Тристан схватил чашку и глотнул кофе, не ощущая вкуса. Эта женщина взяла в привычку усложнять ему жизнь. Да и свою тоже. Две морщины, строго застывшие между ее изящными бровями, вызывали у Тристана необъяснимое желание разгладить их – даже большой палец задергался. Наверняка Люси до сих пор считает, что ей по силам развести голыми руками все мировые проблемы, потому что справедливость на ее стороне. Такие взгляды сами по себе уже источник бесконечной неудовлетворенности. В свою очередь, Тристан мог бы позавидовать чистоте ее помыслов и устремлений. Невозможно представить, чтобы она проснулась утром и пялилась в потолок, размышляя, куда сегодня пойти!

– Романтическая поэзия, – фыркнула Люси презрительно, словно считала поэзию не серьезнее детского стишка. Таким тоном можно было уничтожить любого «ремесленника от пера»; вообще-то у поэтов чувствительная душа. Однако, успешно преодолев чувство обиды и заодно лишившись части своей энергии, Тристан почувствовал лишь, как пробудился его мужской инстинкт: ему не терпелось поднять перчатку. Мысли приняли неверное направление – да еще прямо в кофейне, в публичном месте; сценарий, в котором он одерживал победу над Люси Тедбери, неминуемо заканчивался тем, что в воображении она представала обнаженной – прекрасное тело пылает от страсти, а язычок занят не спором с противником, а кое-чем иным… Глаза Люси расширились, и Тристан понял, что он постанывает.

– Кофе… Не в то горло попал.

За спиной возникла какая-то суматоха.

В дверях чайной, возбужденно хихикая, переминались три молодые девушки. Он приметил их еще раньше, когда те поднимались по лестнице, перешептываясь и хихикая. Наверное, сидели молча где-нибудь в уголке, а теперь решились выйти на свет. Судя по всему, продавщицы. Розовощекие и слишком молодые, чтобы гулять без сопровождения. Заметив, что Тристан их разглядывает, они попытались боязливо спрятаться друг за дружкой.

– Доброе утро, красавицы. Чем мы можем вам помочь?

– Лорд Баллентайн!

Девушки синхронно двинулись к его столику, благоухая ароматом ландыша. Наконец самая храбрая выступила вперед и сделала реверанс, держа руки за спиной:

– Мы увидели, как ваша светлость входит в магазин…

– Продолжайте, не бойтесь.

Сияющие глаза никак не сочетались с застенчивым тоном. Люси присмотрелась внимательнее.

– Надеюсь, вы не откажетесь подписать для нас вот это, – произнесла рыженькая. Ее крошечный носик усеивали соблазнительные веснушки.

Мило! Люси сидит на расстоянии вытянутой руки, а Тристан уже решил спровоцировать ее и флиртует напропалую!

Рыжая девушка что-то ему протянула. Открытка, размером с валентинку; за свою жизнь он повидал таких вагон и маленькую тележку благодаря легионам поклонниц. Вот только на сей раз темой открытки был он сам. Кто-то вырезал из газеты со статьей о вручении Креста Виктории его фотографию – в военной форме, доблестно озирающего окрестности, – приклеил на открытку и добавил рамку из тесьмы. Даже глаза подкрасили синим карандашом. А рядом была изображена маленькая лохматая собачка, выглядевшая так, словно сейчас тявкнет и укусит за ногу.

– Это же… – скосил глаза он. – Это…

– Это баллентинка, – объявила первая девушка.

– Вижу, – вежливо ответил Тристан. – Очень мило.

– Правда чудесно? – проворковала другая девушка.

– Если вы согласитесь подписать ее, милорд, она будет еще более ценной.

– Так их что… много? – выдавил из себя Тристан.

Три головки энергично закивали.

– Это сейчас очень модно, – сказала рыженькая. – Есть и другие герои, которых девушки любят приклеивать на открытки, но ваша светлость по популярности обошли всех. За открытку с вами дают двух других героев. Или даже больше, если без тесьмы.

– Но ваши мы никогда не продадим, – поспешно добавила лидерша. – Это талисман. На счастье.

Тристан счел за лучшее не вникать в подробности.

Он полез в карман пиджака и достал ручку. Подписал открытку с собакой и еще две такие же нелепые. Девушки все это время стояли затаив дыхание, а потом удалились, не переставая хором ахать. После них остался только шлейф весенних ароматов.

Тристан медленно повернулся к Люси.

В ее глазах плясали задорные огоньки.

– Ну и ну! – сочувственно произнесла она.

– Ну и ну, – мрачно отозвался он.

Уголки ее рта дернулись:

– Вот исчерпывающий ответ на твой вопрос. Со своей стороны я бы рекомендовала подумать насчет военных дневников, однако романтическая поэзия под твоим именем и в самом деле может выстрелить. Хотя ты мог бы просто открыть магазин… – Она не выдержала и расхохоталась; во рту мелькнули маленькие белоснежные зубы.

