– Что ты хочешь обсудить со мной, Баллентайн?

– По слухам, ты у нас эксперт в британском издательском деле. Нужен твой совет.

– Кто тебе сказал? – Люси напугалась.

– Объясню, когда встретимся, – улыбнулся он.

Вот настырный! Трудно спорить с таким, да еще и в темноте.

– Допустим, я соглашусь на встречу с тобой – хотя я не соглашусь. Но есть десятки других достойных людей, которые могут дать совет.

– Я заинтересован в читательницах, принадлежащих к среднему и высшему классам. Вполне логично обратиться с просьбой к женщине, которая вращается в этом кругу.

Люси прищурилась и окинула его взглядом. Мужчина перед ней выглядел как Тристан – бордовый бархатный пиджак, помпезная трость с янтарным набалдашником. Однако слова, которые он произносил, были Тристану несвойственны. Люси никогда бы не подумала, что он интересуется подобными вещами, и, в частности, не подозревала в нем способностей к логике. Хотя… он интересуется читателями-женщинами, что вполне соответствует его характеру и образу мыслей.

– Ну, право же, Люси! – Баллентайн понизил голос, обогатив его теплыми насыщенными нотками, способными проникать любой женщине под кожу и склонять ее к совершению всяких глупостей. – Согласись на встречу. Ради старой дружбы.

Тристан отступил на шаг, наблюдая, как в глазах Люси зарождается смятение. Эльфийское личико заострилось от досады: две сильные эмоции растягивали Люси в противоположных направлениях – любопытство и глубочайшее презрение к его, Тристана, персоне.

А ведь были времена в Уиклифф-холле, полные наслаждения и муки, когда он жил ради того, чтобы спровоцировать неприступную леди Люсинду Тедбери хоть на какую-то ответную реакцию. Проделки были незначительны; разве что окунуть ее косу в чернила – единственный раз, когда он коснулся волос Люси! – или поставить на полку вместо коллекции первого издания Уолстонкрафт журналы непристойного содержания.

А еще позволить застукать себя в саду целующимся с леди Уорвик.

Хоть что-нибудь, лишь бы спровоцировать ее.

И теперь, когда он давно уже не тощий мальчишка, жадно старающийся урвать толику ее внимания, вдруг оказалось, что Люси по-прежнему имеет над ним некую власть. Это, без сомнения, ностальгия. Люси излучает раздражение и таит обиды, уходящие корнями к тем далеким годам. Однако она здесь, живая и дышащая; сквозь дым сигареты он улавливает знакомые нотки ее мыла со свежим ароматом лимона и вербены, и от этого под пиджак проникает тепло.

– Ради старой дружбы? Там не было ничего, чем тебе стоит гордиться, – сдержанно ответила Люси.

– Тогда придется взывать к твоей филантропической душе.

Луна висела высоко в ночном небе, и в ее рассеянном свете волосы Люси сияли подобно новенькой серебряной монете. Тристан вспомнил, как много лет назад, в те украденные мгновения, потрогал эти волосы, свежие и гладкие, как тончайший шелк. «Вся глубь небес и звезды все в ее очах заключены…»[3]

Он замер, почувствовав озноб. А ветерок совсем летний… Эти строки дождались своего часа и как будто напали из засады. Счастье, что это всего лишь известные строки Байрона. Однако давно в его голове не звучали стихи, очень давно… Интересно.

Он внезапно вздрогнул.

Реальные мотивы Люси попробовать себя в издательском бизнесе почти не имели отношения к издательскому делу как таковому – в таких делах инстинкт редко подводил Тристана. И если подозрения верны, ему придется ее остановить.

– Я буду в кафе «Блэкуэллз» в половине одиннадцатого. Послезавтра. Говорят, кофе там довольно приличный; предлагаю составить мне компанию. – Тристан щелчком отправил окурок в темноту. – Кстати, дорогая, библиотека находится в другой стороне.

