«Может, потому что выглядишь именно так? — тут же мелькает предательская мыслишка. — Томным, в засосах и зацелованным?»

Юнги достаёт из кармана бальзам, крутит его в пальцах и убирает обратно. Бесполезно. Недавно мазал, а вида приличнее всё равно не обрёл.

Со стороны бассейна доносится шум. Значит надо торопиться. Через небольшое окно видно, как освобождают пространство от столиков и кресел. Несколько столов составлены вместе, и на них уже стоит алкоголь и тарелки с чем-то съедобным. Слышны смех, разговоры на разных языках. Видимо, прощальная вечеринка будет интернациональной. Кто-то притащил колонки, и над бассейном играет девчачья заедливая песенка.

— Мне хочется плакать, просто плакать… Ведь ты не знаешь, что я чувствую*, — подпевает он, прислушиваясь.

Песня настолько прилипчивая, что Юнги поёт её, игнорируя следующую, поёт в процессе умывания, склонившись к раковине. А когда выпрямляется и тянется за бумажным полотенцем, в отражении за спиной видит ещё одного посетителя туалета.

Слова песни мигом выдувает из головы. Вместе с мыслями, планами. Выдувает всё! Кажется, даже вместе с мозгами — под черепушкой образовывается полая пустота.

Ким Тэхён стоит на пороге, облокотившись на косяк и сложив руки на груди. И, о Боги, он уже готов гулять. На нём светлая рубашка с воротником стойкой, легкомысленно расстегнутая на верхние пуговицы, тёмные джинсы, обтягивающие длинные ноги и выпуклость паха. Рубашка заправлена за пояс, усмирена ремнем, и от того кажется, что его талия уже, чем есть на самом деле. Юнги мгновенно охватывает взглядом и мгновенно взмокает. Красивый чёрт. Пресвятые ночные жирафы, какой же красивый. И губы — тоже исцелованные до вишневой темноты. Посмотрит на них кто-то сообразительный и сложит два плюс два — станет понятно, кто об кого недавно стирал рты.

Блядь, какое тупое палево. Юнги нервно выдыхает, а Тэхён шевелится — скрещивает ноги, одну поставив на носок. Весь его вид говорит о том, что мимо просочиться не получится. О погоде, о работе, о здоровье потрещать не получится. Чёртов гопник похож на того, кто вытрясет ответ на любой, даже самый каверзный вопрос.

— И значит ты здесь, — отзывается тот, наконец, с порога, прервав напряженную тишину. — Ныкаешься?

— Чего? Нет! — открещивается от очевидного Юнги.

— Не ныкаешься. Просто решил поплакать в туалете под няшную песню. Как чувствительная тёлка. Не похоже на тебя.

Как долго Тэхён стоит? И кто тут плачет? Юнги хватается за лицо. Какие нахер слезы, это капли по лицу, которые он так и не вытер. Ведь мужик не плачет от красоты другого мужика, пусть она из раза в раз херачит в солнечное сплетение.

— Ага, конечно. Горько реву от нашей скорой разлуки, — огрызается Юнги.

Ким Тэхён на это с удивлением склоняет голову.

— Скорая разлука? Компания больше не будет со мной работать?

Юнги оскорблённо поджимает губы. На что его хватает — оторвать кусок бумажного полотенца и продолжить вытирать лицо. Но потом всё-таки признаётся, констатируя очевидный, но такой обидный факт:

— Естественно, будет. Если согласишься, будешь занят рекламными контрактами на годы вперёд. Наша компания сделает тебя знаменитым.

Но сам он сделает всё, чтобы с хулиганом больше не пересекаться. Красивых корейских мальчиков полно — утешает себя Юнги — подберёт для съемок ещё миллион.

— А ты? — ловит его на мыслях Тэхён.

— Что я?

— Дальше будешь со мной работать?

О чём они говорят? Неужто о работе? Ким Тэхён пришёл, чтобы обсудить свои карьерные перспективы? Так прекрасно же! То, что надо! Юнги приободряется — настроение тут же взмывает вверх. Он пожимает плечами, поглядывая на парня в зеркало:

— У нас огромное рекламное агентство. В постоянно пополняемой базе несколько сотен моделей различных типажей и категорий. Теперь ты тоже там числишься. Тебе будут подыскивать новые съемки, новые рекламные контракты. Захочешь, можешь стать полноценной моделью, будешь не только сниматься, но и ходить по подиуму. У тебя есть все данные… — Юнги запинается, когда в отражении видит, как Тэхёну растянуло рот многозначительной улыбкой, словно ему прямым текстом выдали, что гопник — привлекательный со всех сторон молодой человек. Юнги тут же решает подрезать ему крылышки: — А я не буду работать с тобой постоянно. Я руководитель проектов, а не рекламный агент. Помимо других обязанностей, я подбираю и утверждаю моделей. Если будет необходимость в твоём типаже, — Юнги неопределенно машет рукой с зажатым в ней комком бумаги, очерчивая в воздухе кого-то высокого и плечистого, — значит, поработаем ещё.

