— Я пойду в полицию, там повеселишься от души!

Тэхён смотрит на Юнги, не мигая.

— Где я только не веселился…

— Отдай сумку, скотина! — Юнги хочется взвыть и топнуть ногой.

— Неа! Грубый аджосси…

Внутри все трясется от раздражения. Подъезд так близко, а не добраться. Юнги оглядывается, но на тропинке, как назло, никого. Зато где-то за спиной продолжает шуметь гоп-компания. Вот их внимания точно не надо привлекать, так он, сто процентов, останется без рабочей техники.

Это тупик. Школьник смотрит с усмешкой, сумка лямкой висит у него на пальцах, и тот ею покачивает, намекая, мол, ну что ты, возьми, вот же она. Юнги пытается выхватить, но тот, цокая языком, резко отстраняется и снова дразнится.

— Тебе что, делать нечего? — хмурится Юнги.

— Неправильная постановка вопроса, — перестает улыбаться пацан. Подходит ближе и рассматривает в упор. — Думай, дядя, думай.

Басовитые нотки в голосе школьника звучат совсем по-взрослому. Табун холодных мурашек галопом мчится по коже, хотя на улице ни на йоту не стало прохладнее. Юнги вздрагивает, чувствуя, как капля пота ползет по позвоночнику. Пацан пугает своей серьезностью.

— Что тебе надо? — выдыхает Юнги, кусает губы под потемневшим взглядом наглого говнюка.

— В точку, — снова усмехается этот Тэхен и, наконец-то, отходит. Вешает сумку себе на плечо, снимает кепку и зачесывает пятерней неожиданно волнистую шапку кудрей. Скупые движения уверенного в себе человека. — В кой-то веки слышу правильный вопрос.

То ли Юнги глохнет от волнения, то ли даже компания за спиной замолкает в ожидании ответа. Подозрительная тишина растекается по двору, ни звука не доносится из окон дома. Обычно то работающий телевизор, то музыка, то плач младенца сопровождают путь Юнги до подъезда, а сейчас ничего. Наверно, он, и правда, оглох.

— Так что тебе надо? — повторяет Мин и встряхивает головой.

И в этой тишине вспархивает удивительное и ужасное:

— Поцелуй меня, аджосси, и получишь сумку назад.

Целых пять минут Юнги пялится на серьезную наглую морду. Целых пять минут он полностью уверен, что ему эта дичь приснилась, привиделась, послышалась. Ну, соседи сверху разговаривают или телевизор в комнате сказал фразой из сериала. Ага, мужским баритоном «аджосси», вдруг с тоской понимает Юнги. Ну, может, это аниме такое яойное, цепляется он за последнюю надежду.

— Слышишь меня, ты? Поцелуй, говорю, — разбивает и ее малолетнее хамло.

— Ты что, дурак? Я же парень, — пятится от него Юнги и безумным взглядом шарит по округе. Кусты, фонари, лавочки кружатся вокруг него смазанной каруселью. Смысл разговора теряется совершенно.

— И чо? Ты себя видел? — наступает на него придурашный обормот. — Ты ж смазливее любой бабы…

— Иди на хер, придурок! Я не такой!

— Чо, не нужна сумка-то? — останавливается тот. Длинные пальцы любовно пробегаются по ее кожаному боку, словно пацан уже примеряется носить ее, вот так, на плече.

— Отдай… — рычит Юнги, взбешенный.

— Поцелуешь, отдам.

Вот упрямый пиздюк! Юнги дышит, как загнанная лошадь, и готов идти в рукопашную. Останавливает одно: их много, а он один. Мин никогда не был трусом, но и дураком тоже не был. Врожденная рациональность говорит, что избитым будет он сам, а сумку все равно не получит. И презентацию, так и так, не покажет. Да и гопник, наверное, просто подначивает. Кто эту молодёжь нынешнюю знает и их дебильные шуточки. А, значит, действовать надо по-другому.

Юнги выпрямляется, цепляет на лицо загадочную улыбку. С интересом начинает вертеть головой.

— Что, прям здесь? Друзья же увидят, что о тебе подумают? — с издевкой замечает он.

— Можем пойти к тебе, — хмыкает его наглый визави. И не успевает Юнги вздохнуть, его хватают под руку и волокут на лавочку в тень кустов.

Юнги лупит по цепкой руке, и его отпускают. Пацан только смеётся, потирая место удара. И смех у него такой предвкушающий, будто тот уже согласился.

