Аэцию стало казаться, что наступившая тишина затянулась.

— Не подадут ли здесь пива усталому путнику? — спросил он смиренно, что никак не вязалось с его воинственным обликом.

— За этим столом тебе никто ничего не подаст, — бойко ответил один из мелких вождей. Видимо, не терпелось выслужиться перед Теодорихом, молча взиравшем на гостя единственным глазом.

— Помнится, мы клялись, что не будем пить один без другого, — обратился к нему Аэций. — Неужели ты не наполнишь кубок своему побратиму?

— Налейте ему и дайте место за нашим столом. А то ведь начнет кричать и браниться, что нарушили клятву, — сказал Теодорих, жестикулируя свободной рукой, потому что в другой была выпивка.

Аэцию уступили место и плеснули пива в серебряный кубок. Такие же кубки ставили и другим, значит, гостя считали равным.

— Приветствую всех, сидящих за этим столом, — сказал Аэций и, подумав, добавил. — Кроме того вождя, что ответил мне первым.

— Не принимай за обиду мои слова, — отозвался тот изменившимся тоном, расчухав, как верный пес, что не тому нагрубил, и попытался загладить свою ошибку дарами. Аэций ответил, что у такого трусливого человека вряд ли найдется хоть что-то, что порядочный воин не побрезговал бы принять. И тут началось. Сперва за мужа вступилась жена. За ней налетели другие и, разумеется, раскудахтались, получив отпор. На пьяной пирушке это обычное дело. Аэцию было бы наплевать, ведь, напоив его пивом, Теодорих вроде бы шел к примирению. Однако в самый разгар перебранки явился старший из его сыновей Торисмунд, и между ними пошел уже совершенно иной разговор.

Торисмунду хотелось выглядеть смелым перед отцом. Он полез к Аэцию с обвинениями и угрозами, и самое неприятное — Теодорих его поддержал. Они ничего не знали о нашествии гуннов, а когда Аэций предупредил их, Торисмунд подумал, что римляне заодно с аттилой, и начал хвалиться, что без труда отбросит и тех, и других на восток, как бывало раньше. Аэций напомнил ему, что на востоке его торинги сидели тихо из страха перед гуннскими стрелами. Он знал это от своих лазутчиков и не хотел, чтобы Торисмунд вводил в заблуждение своего отца.

— Я достаточно спорил с другими, а тебе уступлю, — сказал напоследок магистр. — Считай, что в споре ты победил, но запомни мои слова. Вместе или поврозь, сражаться с аттилой придется и мне, и тебе, и твоему отцу.

У двери он бросил хозяину дома:

— Пива ты наварил немало, а толка в нем никакого. Пусть сгорит этот дом, в котором мы ничего не решили. И пусть огонь опалит тебе спину.

Такими словами торинги, как правило, выражали досаду. Аэций так часто слышал похожие присказки, что волей-неволей выучил их наизусть. Уходя, он надеялся, что король Теодорих одумается и нанесет ему ответный визит.

И не ошибся.

*

Ночью в походном лагере Аэция поднялся шум.

— Торинги! — сообщил вбежавший в палатку Авит. У него было встревоженное лицо, рука лежала на рукояти меча, в глазах сияла решимость. Аристократ по рождению, Авит был весьма впечатлительным малым, и любой визит чужаков сперва истолковывал как нападение. Аэций выслушал его молча. Накинул на плечи плащ, но оружия с собой не взял. Он не боялся визита торингов.

У входа в палатку горели десятки факелов. Их свет озарял приехавших всадников. Теодорих сидел верхом, но заметив выходящего из палатки магистра, спешился. Хромота не мешала легкости его движений и была почти незаметна. Слезая с лошади, он молодецки спрыгнул на землю, словно ему было тридцать, а не вдвое больше. При взгляде на него возникала приятная убежденность, что и в шестьдесят, до которых Аэцию оставалось не так уж и много, можно не чувствовать себя стариком.

Какое-то время король торингов молча раздумывал, словно решая как поступить, потом подошел и по-дружески обнял. Аэций ответил не менее крепким объятьем, как в те далекие времена, когда у них не было титулов и регалий.

Остаток ночи они провели вдвоем. Сидели в палатке Аэция и говорили о прошлом. Им было, что вспомнить.

Разговор с королем Теодорихом

Практически все, что он говорил, начиналась с «А помнишь…» и касалось их детских шалостей.

