край кровати.

На пару мгновений его взгляд устремляется в пол, но попадает в пустоту: он не видит перед собой ничего и не может ни о чем думать, оказываясь в некоем параллельном измерении, которое волей случая в этот самый момент соприкоснулось с его реальностью. Но оно постепенно отступает, возвращая запыхавшегося и уставшего парня обратно в его мир, определенно не спрашивая, хочет ли он туда вообще возвращаться.

Усок вздыхает, и уже далеко не мысленно отвешивает себе звонкую пощечину, которая запускает его стандартный процесс утренних собирательств. Душ, навевающий воспоминания о его вчерашнем моменте слабости, кофе на кухне, где на барной стойке продолжают лежать пирожные, шкаф с одеждой, около которого он устраивал довольно знатное представление не так давно, черт пойми где оставленная сумка и, наконец, дверь.

Слишком много присутствия Вэя в его жизни.

Осознав все это, Усок замирает прямо перед тем, как надеть левый кроссовок (сегодня ему уже точно не до высокой моды), и он отходит на пару шагов назад, словно пытаясь получить более полное представление о пространстве, находящемся перед ним.