После этого рана затянулась. Как и предупреждала старая видья, от лечения в руке появилась слабость. Но к счастью это была левая рука…

— Ничего чудесного там не было, — сказал Аэций, оторвавшись от промелькнувших воспоминаний. — Рана слегка загноилась. Промыл её водой из ручья и всё.

— … Хм, жаль, — разочарованно промямлил карлик. — А я уж хотел как следует расспросить. Думал, вызнаю какой-нибудь особенный лекарский секрет. Пригодилось бы для лечения любимых племянников.

Видимо он болтал об этом лишь для того, чтобы напомнить Аэцию о сыновьях.

— Ах, вот ты о чем… На возьми. — Аэций отвязал от пояса увесистый кожаный мешочек, в котором звякнуло золото, и отдал горбуну.

— О, благодарю, благодарю. Неужели вы отдаете всё? Оставьте и себе немного, — затараторил тот.

Аэций против воли улыбнулся. Пройдоха Зеркон умел пошутить так тонко, что невозможно было понять, когда он перестает говорить серьезно и начинает ёрничать.

— Здесь надолго хватит и тебе, и твоим… племянникам, — многозначительно произнес Аэций, избегая даже наедине с Зерконом называть сыновей своими детьми.

— Я понял, понял. Племянникам, — подхватил Зеркон. — Не хотите ли их проведать? Они постоянно спрашивают о вас.

На пути сюда Аэций как раз раздумывал о том, что пора их проведать. Последний раз он видел своих сыновей, когда приезжал в Равенну несколько лет назад. Да и то лишь издали. Хотел убедиться собственными глазами, что один из них похож на него, а другой — на мать. В этом его горячо заверял Зеркон, отвергавший малейшее участие в их рождении преславутого злого духа. В Равенне никто и подумать не мог, что двое племянников забавного карлика — дети магистра армии. Да и сами они об этом ничего не знали. Зеркон называл их отца обычным легионером, который находится в Галлии и не может приехать, пока не закончится служба. Раньше они не задавали вопросов, и если теперь задают, значит, оба достаточно повзрослели и скоро поймут, что в истории, рассказанной их дядькой, что-то не так, иначе «обычный» легионер давно бы повысился в звании.

— Я повидаюсь с детьми, как только улажу дела, — обнадежил Зеркона Аэций, но точную дату называть не стал. Сыновья подождут, подумал он. Под вопросом стояла должность магистра армии. Аэций не сбирался отдавать её Бонифатию.

— С ними всё в порядке? — спросил о детях.

— О, более чем, — ответил карлик. — Вымахали ростом, особенно старший. Да, вот именно старший. Прекрасный благоразумный юноша. Учителя́ математики и философии от него в восторге.

За старшего они сговорились выдавать того из детей, кто от рождения был крупнее и походил на отца.

— А младший? — спросил Аэций про второго сына, походившего больше на мать.

Зеркон отчего-то замялся.

— У младшего успехи скромнее. Слишком задирист. Особенно с теми, кто повзрослее. Ни одна потасовка не обходится без его участия, но учитель фехтования весьма доволен.

— Найми другого. Пусть отучит его задираться по пустякам, — сказал Аэций.

— Вашего сына не отучат от этого даже боги, — любезно возразил Зеркон. — Я только и успеваю расплачиваться за тумаки, которые он раздает направо и налево.

Аэций сунул карлику еще несколько монет теперь уже из другого мешочка.

На этом они расстались.

Покинув усыпальницу, Аэций направился в гавань, намереваясь немедленно отплыть в Аримин. После того, что услышал, он почувствовал горячее желание посетить торжество, на которое его позабыли пригласить.

Аримин. Приморское побережье. День спустя

В согретом ласковым солнечным светом, овеянном солеными ветрами Аримине готовились встретить нового магистра армии не менее пышно, чем до этого встречали в Риме, куда Бонифатий прибыл с северного побережья Африки. При въезде в город в каменном портике древнего храма, оборудовали величественную приемную залу. Внесли в неё статуи древних героев. Внешнюю колоннаду украсили розами и гирляндами из дубовых листьев. В виду вечернего времени зажгли светильники, источавшие вместе с запахом гари удушливый аромат благовоний.

