– Значит, – спросил он, – твоему братцу любопытно, как у нас дела?

Хьялма не ответил.

– Но… – мягко начал Латы, и Хьялма тут же переметнул на него острый взгляд. – Но их ведь всего двое. Это не так страшно.

– Всего двое? – переспросил Хьялма, кривясь.

Он неосознанно двинул плечом, словно пожилой вояка, у которого на непогоду разболелась старая рана.

От неприятного известия сделалось зябко. Не заставила себя ждать и обещанная Фасольдом вьюга – снаружи завыло, закрутило и замело так, что шатер покачнулся.

Хортим еще не заставал таких буранов на этой равнине. И он, уже смирившийся с мыслью, что судьба поскупилась ему на удачу, мог бы догадаться: нынешний вечер принесет кое-что помимо страшных слухов.

Арха вскинулся, точно сторожевой пес, и мотнул головой.

– Там кто-то слоняется

И вправду: заскреблись, зашелестели.

– Может, ветер? – предположил Хортим, хотя уже понимал, что ошибается. Воображение нарисовало каменных посланников, пришедших резать лагерь, хотя откуда бы им здесь так быстро взяться?

– Пустите, люди добрые, – проблеяли жалобно. – Пустите…

В мгновение Латы с Архой оказались у входа. Отдернули полог, огляделись и вволокли в шатер согбенную фигуру: лохматая шаль на скрюченных плечах, разбухшие пальцы, сжимавшие клюку…

– Глазам не верю, – сощурился Латы, кутаясь в шубу от ледяного дуновения. – Ты-то тут откуда, матушка?

Действительно – старуха. Не резвый убийца, завернутый в тряпье. А седовласая, морщинистая, сгорбленная женщина, которую вьюга загнала в княжий шатер.

– В самом деле, – протянул Арха. – Откуда?

Хортим приподнялся и насупился, сведя к переносице вострые черные брови. Лагерь – не двор корчмы, чтобы по нему слонялись неизвестные, а дозорные не поднимали тревоги.

– Как же тебя сюда занесло? – продолжал Арха, и в его спокойно-приветливом тоне сквозила сталь.

– Сама не знаю, – неожиданно живо отозвалась старуха – моложе, озорнее. – Но вы же не нелюди, чтобы бабку в метель выпроваживать.

Суеверный Карамай стиснул под рубахой оберег.

Латы выругался – что-то про ведьм, которые уже засели у него в печенках.

– Кем бы ты ни была, – пригрозил Фасольд, выступая, – уходи. Не то я сверну тебе шею.

– Увы, – покачала головой незнакомка, вставая на ноги. Ее редкие седые пряди залоснились, погустели, сплетаясь в косы. – Это, голубчик, вряд ли.

Она скинула с себя обветшалое тряпье, оставшись в бледно-красном платье на белую рубаху. Пояс унизывали бусины, шею и волосы легкой дымкой окутывал платок. Ее сутулые плечи расправились. Расплывчатая фигура приосанилась: вместо глубокой старухи перед ними стояла пожилая женщина, сохранившая печать прежней стройности и красоты, с тяжелыми седыми косами, в браслетах и оберегах. Посох оплетала нить с подвешенными на ней листьями остролиста – посередине пламенели ягоды.

Латы бессознательно отшатнулся, но Арха остался стоять на месте. Он ощерился и шагнул вперед.

– Если что задумала, – прошелестел, – я тебе глотку перегрызу, ведьма.

В ответ на такую неучтивость незнакомка лишь покачала головой.

– Дурно ты встречаешь гостей! – Она переступила через сброшенные лохмотья. – Постыдился бы.

Она вежливо поклонилась, лукаво посверкивая глазами – светло-зелеными, как свежая листва.

– Меня зовут Моркка Виелмо. Я вёльха южных топей и лесов, что лежат меж Костяным хребтом и Матерь-горой.

– Далековато, – процедил Латы.

– О нет, – улыбнулась Моркка Виелмо. – Любой путь недолог, если идти его моими ногами.

– Довольно, – оборвал Хьялма. Он выглядел одновременно странно-собранным и скучающим. – Чего тебе, вёльха?

Она ответила не сразу. Долго изучала его лицо – каждую черту, каждую бороздку кожи. Отмечала ледяную голубизну его глаз и синеву проступающих на шее вен.

– Меня привело любопытство, – сказала вёльха степенно, не гася улыбки. – И до моих краев дошла слава о тебе, Хьялма из Халлегата.

