— Стой на месте.

Я все же не справилась с любопытством, вызванным тревогой. И когда Алекс достал из одной вмонтированной в стену секции тонкую цепочку с кожаной ручкой, непроизвольно расширила глаза. Это что? Новое орудие пытки?

Да, это и оказалось орудием пытки. Пытки для моего сознания. Когда Алекс щелкнул карабином цепи, прикрепив его к кольцу моего ошейника, я подавила рвущийся наружу крик. Это было за гранью.

— Глаза в пол. Идешь за мной. К поводку не прикасаешься. Все поняла, или мне связать тебе руки?

— Я… я все поняла, — прошептала я, когда мой тюремщик натянул цепь и заставил следовать за собой.

— Это похвально. Но потом я все равно тебя свяжу. Тебе пора привыкать к положению моей рабыни для сексуальных утех.

Самое парадоксальное было то, что я по-прежнему не испытывала панического ужаса наедине со своим палачом. И даже стокгольмский синдром имел к этому слабое отношение. Я чувствовала себя проигравшей, сдавшейся, обессилевшей, но вместо слез и жалости внутри была какая-то спортивная злость. Налет униженности так и не смог задавить этот бунтарский порыв.

Я злилась на то, что Александр Крейн оказался умнее. Он предусмотрел все. Не зря же не выпускал из поля зрения все эти пять лет, да и за то время, что были вместе, вычислил все мои слабые и сильные стороны.

Тем не менее, возможность подняться наверх меня воодушевила. Каменные стены темницы удручали, несмотря на всю свою стильность и знаковость. Я не хотела терять себя в этих серых панелях.

Накрытый столик в гостиной меня не удивил. Я бросила опасливый взгляд в высокое панорамное окно.

Шел мелкий дождь, небо затянули рваные облака. Наверное, поэтому я проспала до обеда. Серая картина сало отличалась от серого сумрака моей камеры заточения.

— В доме никого нет, — нарушил молчание Алекс, когда я инстинктивно стянула ворот рубашки на шее, чтобы прикрыть ошейник. — Никто не увидит тебя такой.

Я не рассчитывала на помощь персонала этого дома. Я их даже ни разу не видела. В таких ситуациях прислуга и охрана предпочитает если не принимать участие в играх хозяина, то уж не вмешиваться — точно.

И каким бы сильным не был мой стресс, аппетиту он не помешал. Я узнала японские столовые приборы. Суши. Мое любимое блюдо. Вот это подготовка. Что это — поощрение узницы за хороший отсос или попытка сыграть на ее слабости?

Алекс потянул за поводок, заставляя меня подойти ближе. Опустился на кожаный диван, но вопреки моему ожиданию, не указал на место рядом. Я так и осталась стоять, ожидая, что сейчас последует резкий рывок и я окажусь в его объятиях. Возможно, наш перекус будет таким, как раньше — я буду сидеть на его коленях и есть из рук…

Есть из рук мне действительно пришлось. Как и сидеть на коленях, только, увы, отнюдь не на коленях Александра Крейна. Его ладонь с хладнокровием, заставившим мен внутренне сжаться, потянула цепь вниз.

— Сюда, Марина.

Я все еще надеялась, что сяду на диван рядом, но Алекс, равнодушно глядя в мое растерянное лицо, указал двумя пальцами на пол, возле своих ног.

— Я уже не должен напоминать тебе о том, где твое место. В следующий раз экономь мое время! — не меняя тона, произнес он.

— Это тебя заводит? Хочешь, чтобы женщина ползала в твоих ногах? А как насчет того, чтобы она сама этого захотела. А не под твоим нажимом?

Я все же не сдержалась. Но Алекс вопреки ожиданиям не стал выходить из себя и опрокидывать меня на пол подножкой.

— Меня это не заводит. Это всего лишь один из способов добиться твоего послушания.

— Сломав мою гордость?

— Я уже ее сломал. Только в отличие от других, заплатил тебе за это щедрую цену. Один…

Я не стала дожидаться продолжения счета. Но все же позволила себе своеволие. Села не на колени, а на ягодицы, просто притянув колени к груди.

— Я не понимаю, зачем тебе этот глупый и лишенный смысла бунт. Ты провоцируешь меня? Марина, ты уже не ребенок, которого я всячески оберегал пять лет назад. Теперь твоя дерзость безнаказанной не останется.