Возле парадного входа в портик толпилась ариминская знать. Среди тех, кто стоял впереди, было много сановников в изысканных одеяниях. А за спинами тех, кто стоял позади, виднелись высокие пики стражников, не пропускавших никого постороннего. Дорогу к портику, по которой должен был пройти Бонифатий, устлали коврами.

И вот он наконец появился в сопровождении свиты телохранителей.

Об этом возвестили двое юных спатариев в коротких алых накидках. В руке у каждого было по факелу. Следуя по ковровой дороге, спатарии попеременно выкрикивали имя нового магистра армии и, вторя им, стоявшие сбоку рукоплескали и кричали: «Аве!»

На фоне всеобщего пафоса рослая внушительная фигура Бонифатия выглядела не менее помпезно. Это был могучий, но несколько обрюзгший сорокатрехлетний здоровяк, одетый в легкую кожаную броню и опоясанный громоздким мечом с витой рукоятью. Иссеченное шрамами лицо и крепкие мускулистые руки казались печеными от загара. Тяжелая нижняя челюсть заметно выдавалась вперед, словно её выбили в драке и забыли вправить. Однако при всей своей мрачности Бонифатий производил впечатление человека, наслаждавшегося тем, что происходит вокруг. Ликование во взгляде и лучезарная улыбка озаряли его ярче любого огня.

Аэций наблюдал за шествием из толпы сановников. Ариминская стража пропустила его без заминок, хотя у него и не было приглашения на торжество. Никто из стражников не посмел задержать героя Империи, а тем более отобрать у него оружие. Не воспользоваться этим было бы непростительной глупостью. Дождавшись момента, когда Бонифатий подойдет достаточно близко, Аэций растолкал впереди стоявших и, выскочив на дорогу, громко его окликнул:

— Приветствую, наместник!

Бонифатий не сразу понял, кто перед ним. Окинул Аэция непонимающим взглядом, но потом в его маленьких бычьих глазах мелькнула догадка.

— Приветствуй меня по званию, — произнес он высокомерно. — Я — новый магистр армии, если ты не знал.

— Так, выходит, теперь у нас два магистра? — усмехнулся Аэций, но Бонифатию было не до смеха.

— Не два магистра, а только я! — бросил он со злобой. — Тебя отстранили. Отправляйся в казарму и жди указаний.

— Твои указания слишком дорого обходятся солдатам Империи, — не двинувшись с места, ответил Аэций. — Они до сих пор не знают, за кого ты воюешь — за них, или против них.

По толпе сановников пробежала волна негодования.

— Да как ты смеешь меня обвинять?! — взревел Бонифатий, уязвленный в самое сердце. — Подставил с проклятым письмом, а теперь не хватает мужества в этом сознаться? Когда-то я уважал тебя. Считал человеком чести. А ты такой же ублюдок, как и Констанций Феликс. Убирайся с дороги или дерись со мной один на один! Как подобает воину, а не дерьму, которым ты стал!

В ответ Аэций послал его подтирать дерьмо за вандалами и выдернул из ножен меч. Вокруг мгновенно образовалась людская воронка. Телохранители ринулись было вперед, но Бонифатий крикнул, чтобы никто не вмешивался и, словно поднявшийся на дыбы носорог, пошел на Аэция. В глазах у него не было ни капли ненависти — одно лишь желание доказать свою правоту. Теперь и Аэций хотел того же. Отступать было некуда. На него летела громадная туша, отлично владеющая мечом. Когда-то Бонифатий считался лучшим мечником Римской Империи, и, видимо, думал, что с тех пор ничего не изменилось — что Аэций всё тот же мальчишка, у которого он выигрывал тренировочные бои.

С тех пор изменилось многое. Аэций заматерел, в движениях появилась спокойная точность и быстрота, которых не хватало раньше. Бонифатий рубил наотмашь уверенной рукой, но атаки не достигали цели, грузному телу не хватало былой поворотливости, он очень быстро устал. Отвлекая его короткими выпадами, Аэций хладнокровно выжидал момент для удара. Взмах. И рассеченная броня возле шеи покрылась кровью. Сначала Бонифатий не придал этому значения, но потеря крови сказывается быстрее, чем успеваешь закончить бой. И вскоре он пошатнулся, словно его повело куда-то в сторону. Аэций по опыту знал, что чувствует раненый — перед глазами плывет, состояние будто пьяное, и чтобы не затягивать развязку, быстрым ударом выбил меч из его руки.