— Понятно, — отвечает Тэхён без энтузиазма. И продолжает сверлить взглядом Юнги. Никуда, мерзавец, не исчезает. Стоит, как влитой, в проёме и мучает вопросами дальше: — Такое чувство, что меня опрокинули. Чо на это скажешь?

— О чём ты? Всё выплатим по контракту! — надувает грудь колесом Юнги. — Твои намёки не к месту! У нас серьёзная организация!

— А ты всё о работе, аджосси… А я ведь не об этом… — качает головой Тэхён и замолкает.

Словоохотливый настрой пропадает и у Юнги. Он в раздражении притоптывает ногой. Значит, мелкий хулиган ещё не все обсудил.

— Ты чего пришёл-то? Поссать? Не стой тогда на пороге как неприкаянный. Все кабинки пустые, — пытается он задать вектор дальнейших действий, показывая на несколько закрытых дверей.

Получается ну прям нейтрально. И очень безразлично. Только вот Тэхён не торопится воспользоваться предложением, солидно, во всю ширину плеч закрывая проход.

— Значит начинаем всё заново? — делает он ход. Скорее выпад.

— В смысле? — Юнги поспешно строит равнодушное выражение лица. — Что начинаем?

— Ничо не было, продолжаем играть в «ты убегаешь, я догоняю»? Господин директор, ты слишком жесток. Дал слегонца потереться об себя и хорош, остальное сам додрочу?

Юнги фыркает. Выражения того немало его коробят. Хотя должен уже привыкнуть, правда? Изо рта этого говнюка и не такое вылетало. Он, наконец, кидает комок влажной бумаги в корзину, попадая трехочковым, как заядлый баскетболист. И идёт на выход, внутренне собравшись, готовый (опять нет) к противостоянию. Шаги звонко звучат по кафельной плитке, голос тоже — отскакивает эхом от стен, когда Юнги повышает голос:

— Ну а что было-то? Один протянул другому руку помощи в условиях нехватки времени и тотальной занятости. Спасибо, интересный опыт, но не моё.

Он останавливается перед Тэхёном и видит, как меняется его лицо. В первую секунду — словно его ударили. Открытой ладонью, наотмашь, с оскорбительной небрежностью. Несколько слов стёсывают с Тэхёна слой за слоем самоуверенность, наглость, заносчивость. На мгновение появляется юноша, вчерашний подросток, тот, кто несколько лет назад ходил по двору за Юнги, как привязанный. Рот открывается в шоке, глаза распахиваются — в них целое море обиды! Но потом лицо темнеет, вспыхивает яростью. Юнги постоянно забывает, что Тэхён уже не мальчик. И никогда не был смирным паинькой. Тот прищуривается, одним слитным движением выпрямляется, и Юнги кажется, что ему сейчас прилетит. И даже не словами, а банальный хук в челюсть. И сжимается, прикрывает глаза в ожидании. Видит Бог, не отвернется — потому что заслужил.

— У тебя губы красные. Из-за меня. На тебе мои следы, — слышит он. И в тот же миг чувствует грубоватое касание. Немилосердным пальцем, по болезненно натёртому, недавно намазанному. И это больнее кулака, хуже грубых слов, потому что с размаху швыряет Юнги во вчерашнюю ночь.

Губы болят неслучайно, просто Юнги не хочет вспоминать — вчера ночью, они прямо на полу, испачканные, в уляпанных штанах, принялись целоваться. И вот тогда Юнги получил самые сумасшедшие поцелуи. Не те — волнительные, когда ты подросток и больше переживаешь о том, как не ударить в грязь лицом — не обслюнявить, не куснуть, быть в меру влажным и нежным. Не те равнодушные чмоки, которыми он провожал очередную пассию с порога собственного дома. И даже не те, которые крал до этого гадкий гопник. Вчера Ким Тэхён, получив в руки полуголого Юнги, целовался так, словно ему не надо ни о чем беспокоиться. Яростные, глубокие, по настоящему мокрые поцелуи сменялись чередой неторопливых, одними губами. Под их прицелом оказывались щёки, нос, закрытые глаза. А после шея, кадык и ключицы терпели наплыв засосов, до красоты дразнивших кожу. Ким Тэхён лизал там, где недавно кусал, и вцеплялся зубами по влажному. Потерявший бдительность, капитулировавший Юнги как лох поддавался, с внутренним бессилием всё принимал. И то, как его накрывали телом, придавливая к полу. И то, как затащили, распластали сверху, когда Юнги закряхтел от тяжести и впившихся в спину деревянных половиц. Лишь раз он взбрыкнул, что раздавит собой, но короткая ругань закончилась очередным мокрым поцелуем и полным поражением Юнги на фронте позиций.