Наша деревня была проклята. Много лет в ней рождались одни девочки. Старые люди говорили, что позабыли, когда в последний раз видели, чтобы у кого-то родился сын. Мужчины были, как мой дедушка или папа, очень старые.

Люди нашей деревни знали, что во всем виноваты ведьмы, шунье. Эти ведьмы съели у мужчин силы. Но люди не понимали, кто на самом деле шунье.

Сначала сказали, что шунье – две женщины из последнего дома. У них в доме мужчина умер от неизвестной болезни. Им остригли волосы и заставили ходить по углям. Я знаю из разговоров, сама не видела – мамочка приказала сидеть дома в тот день. Она шепотом сказала:

– Учитель в школе говорил, что никаких шунье не бывает, науке давно известно. Мы не должны верить в них.

Потом этих женщин прогнали из деревни, а сын старосты стал жить в их доме.

Скоро в деревне появились новые ведьмы, наши ближние соседки. Мы с мамой не поверили, что они колдуют. Мы видели их всегда за работой на маленьком кукурузном поле. Они умели только стирать, подметать, толочь муку. Я не видела, чтоб они умели колдовать. Я бы тогда попросила их наколдовать хотя бы одну курицу, чтобы были яйца, потому что всегда хотелось поесть. У них жил павлин, он кричал, как маленький младенец, и рыл землю ногами, искал еду. Он не давал яиц.

Мамочка опять сказала мне шепотом:

– Никакие они не шунье, Аафрин. Мужчины в их доме ходили в туалет в посевы кукурузы. Они думали, что так дадут посевам влагу. Наши соседки просили их поберечь поле, они просто сказали: «Мы растим здесь еду для семьи». Мужчины, видно, захотели их наказать.

С нашими соседками еще хорошо обошлись. Им раскрасили лица, побили на улице веревкой и выгнали из деревни. Но только на десять дней. Когда они вернулись, то стали тихие. Раз после этого соседка пришла к маме. Я слышала, как она шептала:

– Мы живем в одном доме с людьми, которые объявили нас шунье. Я есть не могу от страха. Атай[4] падает в обморок. Разве это жизнь?

В нашей деревне всем снились яйца змей. Говорили, это значит, что рядом враги, которые пока не могут причинить вреда. «Это снятся шунье, они набирают сил» – так говорили люди.

В нашей деревне устали от засухи и женщин. Когда на грузовике привезли воду и люди встали в очередь с кувшинами, одна старушка бормотала что-то рядом с беременной. Когда через время у той женщины родилась дочка, толпа пришла к дому старушки и стала ломать стены. Община кричала, что сожжет дом, если не отдадут ведьму. Тогда вышли сыновья этой старушки. Сыновья пообещали запереть ее в сарае с козой. Может быть, она до сих пор там сидит. Этого я уже не знаю, потому что в то утро, когда мама заколдовала меня, кто-то подсматривал в окно.

Днем к стенам нашего дома подкинули голову петуха. Вечером пришли от старосты и сказали, что завтра соберется панчаят[5] и будет испытание. В поле умерли козы, и видели в окно, что мама колдовала, а на панчаяте люди проверят, ведьма мама или не ведьма.

Папа опять оттаскал мамочку за волосы по двору и запер в сарае, где в старые времена, по словам бабушки, хранили зерно. Только у сарая были двери, и они закрывались на ключ. У дома, где мы спали, не было двери, только занавеска.

– Аафрин, поищи ключ, – сказала мне мама из сарая строгим голосом, как у взрослой.

Я сидела во дворе и ждала, пока аайя и таата[6] уснут, каждый в своем углу двора. А папа в тот вечер напился.

Я сходила проверить, что папа пьет в магазине со старостой. В этом магазине у нас продавали только пиво, спички и зубную пасту, иногда еще керосин и редко яблоки. Папа говорил, что пиво тухлое, но все равно пил его. Я уже знала, что папа хочет новую жену, которая родила бы мальчика. Потому что у него родились только старшие дочери и еще я.

Я из-за угла посмотрела, как они пьют в магазине. Разговаривают со старостой, а хозяин лавки пишет их долг в тетрадь. Мне было очень страшно. Я вернулась во двор. Мама шептала из-за двери строгим голосом:

– Возьми нож, Аафрин.