Днем позже в замке Эшдаун

Мрачный, холодный, гасящий все звуки кабинет отца напоминал крипту, подземную усыпальницу. Такое впечатление отчасти создавалось благодаря массивной мебели из эбенового дерева и плотным, в палец толщиной, шторам, однако в большей степени самому хранителю крипты: везде, куда ступала нога графа Рочестера, окружающие предметы теряли яркость, а звуки гасли.

Когда Тристан вошел, граф восседал за столом на фоне своего самого драгоценного сокровища: огромного гобелена с изображением генеалогического древа Баллентайнов, берущего начало с 1066 года. Гобелен был дарован дому Рочестеров лично Генрихом Восьмым. Традиции, родовое имя, покровительство королевской семьи – все, что Рочестер ценил больше всего, олицетворял покрытый плесенью отрез вышитого шелка. Если бы графу пришлось выбирать, что спасать при пожаре – беспомощного младенца или кусок ткани, – он не задумываясь позволил бы погибнуть ребенку. И когда Рочестер сидел за столом, ветви генеалогического древа тянулись прямо из его головы; создавалось впечатление, что у графа выросли ветвистые рога. Впервые Тристан заметил это в восемь лет и не смог удержаться от смеха. Секундой позже из его разбитой губы шла кровь, а Рочестер как ни в чем не бывало опять сидел в своем кресле.

– Твоей матери нездоровится, – сказал Рочестер. В голосе прозвучало недовольство, но не озабоченность.

– Я очень огорчен, – таким же тоном отреагировал Тристан.

– Будь это так, ты бы навестил ее. А ты после возвращения вообще не удосужился заехать в дом.

Тристан кивнул. Разумеется, именно граф решил записать сына в армию Ее Величества и отправить подальше – например в Гиндукуш. Отец с удовольствием его там бы и оставил – да вот только Маркус, непогрешимый Маркус, сломал шею.

– Я проведаю маму после нашего разговора.

Независимо от его содержания. Отец до сих пор не раскрыл цель их встречи.

Рочестер вытянул вперед длинные бледные пальцы – так он делал всегда, когда переходил к сути вопроса, – и устремил на сына холодный взгляд:

– Ты должен жениться.

Жениться.

Тристан покрутил слово в голове так и этак, словно заковыристую фразу на пушту или дари, понять истинное значение которой требовало определенных усилий.

– Жениться, – повторил он. Собственный голос доносился словно издалека.

– Да, Тристан. Ты должен взять себе жену.

– Прямо сейчас?

– Не изощряйся в остроумии. Я даю тебе три месяца. Через три месяца ты объявишь о помолвке с женщиной, достойной нашего титула.

Первая волна холодного возмущения схлынула. Жена. Тристан был не в том положении, чтобы связывать себя подобными обязательствами. Разумеется, с тех пор как титул наследника перешел к нему, на горизонте замаячили матримониальные проблемы. Однако стоило ему лишь чуть приблизиться, они исчезали вдалеке. Как бы Тристан ни любил женщин – их мягкость, их аромат, их остроумие, – всякая женщина в роли жены станет другим существом. Сразу появятся запросы и обязанности. Появятся… маленькие отпрыски. Появятся… ожидания.

По спине Тристана пробежал холодок.

– Почему сейчас? – спросил он тоном, который испугал бы любого другого мужчину.

Рочестер прищурил глаза:

– Как я вижу, даже военная служба не смогла побороть твою умственную ограниченность. Придется объяснять на пальцах: тебе двадцать семь лет. Ты наследник титула и, поскольку Маркус оставил свою вдову бездетной, последний прямой наследник по линии Баллентайнов. Твоя главная задача на сегодня – произвести на свет наследника. Если ты этого не сделаешь, четыреста лет господства Баллентайнов завершатся и право носить титул Рочестеров перейдет к Уинтерборнам. А ты уже почти год увиливаешь от своих обязанностей.

– Вообще-то я вынужден был задержаться в Индии, чтобы оправиться от пулевых ранений, потенциально смертельных.

Рочестер покачал головой:

– Ты вернулся полгода назад. И что же, усердно добивался расположения потенциальных невест? Нет, попадал на первые полосы газет, превращая пэров в рогоносцев. К тому же ходят слухи о твоих… заслуживающих наказания проступках.