Илон не умел врать, на что часто с улыбкой указывала Мэй, а тут даже не старался хоть немного подыграть пьюрам. Поэтому все больше кивал, мотал головой, переспрашивал вопросы и хлебал дармовой кофе, чтобы не вырубиться от усталости. Потому что, как и Пинг, трезво понимал, что никакого смысла в допросе нет. Еще до того, как очутиться в разгромленной пулеметом квартире, пьюры уже знали, кто он, откуда появился в Лост Арке и чем занимается. А имеющиеся доказательства его непричастности, как и очевидной вины убийцы Скара были тверже титана. Ну и, спрашивается, к чему этот цирк?..

Голова была занята другим, мысли в ней рождались и вертелись мрачные. Он незаметно проберется в Гринлэнд, отыщет этого ублюдка с изуродованным лицом и заставит его истекать кровью — отомстит, свершив свое правосудие. Так правильно и справедливо. Отныне и до тех пор, пока эта тварь не сдохнет, он не будет больше думать ни о чем, кроме возмездия. Ну а если кавены окажутся быстрее, хитрее и умнее — плевать. Даже лучше. Он воссоединится с Мэй в цифратории Лост Арка.

Мысли о сладкой мести, о желанной встрече с Мэй, об уютном местечке в городском цифратории — вот все, о чем думал Илон, когда в ночи переступал порог участка. И когда клевал носом на допросе под хмурым взглядом бесполезных пьюров. И когда покидал их громадный улей, выходя в зябкое и серое утро. Главное — не забыть оцифровать последние месяцы жизни перед тем, как отправиться в Гринлэнд.

Именно в ближайший центр оцифровки он и намеревался поехать, вызывая аэротакси у здания пьюров, когда позвонил нотариус, отчеканивший соболезнования и настаивающий посетить его офис.

— А вы не можете подождать? — спросил Илон.

— Конечно, могу, — ответил нотариус, упавший как снег на голову. — Просто это было одно из желаний Мэй. Сообщить вам сразу… Ну вы понимаете. А для меня требование клиента — закон.

— Хорошо. Я приеду.

Перед Илоном опустилось аэротакси, куда он устало забрался, все еще не понимая подобной спешки со стороны нотариуса. Нет, не нотариуса, а Мэй… Это было ее желание. Нотариус, получивший сигнал из цифратория, лишь исполнял волю клиента — с чрезмерным усердием.

Хмурое, без единого просвета небо брызнуло, когда аэрокар взметнулся над домами. Илон вздохнул, сопротивляясь подступающей дреме, вспоминая Мэй. Ей нравился дождь. Она любила сидеть у окна, уронив подбородок на кулачки, и могла часами смотреть, как снаружи в потоках воды меняется мир.

Илон тоже любил дождь. Его бодрящий запах, успокаивающий стук и занавешенные струями окна. Но больше он любил смотреть на то, как Мэй мечтательно глядит вдаль, когда небосвод роняет тысячи холодных и звонких капель, а на дорогах вырастают и пузырятся лужи. В такие моменты ему всегда было интересно, о чем она думает? Скучает ли по родине и прежней жизни — без андроидов, инжекторов, нейроса и цифраториев? И почему так случилось, что она решила оставить эту прежнюю жизнь навсегда? По какой таинственной причине сожгла все мосты?.. Как и он.

Когда они только познакомились, Мэй попросила никогда не спрашивать ее о жизни в зеленой стране. Чего она опасалась и от чего бежала? Что ей пришлось пережить? И, наконец, к чему она готовилась?

Завещание… Неожиданная просьба… Это совсем не походило на Мэй. Она жила здесь и сейчас, восхищаясь красотой ясного неба, вкусом обычного мороженого и запахом перед грозой. Выглядело подозрительно и странно.

Ма, пробей этого нотариуса. Забыл имя. Только кратко.

Алан Гибсон. Двадцать лет стажа. Безупречная репутация. Окончил…

Достаточно.

Нотариус был реален и чист. Он существовал. Завещание Мэй существовало. Ее невероятное и немного пугающее желание существовало. Илон прикрыл уставшие глаза, вслушиваясь, как аэрокар вспарывает плотные занавески дождя. Выбитое плечо все еще немного побаливало; гнев на Скара, на кавенов, на беспомощный Совет, на бесполезных пьюров, на себя самого, на весь этот проклятый мир приутих под действием успокоительных. Но не угас бесповоротно. Затаился в груди, словно мелкий уголек, — подуй, и разгорится яркое пламя.