У меня спина вспотела. Было очень страшно, но я знала, что если не сделаю, как мама говорит, то ее изобьют веревкой и заставят ходить по огню. Моя мамочка еще маленькая.

Леон, когда читал тетрадку, сказал: «Похоже, твоя мама была умней и свободолюбивей людей в деревне. Люди не ожидали, что она не поступит так, как ей говорят. Это потому, что она посещала школу и ничего не боялась. Вот как важно образование». Да, моя мама хитрая, как лиса.

Я взяла ножик и разрезала нитку на шее аайи. Она была слишком старой, чтоб проснуться, и не хитрой. От старости и жарких дней у нее высохла голова.

Я видела в темноте хорошо, немного светила луна. Я открыла сарай, и мы побежали. Только мама сразу вернулась, закрыла замок и бросила ключ высоко через крышу в темноту. Мы не слышали, как он упал. Мы побежали через кукурузные посевы, которые гибли от мочи и жары, дальше в поле.

Земля была твердая, а колосья острые. Мы искололи ноги. Мама сначала брала меня на руки, но она сама была еще маленькая, ее сердце колотилось, а дыхание разрывалось на клочки. Я сказала, что побегу.

– Если мы замедлимся, нам перережут горло, в пустой колодец бросят, – сказала мамочка хрипло.

У нас не было ни еды, ни воды. Мы долго бежали, но от страха ничего не чувствовали. Даже не боялись змей. Один раз мы остановились. Мама оторвала кусок от моей юбки и обмотала наши ноги. Мы пошли быстрей, а бежать уже не могли.

Ночь так сильно шуршала. Она пела сухой травой. Луна ушла куда-то, но мы научились видеть.

– Не бойся, Аафрин, – сказала мама, – родная земля всегда помогает хорошим людям. Нам говорил учитель в школе.

Мы стали такие маленькие с мамой. Ночь лежала огромная, как великан. Мы бежали внутри ее синего живота.

Когда взошло солнце, мы увидели ручей. Он тек по красной земле. Мы жадно напились воды, как щенки. Потом оглянулись и увидели, что над землей от горячего ветра кружатся пыльные дьяволы и вдали шевелятся маленькие люди.

Когда я смотрю на цвета ночи, беспокойный голубь бьется в груди: фиолетовый воздух у креста базилики, над городом – бархатный синий, с золотистой каймой возле крыш и мерцающими точками самолетов. Бэй, как расплавленный винил, и сапфировая полоса там, где потух закат. Рисовать, подбирать краски, как поэты подбирают слова – вот чем бы я заполнила свои дни, если бы они мне принадлежали.

Ночные пейзажи текут сквозь меня и смываются, как акварель с ворса кисти. Никогда нет времени на то, что я люблю, это однажды сожжет меня. Эмбрионы набросков лежат на шкафу. Страницы альбома слиплись. Крышки пристыли к тюбикам и банкам. А ведь материал дорого стоит. Рисовать – первое и главное мое желание.

Второе желание: я хочу быстрым шагом идти на пляж Марина. Марина в десяти минутах ходьбы по нашей улице, а я не была там со школы. Я бы гуляла, смотрела на людей, на огни, чье отражение качает и размывает Бэй, я бы ела горячий чанаджоргарам, насыпанный в конус из старых газет. Да, и бабушка умеет делать эту закуску. Она вымачивает и сушит нут, жарит его в огромной сковороде, чтоб хватило на всех, добавляет красный лук. Но это не то, что на пляже, где в еду замешан запах дыма и соленого ветра.

Третье. Я этого никогда никому не скажу, но я хочу, чтобы у меня был парень. Каждую ночь я представляю, как мы с ним идем по вечерней Марине. Луч маяка упирается в небо. Из передвижных закусочных играет музыка. Бэй весело стучит о берег. Я иду со своим парнем, он любит меня. Он говорит: «Люблю тебя, моя любовь!»

Я так сильно мечтаю о нем, что его теплая тень появляется рядом. Нежная страсть – самая сладкая мечта, в которую я бы влетела, как влетают в утро птицы, что живут на балконах нашей ветхой Башни.

У меня бьется сердце. Я смотрю, как ночь замешивает над базиликой глубокий пурпурный. Такой цвет получается, если соединить черный и розовый. Я ударяю руками по бортику балкона и возвращаюсь в комнату, в мою судьбу.