– Так, значит… – начал он.

– …магазин, – выдавила из себя Люси сквозь смех, – и продавать… баллентинки. Очень прибыльно. Одна по цене двух.

Надо было сказать что-нибудь серьезное, однако Люси демонстрировала такую очаровательную невоспитанность, громко смеясь на публике. И к несчастью, предметом ее ликования был он сам.

– Не забудь отделку тесьмой, это повысит стоимость, – выкрикнула Люси последнее напутствие и, взглянув на карманные часы, унеслась, оставив его в компании своей пустой чашки.

Тристан допил кофе, криво усмехаясь и делая вид, что ему все равно, однако отсутствие Люси в сочетании с пустотой зала было осязаемым. Окружающий мир опять пришел в движение; уличный шум постепенно нарастал, а Тристан начал замечать внутреннее убранство кофейни. Его разум, обычно многозадачный и умеющий обдумывать несколько проблем одновременно, становился все более холодным по мере того, как обстановка вокруг накалялась; поэтому он был хорошим солдатом, когда это требовалось, и поэтому остался предельно собранным в присутствии Люси, олицетворявшей противоборствующие силы. Спокойствие – недооцененная вещь. Будь у Тристана совесть, он наверняка бы испытал сожаление от того, что совсем скоро смахнет веселость с лица этой женщины.

Поезд из Оксфорда в Эшдаун тащился по рельсам Большой западной железной дороги через Котсуолдс чрезвычайно медленно. За окном тянулись покатые холмы. Старая добрая Англия – невысокие хребты, живописные долины, мелькающие тут и там одинокие сучковатые дубы… Все здешние оттенки казались бледными в сравнении с покрытыми изумрудной зеленью горами Афганистана. После возвращения краски Англии словно потускнели; к тому же за пределами Лондона все было неспешным: обслуживание, стиль мышления, да и сама жизнь. Однако на тот момент, когда Рочестер потребовал от сына женитьбы, аренда апартаментов в районе Сент-Джеймс со штатом прислуги из семи человек стала слишком дорогой, а фамильный особняк исключался – там даже стены имели уши. Комнаты, которые Тристан теперь снимал в Оксфорде на Лоджик-лейн у давнего университетского приятеля, обошлись ему относительно дешево, и кроме того, оттуда намного ближе до Эшдауна. Само собой, камердинер ворчал, поскольку на него возложили много новых обязанностей. Так и получилось, что Тристан застрял в Оксфорде, где портные были заурядны, пища однообразна, а распущенность – в пределах средней нормы. Невыносимо скучно, да еще и за расходами надо следить.

Тристан провел ладонью по гладкому шелку жилетки. За границей он часто мечтал о дорогих качественных вещах. Среди жары, насекомых и крови ему мерещились деликатные ткани, от которых не зудит тело, запах свежевыстиранного постельного белья, вино, насыщенное и мягкое, как бархат…

Нет, лучше снова всего этого лишиться, чем уступить Рочестеру.

Однако маму он не сможет предать так же легко. Не сможет. По сути, у него стало прискорбной привычкой думать о матери всякий раз, когда предоставлялась возможность самому порвать все связи с Эшдауном. В первый раз Тристан сделал выбор и отказался от намерения уехать в шестнадцать лет; тогда он скопил кругленькую сумму от продажи коротких эротических рассказов своим однокашникам из Итона и подпольному магазинчику в Уайтчепеле – достаточную, чтобы купить билет на пароход в Америку и арендовать приличное жилье, пока не найдется другой источник заработка. Не то чтобы его прельщала необходимость искать работу или жить среди хамоватых американцев, просто Рочестер и его розги прельщали еще меньше. Но мама… Если он уедет, что будет с ней? Маркус не отличался жестокостью, однако он был любимцем Рочестера и унаследовал его нрав, не вынося ни эксцентричности, ни плохого настроения. Надо признать, и Тристан не выносил ничьих причуд – кроме, разумеется, своих собственных, – но из трех мужчин в семье он единственный выступал больше как защитник, чем как обличитель, когда графиня совершала какие-нибудь глупости. Например, заточала себя дома на весь весенний сезон, чтобы рисовать ежедневно по две посредственные картины в импрессионистском стиле, а потом опомниться, забросить кисти и больше никогда к ним не прикасаться. Конечно, если невозможно сбежать в прямом смысле слова – поскольку люди, подобные Рочестеру, устанавливают свои правила и распоряжаются всеми деньгами, – то можно сделать это в душе. Заняться живописью. Писать стихи. Или удариться в пьянство и беспорядочный секс, пока тебя не сослали на Восток глотать пыль и ползать по грязи на брюхе.