— Виновные будут наказаны, но и вина должна быть доказана, — изрекла она, не узнавая собственный голос, таким он стал безжизненным и жестоким. — Император Феодосий потребует у нас объяснений из-за убийства Констанция Феликса. Поручите расследование надежному человеку. И пусть соберет улики более веские, чем слова умирающей, разглядевшей кого-то под маской.

— Такой человек имеется, — любезно заверил префект претория, всегда старавшийся угодить августе. — Он давний знакомый Аэция, и тот ему доверяет. Но, боюсь, для расследования могут понадобиться особые полномочия…

— Назначьте его начальником стражи. Надеюсь, этих полномочий достаточно? — надменно перебила Галла Плакидия.

— Вне всяких сомнений, — ответил Петроний Максимус, кивнув даже полами своего великолепного одеяния.

431 г. Начало осени. Придуанайская провинция Норик. Западная Римская Империя

Аэций переступил через чье-то мертвое тело и ринулся на подмогу запястнику, на которого наседало сразу трое врагов. Одного оттолкнул щитом, другому вспорол живот и добил уже на земле. Разгоряченный боем он не чувствовал ни усталости, ни боли. В жилах от напряжения гудела кровь. Ладонь, присохшая к рукояти меча, онемела, но сердце Аэция было спокойно. Уверенность в скорой победе придавала ему сил.

К закату от нескольких сотен восставших норков осталось лишь усеянное трупами поле. В небе над ними кружило зоркое вороньё, недовольно каркая на собиравших трофеи римлян.

*

— Славный был бой, — поздравил комит Цензорий проходившего мимо магистра армии.

— Да какой там бой. Даже вспотеть не успели, — скривился Аэций. Недавно ему исполнилось тридцать шесть. Из них почти половину он провел в сражениях и походах. Короткие белокурые волосы и суровые бледные глаза придавали его облику холодный неприступный вид, но с комитом он держался приветливо, впрочем, как и со всеми, кто не был ему врагом.

— Вовремя ты оттолкнул того коротышку, — поблагодарил он Цензория. — А то я уж думал, проломит мне череп своим тесаком. Кстати, я не приметил его среди мертвых. И среди раненых его не было. Неужели, сбежал?

— Попробовал было, — с довольной улыбкой ответил комит. — Пришлось снести ему голову. Не знаю, правда, куда она отскочила. Кажись, в какую-то яму.

— Там ей самое место, — кивнул магистр армии. — Ладно, пойдем-ка, посмотрим на тех, кто остался в живых.

Он говорил о пленных норках, дожидавшихся решения своей участи. После боя раненых добивали ударами в горло. А тех, кто сносно держался на ногах, разоружали и сгоняли в кучу, словно скот.

Аэций подверг их пристальному осмотру. Присмиревшие вояки взирали на него исподлобья. Сплошь низкорослые, коренастые. Самый высокий доставал магистру до подбородка, но вполне равнялся ему по силе и крепости. Кожаные доспехи и туго затянутая ремнями обувь выглядели добротно. Значит, к восстанию готовились. Почти у каждого Аэций спрашивал, откуда тот родом, и, получив ответ, всё больше хмурился. Худшие опасения сбывались. В отличие от соседней Реции, где бунтовали чужаки, в мирном законопослушном Норике восстали местные жители.

Аэция это сбивало с толку. Какая змея взбудоражила селян? Какая муха укусила старейшин?

С наступлением осени на окраинах Империи стихийные восстания вспыхивали одно за другим. Так происходило всякий раз перед началом сбора налогов. Ничего особенно тревожного в этом не было, и только восстание в Норике, где добывали руду и ковали лучшее в Империи оружие, выглядело каким-то странным. В донесениях о нём говорилось, как о чем-то масштабном, значительном, а на деле выяснилось, что кучка вооруженного сброда атаковала римскую крепость и, не сумев её захватить, разбила лагерь неподалеку.

Когда об этом доложили Аэцию, срочно прибывшему сюда со своими войсками, он разразился потоком ругательств. Из-за каких-то пяти сотен восставших его солдатам, успевшим досыта нахлебаться крови в Реции, пришлось проделать немалый путь по гнусной осенней слякоти. Ради чего?

