Бонифатий упал на колено.

— У тебя… клинок длиннее… — прошептал он старую армейскую присказку. Голова его свесилась на грудь, открывая шею для последнего удара.

— Оставьте ему жизнь. В обмен на вашу, — услышал Аэций посреди поднявшегося шума.

Обернулся. За спиной стояла Галла Плакидия.

На ней было роскошное пурпурное одеяние. С мочек ушей свисали тяжелые рубиновые серьги. Августейшую голову украшала золотая диадема, ярко блестевшая в гладко зачесанных черных волосах. Но лицо было бледным, взволнованным, напряженным.

По мановению августейшей руки к Бонифатию подбежали лекари. Проиграв поединок, он стал героем. В отличие от одержавшего победу Аэция. Со всех сторон кричали, что он убийца, что кровь на его мече никогда не сохнет, что новое злодеяние разверзнет землю у него под ногами. Аэций стоял, не отвечая на оскорбления, и неподвижным взглядом взирал на то, как лекари суетятся возле Бонифатия, сумевшего несмотря на потерю крови подняться на ноги.

Вердикта лекарей дожидалась и августа.

*

Накануне она не спала всю ночь. Раздумывала, как держаться с наместником Африки, во что одеться, как себя вести. К портику её доставили в крытых носилках с занавешенными окнами. Она хотела появиться в зале сразу после того, как Бонифатий пройдет через колоннаду парадного входа, и встретить его со всеми почестями. Однако как не настраивалась на торжественный лад, отделаться от брезгливого чувства к нему не могла. И не только из-за того, что заподозрил её в вероломстве и, сговорившись с вандалами, поднял мятеж. Задолго до событий в Африке, во время боя за Масси́лию, Бонифатий напал на короля торингов Атаульфа, думая, как и другие, что сестра императора находится у него в плену. В этом бою Атаульф получил ранение и несколько дней провалялся пластом от мучительной боли. Жаркие объятия и нежные поцелуи пришлось отложить на время лечения, а лечение было долгим. Галла Плакидия всей душой ненавидела человека, по вине которого её возлюбленный изнывал от жестоких страданий и корчился в муках у неё на глазах. Неприязнь к Бонифатию сохранилась с тех пор навсегда. Он это чувствовал и, не ведая о причине, выслуживался как мог. Посылал ей золото, когда сбежала от сводного брата в Константинополь, поддерживал в борьбе с узурпатором. Галла Плакидия не забыла об этой давней услуге и в благодарность решила восстановить его доброе имя и помирить с Аэцием.

А вместо этого увидела кровь. Не будь она в прошлом женой короля торингов, возможно пришла бы в смятение так же, как и её сановники, но Атаульф не раз у неё на глазах выяснял отношения со своими обидчиками один на один. Кровь, крики, лязг оружия во время пира были для торингов таким же обыденным делом, как и роскошные, исполненные величия римские праздники, на которых исподтишка травили ядом своих врагов…

— Ранение не опасно для жизни, но раненому нужен покой, — доложили ей после осмотра Бонифатия.

— Нет, я чувствую себя прекрасно. Затяните мне рану потуже и продолжим церемонию, — возразил весь белый от боли Бонифатий. Лекари сняли с него кожаный нагрудник. Сквозь наложенную наспех повязку красными пятнами проступала кровь, и, чтобы скрыть неприятное зрелище от благородного взора августы, один из телохранителей набросил на Бонифатия свою шерстяную накидку.

При взгляде на раненого Галла Плакидия не могла отделаться от мысли, что это возмездие за Атаульфа, точно так же страдавшего по его вине.

— Прежде чем продолжить церемонию, мы должны покончить с одним неприятным разбирательством, — сказала она, поймав на себе пристальный взгляд стоявшего поодаль Аэция, и, повернувшись к нему, добавила. — Оставьте оружие здесь. Я готова выслушать ваши объяснения. Наедине.

*

Наедине означало — без участия сановников, но в присутствии личной императорской стражи. Повинуясь приказу, Аэций оставил оружие при входе в портик и вошел в него следом за августой и её охраной.