— Ну чо? К тебе? — шепчет малолетний хулиган, а сам грудью теснит Юнги к скамейке. Место тут тёмное — густая зелень скрывает от фонарей, а удалённость от тропинки дарит уединенность. Мин Юнги вздрагивает. Нехило же его взяли в оборот.

— Перетопчешься… — хмурится он и упирается, не садится на лавку.

— Всего один поцелуй, хён, — продолжает увещевать мелкий извращенец, и улыбка у него возмутительно соблазнительная. Школьники не должны улыбаться так взрослым мужчинам, говорит себе Юнги и против воли засматривается. Из парниши вырастет грандиозно красивый мужчина. А пока нельзя, ни в коем случае нельзя. Юнги опускает глаза, а ему в макушку выдыхают: — Один поцелуй, и сумка будет твоя…

Решение даётся тяжело. Ну, убудет от него, что ли? Потерпеть пыхтение неопытного пацана, а потом забыть, как страшный сон. Зато сумка вернётся к владельцу, ноут останется цел, и заказчики завтра будут довольны. Может, мелкий прыщ целоваться не умеет, а к девчонкам стесняется подойти. Юнги с сомнением оглядывает развитую фигуру школьника, широкие плечи и длинные ноги, заметные даже в темноте. Его порнушную улыбку. Да уж. Стеснением там и не пахнет. Но лучше верить в это, чем во что-то другое.

— Черт с тобой! Целуй! — бухает Юнги и закрывает в ужасе глаза. Замирает, дыша как рыбка, выброшенная на берег. Кулаки сжимаются, оставляют полукружия ногтей на коже ладоней.

Он думает, сейчас на него накинутся и изжуют, но неожиданно нежная, крепкая рука обхватывает его кулак, расправляет обратно, переплетается пальцами. В темноте век не так страшно, пока его медленно, но верно куда-то тянут. Вторая рука приземляется на плечо и весомо давит, заставляя присесть. Под задницей нащупывается скамейка, и Юнги, вздохнув, садится.

Он слышит шорох, чувствует напряжение чужой руки. Парень садится рядом, не выпуская его ладони. И внезапно эти звуки в ломкой тишине, с закрытыми глазами, кажутся до жути интимными и чувственными. Дыхание сбивается. Там, за границей темноты уже не школьник, а некто привлекательный, соблазнительный, как грех, приподнимает пальцем его подбородок и рвано дышит в губы.

— Только молчи. Ни звука… — сипит Юнги, и его рот понятливо накрывают.

Почти невинные прикосновения, влажные касания мягких губ и языка. Но от них сердце Юнги вдруг бухает набатом. Чужие пальцы перехватывают вторую ладонь, спускаются на запястье, туда, где лупит пульс. Смышленый гаденыш. Юнги заполошно выдыхает носом, и юный соблазнитель, не встретив отпора, осваивается и уже жарко дышит, кусает, толкается языком, заставляя раскрыться.

Юнги вздрагивает, впускает чужой настойчивый язык. Голова кружится, как после соджу. Он вспыхивает мгновенно, сам себе ужасаясь. Его целуют, словно девушку, вылизывают уже серьезно, исследуют рот отнюдь не робко и скромно. Ладонь обхватывает за шею, вторая трогает, мнёт повсюду, трепетно и жадно, и на что его только хватает, не начать целоваться и тискаться в ответ.

Невыносимо жарко, стыдно и… сладко. Юнги несдержанно стонет. Предательски так. Низко и жалобно, словно требуя еще. И получает целую россыпь огненных отметин, по краю челюсти и вниз по шее. Юнги стонет опять, ощутив на губах одиночество, и его читают, как открытую книгу, снова дышат в губы, снова пьют и насыщают собой.

Чертов гопник, целуется, как Бог.

Кто-то свистит, а следом басовитое «Тэхена-а-а» раскатывается рёвом по району.

— До встречи… хён… — глухо шепчет Тэхен, и его дыхание овевает влажную шею. А потом он пропадает.

Пацана давно нет, а Юнги все сидит на скамейке. Забытая сумка плашмя лежит рядом. Нахал давно ушёл, выполнив обещание, а Юнги смотрит в сторону, откуда доносится шум большой компании и с ужасом думает об уверенном «до встречи».

Этот район стал слишком тесным, и именно сейчас перестал ему нравиться. Много кустов, темные лавочки… шумные соседи. Юнги похлопывает по ноутбуку, встаёт, кряхтя, как столетний дед.

— Случившееся не должно повториться… — говорит он хрипло и пугается своего голоса.