Месть — это блюдо, которое надо подавать холодным. Илон был не согласен. Бред! Ее следует вершить, пока от несправедливости и ненависти все еще кипит кровь, в горячей голове пусто, а время не успело зарубцевать раны. Иначе…

Такси провалилось в воздушную яму, и Илона хорошенько тряхнуло. Он разлепил тяжелые веки, пошлепал себя по щекам, понимая, что едва не уснул. А может быть, и уснул. Купол неба по-прежнему был сер, как шерсть уличной крысы; вспышки молний высвечивали антенны на высоких башнях впереди. Аэрокар, грохоча и подвывая, точно старинные поезда, по-прежнему несся высоко над домами Лост Арка.

Мы все еще летим к нотариусу? — на всякий случай уточнил Илон.

Да, — подтвердила Ма. — Хочешь изменить маршрут?

Илон покачал головой. Конечно, будь его воля, он бы рванул в цифраторий. К Мэй. Но она только заселилась в свой новый дом, ей требовалось время на адаптацию, и посетить ее разрешат не раньше, чем через три дня, когда специалисты убедятся, что с оттиском все в порядке.

А куда ему еще лететь? Домой? Туда, где кровью Мэй насквозь пропитана кровать? Туда, где на столике среди комьев земли лежит шерстяной комочек?..

Представив дохлого котенка — зеленого с серебристыми полосками, Илон понял, что разрыдается, если не перестанет думать о нем. Он держался долго, слишком долго, но это не могло длиться вечно. Нервы — вдребезги. Пьюры сказали, что успокоительное будет действовать, кажется, часов пять, а затем рекомендовали ему самостоятельно принять что-нибудь от стресса. Он попытался сосчитать, сколько прошло времени, но мысли плавали словно в густом тумане.

Мэй хотела назвать котенка Лао, — вспомнил Илон и прикрыл глаза, облизывая соленые губы.

Неожиданно со всех сторон его обступила тьма, и он увяз в ней, как болоте. Но вздремнуть ему не дали. Голос Ма выдернул его из черноты, возвращая в реальность, — в салон аэрокара. Такси снижалось перед невысоким по меркам Лост Арка зданием этажей в пятнадцать.

Вокруг не было ни души; дождь лил как из ведра. Здание, где его дожидался нотариус, выглядело мрачным, словно его сложили из сотни могильных плит. Между аэрокаром и входом было шагов двенадцать, но Илон все равно успел промокнуть до нитки. И в таком виде вошел в кабинет нотариуса.

Мистер Гибсон был тощим, плешивым и невысоким мужичком лет сорока пяти. Он носил щеголеватый темный костюм в стиле ретро, сверкающие черные туфли и ярко-красный галстук.

Нотариус подал полотенце, и когда Илон вытер волосы, лицо и руки, предложил сесть. Илон бухнулся на стул, предвидя нудную и утомительную беседу. Но оказался не прав.

— Не волнуйтесь, я вас надолго не задержу, — сообщил нотариус.

Голос у него был удивительно бесцветным — спокойным и ровным, словно говорила машина, а не человек.

— Понимаю, вам сейчас тяжело, — покивал он с сочувствием. — Но Мэй настаивала на том, чтобы вы получили это как можно скорее. Все свое имущество она завещала вам. Однако…

Толстые и короткие пальцы нотариуса осторожно вытащили из ящика стола конверт кофейно-молочного цвета.

— Она хотела, чтобы это я передал вам лично в руки в день ее смерти.

— Что в нем? — спросил Илон, положив конверт на ладонь.

— Понятия не имею, — пожал плечами нотариус.

Конверт был сложен из картона и весил не больше трех унций; на лицевой стороне темнели два слова «Моему Илону». Таких конвертов он не видел с тех пор, как покинул Гринлэнд.

Внутри оказалось письмо, написанное шариковой ручкой на самой настоящей бумаге, и маленький блестящий ключик с биркой, где был указан адрес банка. Илон торопливо сунул ключ в карман и жадно впился в мелкую вязь черных букв:

«Здравствуй, Илон. Если ты читаешь это письмо, значит, я уже в цифратории. Странно звучит. Никак не могу привыкнуть. Как будто я просто переехала в другой дом, а не отправилась на тот свет. Когда я представляю, какой будет та — другая я, то мне становится не по себе. Останусь ли я прежней? Что я буду чувствовать и буду ли чувствовать вообще? Столько вопросов — и ни одного ответа. Только не смейся, но мне по-настоящему страшно. Ты всегда говорил, что я смелая и сильная, на самом деле я та еще трусиха. Но больше всего я боюсь, что с моей оцифровкой что-нибудь произойдет, и я тебя забуду.