— В гарнизоне крепости некому выйти и разогнать эту свору? — выговорил он комиту, доложившему уточненные сведения о количестве восставших.

— Похоже, что нет, — бесстрастно ответил тот.

— Тогда может лучше разогнать гарнизон? — окончательно вышел из себя магистр. — Что у них там? Осенняя спячка? Или воюют только, когда противников в десять раз меньше?

По подсчетам Аэция в крепости, на которую напали норки, было никак не меньше тех же пятисот человек, и каждый обученный воин стоил троих, а то и пятерых мятежников. Вполне достаточно, чтобы усмирить восстание своими силами.

— Ладно. Избавим их от позора, — мрачно сказал Аэций и велел своим ветеранам немедленно выдвигаться в сторону лагеря восставших.

Норки не ожидали внезапного нападения, но сражались отчаянно. Аэций давно не видел, чтобы кто-то настолько сильно ненавидел своего врага.

И вот они перед ним, побежденные и все же несломленные духом.

Допытываться о причине восстания бесполезно. Узнать её можно разве что у старейшин, если, конечно, захотят ответить.

Одного из них Аэций помнил еще с юности, с тех времен, когда был женат на дочери предводителя норков Карпилиона. Старейшина этот обитал в селении неподалеку от крепости, которую пытались захватить восставшие, и уж можно было не сомневаться, что причина восстания ему хорошо известна. Аэций послал за ним, не откладывая.

И старика привели.

*

Аэций не видел старейшину несколько лет и с трудом узнавал в нем прежнего добродушного норка с веселыми искорками в глазах. Войдя в палатку магистра армии, он сурово насупил косматые брови. А ведь раньше при встрече вел себя совершенно иначе. Улыбался от уха до уха, не скупился на похвалу.

— Вижу, я чем-то тебе не угодил? — усмехнулся Аэций.

— Ты себе угождай. А мне не надо, — злобно огрызнулся старейшина и, закатав рукав, показал здоровенный кулак. — Эх, будь я чуток помоложе, удавил бы тебя вот этой рукой.

Усмешка слетела с лица Аэция.

— Да что с тобой? — перешел он на норский. — Я ведь вроде в Норике не чужак.

— Ах, вот как ты заговорил, — ехидно произнес старейшина. — Чужаком себя не считаешь? А скольких норков ты погубил, может, скажешь? Видела бы это твоя жена Сигун, ослепла бы от стыда.

Аэций не любил, когда ему напоминали о бывшей жене. Обстоятельства её гибели были слишком тягостными, чтобы вспоминать о них даже мельком.

— Убивали только тех, кто поднял восстание. Других мы не трогали, — ответил он холодно.

— А почему поднялось восстание, знаешь? — последовал новый вопрос.

— Нет, откуда мне знать, — сказал Аэций. — Вот думал, ты мне расскажешь.

— Я тоже думал, многое думал, — пустился в рассуждения старый норк. — Хочешь послушать байку, которую о тебе сложили? Пришел в наши земли могучий великан. Спустился с высоких ромейских гор и начал притеснять селян, отбирая землю для своих солдат. И был он таким огромным, что легко перешагивал через макушки сосен в долинах и на горных склонах. Но, какой бы невиданной ни была его сила, он не смог переправиться через реку, когда начались проливные дожди. Погибали его люди и лошади, и тогда пришел к нему старейшина норков, — ткнул он кулаком себе в грудь, — и показал великану, как надо построить из бревен плавучий мост. Помнишь, что ты сказал мне тогда? Ты сказал — проси за это, что хочешь. И о чем я тебя попросил? Оберегать наши земли. Наших селян и наших горы.

— Разве я этого не делал?

— Делал, — кивнул старейшина. — До тех пор, пока не умерла Сигун. А ведь она умерла по твоей вине.

— Замолчи, — перебил Аэций. — Ты ничего не знаешь.

— Знаю! И ничто не заставит меня замолчать, — воскликнул упрямый старик. — Твоя Сигун подарила тебе сыновей. Она была чиста как родник. Но ты поверил, что родила их не от тебя, а от злого духа…

— Не поверил.

— Тогда почему ты убил их?

В потемневших глазах старейшины застыли негодование и упрек.