– Весьма признателен. – Его тонкие губы изогнулись в кислой гримасе.

– Редко что привлекает мое внимание, – продолжала Моркка Виелмо. – Но сейчас я захотела проверить: правда ли то, о чем шепчутся все, от трав до птиц в поднебесье? Правда ли, что за головой Сармата-змея идет его брат, носящий драконью чешую?

Она смотрела на Хьялму не мигая.

– Теперь я вижу, что это так.

Повисло молчание.

Затем Моркка обвела взглядом остальных: чуть задержалась на Хортиме, чуть – на Латы.

– А раз уж сегодня такая ночь, – проговорила она, беспрепятственно ступая вглубь шатра, – надо скоротать время до тех пор, пока вьюга не утихнет.

«Вот почему нынче метель, – запоздало подумал Хортим. – Из-за ее чар».

Может, кто-то и захотел бы прогнать вёльху, но не было сил шевельнуться. Время потекло тяжело и лениво, и слова Моркки взбалтывали его, как ложка – густой кисель.

Словно не чувствуя холода, она медленно опустилась на колени и неспешно потянулась за сброшенной ветошью.

– Конечно, я не вёльха-прядильщица, но и я могу предсказать грядущее и не солгать. – Она извлекла из тряпья то, чего там не должно было быть: восковую свечу, бусины, угольки, камешки с вырезанными знаками, остроугольные самоцветы…

– Я бы не отказалась пророчить тебе, Хьялма из Халлегата, но мне нечего рассказать. Разве что старые сказки – про Кагардаша и Сарамата, про Тхигме и Молунцзе. Про то, как тысячу лет назад они боролись дни и ночи напролет. Однажды, когда солнце замрет, они сразятся снова, и мир расколется.

Хьялма даже не изменился в лице.

– Не нужно мне твоих сказок, ведьма.

Ее стянутая морщинами рука рассыпала бусины, самоцветы и кусочки прозрачной смолы.

– А что насчет тебя, молодой князь? – Она посмотрела на Хортима глубинно и хитро. – Тебе я могу пророчить.

– Ну уж нет, – резко ответил тот, хмурый и нахохлившийся, как сокол с родового герба. – Я не желаю знать ничего лишнего.

– Княже… – прошептал Карамай. – Если вёльха предлагает погадать, нельзя отказываться. Беда будет.

Моркка Виелмо подожгла свечу длинным мягким выдохом.

– Я верю, что тебя ждет великое будущее, молодой князь, – сказала она. – Смотри – это мой дар тебе. Задай один вопрос, всего один, и я на него отвечу.

Капли воска сорвались вниз.

Белые простыни стелют в твоих хоромах, белые-белые – стелют в твоих хоромах, матушка ставни узорные раскрывает. Там, во саду, гроздью алой висит калина, там, во саду, на калине сидит голубка.

– Как дивно, – улыбнулась Кригга, потягиваясь. – Будто в большом тереме грядет праздник. Что это за песня? Она кажется мне простой и родной, хотя я и не знаю ее.

Рацлава отрывисто хмыкнула:

– Свадебная.

Драконьи жены сидели на бархатных подушках прямо на полу. Стены в чертоге были выложены рубином и медовым цитрином: Кригга так и объяснила Рацлаве, «цвет огня». Казалось, от самих самоцветов исходил приятный жар, уютный и домашний, как и музыка Рацлавы, – а та была и вправду сыграна на славу. Звон бубенцов и кубков, а где-то дальше, глубже в музыке, едва уловимо уху, хлопки и смех на добром пиру.

– О, – смешалась Кригга. – Она черногородская?

– Не думаю. – Ноготь Рацлавы скользнул по узору на свирели. – Мне говорили, что это очень старая песня. Возможно, даже старше Черногорода.

В ответ Кригга вздохнула мечтательно, совсем по-девичьи:

– Знаешь, я всегда хотела, чтобы моя свадьба была веселой и шумной. Но если на моей свадьбе кому-то и было весело, то только одному человеку.

– Пожалуй, что так. Сармат-змей явно любит гулять на свадьбах, раз они у него по несколько раз в год.

Кригга не удержалась и прыснула хохотом.

– А ты? – спросила она, устраиваясь на подушках поудобнее. – Что думала ты о своей свадьбе?

Рацлаве больше хотелось ткать музыку, чем отвечать на пустые вопросы. Тем более – на такие, поэтому она лишь скривилась.