— А помнишь, как ты зашиб какую-то выдру, и хозяин дома, где мы ночевали, соврал нам, что это его зачарованный сын. Мы были совсем детьми и поверили на слово. За убийство сына он требовал золото. До сих пор не пойму, откуда ты его взял.

— Случайно узнал о другом убийстве, — ответил Аэций. — Поймал как-то щуку неводом, а у неё в желудке было кольцо. Нырнул в этом месте. Думал, найду сокровище. А там — утопшая женщина с камнем на шее. Сказал её мужу, и он заплатил за молчание.

— Так вот какое золото ты принес. А теперь эта байка у всех на устах.

— Как и другие байки.

— Эй-ей. О нас чего только не придумали… А помнишь, как мы искали сокровище и блуждали в потемках несколько дней?

— Пещера и правда была глубокой, — улыбнулся Аэций. — Я тогда чуть не умер от страха.

— Да ладно тебе, не лукавь. Ты ничего не боялся. Даже в самые худшие дни оставался незыблемым как скала и всегда был верным надежным другом. Благодаря тебе я поверил в себя и начал тренироваться. А иначе так и считал бы себя калекой. И, наверное, стал бы… даже не знаю кем. Никчемным отбросом, которого все пинают. Теперь хотя бы умру как герой. Так что не зря тебе предсказали, что станешь хорошим лекарем. Своей поддержкой ты излечил меня от самой жуткой болезни — неверия в самого себя.

— Откуда ты знаешь о предсказании? — все еще улыбаясь, спросил Аэций.

— Атаульф сказал мне, что вы ходили к видьям, — пояснил Теодорих. — Ему предсказали, что охмурит любую девушку, и он женился на Галле Плакидии. А тебе предсказали, что вылечишь любую хворь. Не знаю только, лечишь ты или нет.

Может, он думал, что кто-то сумеет вылечить его ногу?

— Не лечу и даже не знаю, как это делать, — сказал Аэций.

— А что там такого сложного? Заварил сушеные травки, пошептал заклинания… — Теодорих заливисто рассмеялся. — Мне бы такое умение. Я бы знал, чем заняться в старости. А то, как подумаю, что меня ждет, так лучше уж сдохнуть в бою… Слышал, в Галлии под твоим началом воюет Севастий…

— Кто? — перебил Аэций.

— Хм. Наверное, я перепутал, — не стал настаивать Теодорих. — Мало ли людей с похожими именами… Кстати, я тут подумал над тем, что ты говорил на пиру. Про аттилу. Про то, что надо держаться вместе. И, знаешь, что. Пришли-ка мне завтра Авита. Пусть еще раз озвучит твои слова Торисмунду. А сам к нему не ходи. Тот человек… ну, которого ты убил из-за казни Цензория, был ему другом. Так что, сам понимаешь. Сейчас Торисмунд не в лучшем расположении духа. Со временем все уляжется, я тебе обещаю. А пока не стоит его дополнительно злить.

— Хорошо, я пришлю Авита, — кивнул Аэций.

— Вот и славно. Я знал, что мы быстро договоримся. С Торисмундом я тоже договорюсь. Он ведь мой сын. И никогда не выступит против отца.

Аэция почему-то торкнули эти слова. Наверное, потому, что ошибся, считая аттилой пропавшего без вести сына. Жаль, что это оказалось неправдой, подумал он. Иначе не было бы всех этих бед. Карпилион, как и Торисмунд, никогда бы не выступил против своего отца.

Весна 451 г.

Вскоре в Галлии потемнело от гуннов. Казалось, они повсюду. Появляются небольшими отрядами, словно из ниоткуда, и нападают одновременно в нескольких разных местах. Римскому ли́месу не хватало людских ресурсов, чтобы выдержать натиск. Перепуганные селяне толпами покидали свои дома. Защищать оставшихся было некому.

Аттила с легкостью завоевывал мелкие поселения, а в города покрупнее приходили его глаша́таи и предлагали такие условия, что их торопились принять. Вместо того, чтобы требовать золото, предводитель гуннов его раздавал. Наемникам обещали жалование вдвое и даже втрое большее, чем платила Империя, а тех, кто не соглашался, убивали свои же друзья. Не поддались на эту уловку лишь несколько городов. Аттила их осадил и двинулся дальше, оставив как мелкие островки посреди муравейника, и муравейник постепенно их поглотил. Первым был взят Диводу́рум. За ним последовали и другие.