Здесь было тихо, торжественно и пустынно. В больших золочёных светильниках горел огонь. Мозаика на полу переливалась тысячью оттенков. Галла Плакидия двинулась к тронному месту, но, передумав, остановилась. Подле неё полукругом выстроились стражники с пиками.

Несколько стражей встали и за спиной Аэция.

— Я больше не заслуживаю доверия? — спросил он с иронией.

Августа смерила его долгим пристальным взглядом.

— Отойдите, — велела стражам и, когда они удалились, произнесла, позволив себе улыбнуться. — Вы не сказали мне слов приветствия.

— Приветствую, божественная госпожа, — откликнулся Аэций, но вместо поклона по-военному коротко приложил к груди кулак, как принято в армии.

— Почему вы не выполнили моё поручение? — спросила Галла Плакидия, разглядывая его, словно видела впервые. За время разлуки он и впрямь изменился. Оброс как варвар. Раздался в плечах, загрубел. Но таким напоминал Атаульфа даже больше, чем прежде…

— Какое поручение? — ответил Аэций, не понимая, куда она клонит.

— В письме я пригласила вас приехать в Равенну, а не в Аримин.

— В Равенне меня обвинили в убийстве Констанция Феликса. Я не смог усидеть на месте.

— Ах, не могли усидеть, — кивнула головой августа. — Смела ли я надеяться, что услышу иную причину.

— Я не убивал Констанция Феликса, — произнес Аэций, отвечая на самый главный вопрос, застывший у неё на губах. — Не убивал хотя бы потому, что все это время не вылезал из боя в Галлии, в Реции и снова в Галлии. Не убивал его беременную жену, у которой по какой-то причине попал в немилость. На моем мече нет и не было их крови. Но, похоже, истина никого не волнует. Любого слова достаточно, чтобы меня обвинить.

— Вы ошибаетесь, — сказала августа и, сделав многозначительную паузу, добавила. — Их убили не мечом. А копьем. Не скрою, сначала я поверила тому, что сказала жена Констанция Феликса…

— Так все-таки я не заслуживаю доверия? Вот почему меня отстранили от командования? — помрачнел Аэций.

— Ах, перестаньте. Не вам говорить о доверии, — возразила Галла Плакидия. — Вы-то сами доверяете своей божественной госпоже? В Римском Сенате никто не сомневается в том, что вы убийца. Переубедить их нельзя, но можно заставить умолкнуть. Хотя бы на время. Хотя бы на этот год.

— То есть меня отстранили от командования на год?

— Свое решение я собиралась объявить в Равенне, — уклончиво ответила августа, — но придется сделать это сейчас. Хотя вы и приложили все мыслимые усилия, чтобы мне помешать.

— Я? Каким же образом?

— Поединком с Бонифатием. Ранили его. Теперь он весь в крови. Вы будто нарочно доказываете худшее, что о вас говорят.

Аэций лишь передернул плечами.

— Как можно было назначить Бонифатия магистром армии после того, как он предал…

— Предал не по своей вине, — поправила его августа. — Вы же знаете эту историю не хуже меня. Бонифатий получил письмо, на котором стояла ваша подпись. Только представьте силу этой подписи, в которую верят как в молитву.

— Чушь. Он хотел предать и предал, — вспылил Аэций и, спохватившись, добавил. — Прошу извинить, я выразился слишком грубо, но уверяю вас совершенно точно.

— Вы ведете себя как варвар, — заметила ему августа. — Хотите, чтобы вам доверяли, но сами не доверяете никому. Как только правда всплыла наружу и недоразумение с письмом разъяснилось, Бонифатий тотчас же выступил против вандалов, проявив при этом необыкновенную храбрость…

— О, да, он очень храбро сдавал вандалам африканские города. Включая последний, Гиппо-Регий, где просидел в осаде несколько месяцев.

— Это не только его неудача. Но неудачи учат нас быть мудрее, — сказала августа. — С бесчинством вандалов в Африке необходимо покончить в короткие сроки. Сейчас под знамена Бонифатия идут неохотно. Никто не знает, что от него ожидать. Должность магистра армии подтвердит его полномочия в глазах наемников. За этот короткий год своего магистерства он сможет набрать необходимое войско, чтобы вернуть потерянные города…

— Только напрасно потратит время. С вандалами ему не справиться. Не надо было поднимать мятеж.