— Выпорешь меня? Или посадишь в клетку?

— Я обязательно с тобой это сделаю. Можешь не сомневаться. А теперь открой рот!

Голод взял свое. Я старалась прожевать кусочек ролла так, чтобы не выдать дикого голода. Смаковала, потому что именно это давало возможность не думать о том, что еще предстоит вынести из рук некогда любимого человека. Все его слова не были фальшью. Он мог сделать все, что озвучил, и даже не посмотреть на мое состояние. Но точно так же легко Александр мог бы и от всего этого отказаться.

Я не думала о то, что еда с его рук как-то унижает меня. Было легко. Когда мы были вместе, часто кормили друг друга. Правда, со смехом и поцелуями. Почем я тогда от этого сбежала?

Кофе взбодрил. От десерта я отказалась, и к счастью, настаивать мой палач не стал. Мучиться чувством вины от недостатка движения и калорийной пищи мне было совсем ни к чему. Правда, я не была уверена, что он руководствовался именно этим.

— Я не привык оставаться без десерта, — в голосе Крейна появились дьявольские нотки.

Я подняла голову. Мне что, предлагается самой его приготовить? Или наколоть на вилку? Увы. Все было еще хуже. Чем я предполагала. Когда мужчина расстегнул ремень и приспустил брюки, я даже от недоверия покачала головой. Это серьезно?!

— Надеюсь, я не натер тебе в горле мозоль? Придется снова поработать. — и Алекс накрутил на кулак цепь до моего легкого удушья, притягивая к себе.

— Я не… — представив, как он будет долбить меня в гланды после сытного обеда, и чем все это в итоге закончится, я была готова уже закричать свое стоп-слово, только бы избежать этого.

— Как же без практики, девочка? Никак. Иначе не научишься, — Алекс притянул мою голову к соей ширинке. — Давай ты сделаешь это сама. Так, как умеешь, вложив всю свою старательность. Вы. и меня своим сладким ртом так, как я недавно сделал это с тобой. Тогда, может быть, я вознагражу тебя…

Куда мне было деваться? Некуда. Стоило посмотреть в потемневшие глаза Алекса, которые серый сумрак ненастного дня сделал стальными, как я сразу поняла: откажись или прояви непослушание, он без какой-либо осторожности и нежности повторит свой утренний перформанс. Оставалось сдаться на милость судьбы. Расстегнуть ширинку, извлечь на волю эрегированный член и ласкать — сначала ладонями, имитируя бутон лотоса, смочив пальцы собственной слюной, затем губами, касаясь уздечки и пока что невесомо целуя по всей длине, чтобы как можно на дольше отодвинуть тот момент, когда придется заглотить его целиком, сдерживая спазма гортани.

К счастью, Крейн не стал меня торопить или управлять сверху — от диктовки у меня сносило башню в сторону ярости, хватка волос на затылке вызывала уже не протест, а оцепенение. В этот раз моему пленителю хватило контроля благодаря поводку и цепи. Я не могла отшатнуться и вырваться. И потому, что поза не позволяла, и отчасти от опасения, что все повторится.

Крейн раскинул руки на подголовнике дивана, запрокинул голову. Его сбившееся дыхание резало мой слух. Как хозяин моего тела и души, он получал удовольствие, мало думая обо мне. Я была лишь податливый и безмолвный инструмент для выполнения его самых изощренных фантазий, лишенный права голоса и права на удовольствие.

«Время не стоит на месте. И сейчас управляю процессом я сама, значит, держу в руках и губах власть», — так я успокаивала себя, лаская кончиком языка крайнюю плоть члена, придавливая его всей поверхностью и втягивая в тесный вакуум своего рта.

Алекс не считал нужным как-то себя сдерживать. Сжимал в пальцах кожу дивана, учащенно дышал и иногда, когда я с чувством неуместного превосходства ласкала его крайнюю плоть в самой чувствительной точке. Постепенно ощущение, что я владею ситуацией не смотря на ошейник и поводок, ввергло меня в жар, похожий на экстаз, и я усилила нажим свих губ и глубину заглатывания члена. На полную не решилась после обеда, выбрала оптимальный ритм и глубину.