Гидеон начал с простого, незамысловатого ритма — но даже простых хлопков без намёка на мелодию хватило, чтобы Гвен узнала ту песенку, которую часто бормотал себе под нос капитан Персиваль: «Звезда-крошечка, свети; знать хотел бы, кто же ты…» Экраны в зале замигали красным нестройно, вразнобой, и интегральный график на экране перед Гвен совсем не походил на последовательность красных вспышек. Гидеон дал отмашку рукой:

— Хорошо, почти все уловили суть! Но попробуйте держать мысль о нужной эмоции где-то за полсекунды до того, как она наступит — гораздо легче нажать на спусковой крючок, чем зарядить пистолет.

Пока Гидеон объяснял кадетам, как правильно вызывать эмоции вовремя, у Гвен снова появилось время задуматься. Она вспомнила, как сама сидела на этом мягком тёплом полу и выполняла команды тогдашних Железных Рыцарей — Эмри Локер и Марлина Алери. Сейчас же перед кадетами стоял высокий тонкий парень в комнатном плаще, с длинными волосами, стянутыми в хвост, и молчаливая девушка с каре, чей холодный зеркальный взгляд редко отрывался от экрана с данными. Если кто и производил впечатление идеального рационалиста — так это Гвен. Но…

— Ты серьёзно? И сколько же дней ты уже в расщеплении?

— Четыре с половиной года, — и Гидеон бодро вскинул бровями.

Этот человек, который сейчас веселится, машет руками, прыгает по учебному залу, последние пять лет поддерживал расщепление сознания. Более того, он говорил, что нашёл способ оставаться в этом состоянии даже во сне — сложно было даже представить, как. И что снова вызывало у Гвен лёгкое чувство тревоги — о том, что все его эмоции, нестабильность и оптимизм — продукт точного и умелого контроля, знала лишь она. Она и, наверное, этот человек в белом, стоящий сейчас у стены…

— Я успешный эксперимент?

— Проверим. Какой вопрос бы ты задал себе как плод эксперимента?

— Думаю, «сколько экспериментов было до меня?»

— Почему ты не можешь мне на него ответить?

— Потому что на нём стоит запрет.

— И сколько же их было?

— Триста семнадцать.

Покачав головой и шумно выдохнув воздух, Борс нажал на кнопку. На экране появилось традиционное сообщение: «Вы точно хотите завершить программу?» Ни секунды не колеблясь, Борс ответил «да», и экран отозвался тонкой синей надписью: «Эксперимент № 318 завершён».

Триста восемнадцать экспериментов. Это почти два года двадцатипятичасовых дней, если проводить по эксперименту в сутки — но такого безумного темпа уж точно никто не выдержит; Борс потратил на работу девять лет. Конечно, не всё это время он занимался попытками скопировать свой разум в компьютер, но уж точно значительную его часть. И результат пока был страшно неудовлетворительным.

Программа копировала память, да, но никак не сознание целиком. Всем на Кубусе было известно, что сознание движется не только логикой, но и первобытной силой, биологическими процессами, находящимися на другом уровне влияния. Средний психолог мог с допустимой точностью сказать, как, когда и в какую сторону потечёт поток мысли, но ни один из даже самых лучших биологов планеты не знал, почему. Борс мириться с этим не хотел.

Он понимал, что система очень сложна, осознавал, что даже не осознаёт, насколько, но пытался приблизиться, пытался заставить программу понять и обобщить, какие силы, кроме логики, управляют сознанием. В данный момент приоритетный тест на сознательность компьютера — способность ставить запреты.

Калька сознания Борса копировала всю его память, в том числе и знание о том, на чём запреты стоят — но одного знания оказывалось недостаточно, и Борс видел это каждый раз, когда программа отвечала на запрещённый вопрос. Он видел это и осознавал — сегодня погибнет ещё один Борс. Ещё один, которому судьба не дала возможности развиваться.

«Это не жизни, — отвечала ему доля сознания. — Это лишь процесс в компьютере».

«Они оперируют своего рода впечатлениями, а значит, обладают какой-то формой сознания», — возражала другая доля.

«Держись они за жизнь, они бы боялись смерти. Они боятся смерти, так как не способны бояться».

Борс отвёл взгляд от экрана и посмотрел в окно. Вместе с серебристым светом ночного города на него посмотрел человек — коренастый, коротко стриженый, с измученным, страдающим лицом. Взглянув в глаза своему отражению, Борс сфокусировал взгляд, расправил плечи, и рот его сжался в уверенной улыбке — вот, каким его видят все, каким его видит мир. И вместе со взглядом фокусировались, очищались и выпрямлялись мысли, сознание прояснялось, и казалось, что нет в мире проблемы, которую не решил бы этот человек с бронебойным суровым взглядом и уверенной улыбкой — Борс Сорин.

— Вам пора, — сказал Франц, взглянув в отражение. — Остальные Рыцари уже отправились в космопорт.

— Ты прав, — ответил Борс, поднимаясь из каркасного кресла. — Как там остальные?

— Гидеона всё не достигают муки когнитивного диссонанса от того, что он вам проиграл, — Франц скромно улыбнулся, опираясь на чёрную трость. — Гвен сегодня была с ним, у них плановый совместный урок в Академии, Вивьен одолевают смутные мысли, а Персиваль… Что ж, у него был довольно интересный день сегодня.

— Зормильтон снова до полусмерти напоил его хелмарской смесью, чтобы посмотреть глубину рефлексов? — спросил Борс и хмыкнул.

— Зормильтона вы метко почуяли, — Франц закрыл глаза. — Но в остальном промахнулись. Персиваль смог запустить атексетскую машину, Борс.

Борс приподнял бровь.

— Значит ли это…

— Ничего из того, что вы подумали, — Франц постучал пальцами по набалдашнику трости. — Мы лишь поняли, что развивали немного не ту идею, что оказалась ключом к победе. Это, возможно, относится и к вашей работе, задумайтесь.

Борс лишь снова хмыкнул себе под нос и поднялся с кресла. Следующий поезд до космопорта отправлялся через полчаса — стоило успеть. Выключив компьютер сигналом нейры, Борс начал складывать вещи.

— Первый из многих, Великий Шарк… Я, Вивьен Мениск, секретов от Тебя не таю и примеру Твоему следую. Покажи мне, куда расти, покажи мне, как действовать, покажи мне, откуда черпать силы. Файхен… Я хочу перестать сомневаться в мире.

— Сомнение — путь искателя.

— Искатель сомневается, чтобы найти ответ. Но не мне, похоже, положено знать разгадку той тайны, что вызывает сомнения.

— Желание отказа от очевидной благодетели порождает твой внутренний конфликт — конфликт желания узнать и нежелания переходить порог дозволенного. Вовсе не сомнения есть ключ твоей проблемы.

— Тогда мне предстоит выбор?

— Не выбор, а принятие. Дозволенное людям ограничивается моим сознательным решением, без причины не было бы и границ.

— Но мысли о той загадке появляются сами. Слишком много вопросов в этом мире ведут к тому, что мне знать нельзя.

— Ты мыслящий человек, дитя Лорикса. Немногие видят то, что доступно тебе, и знают о том, что ты замечаешь. Но самое главное — ты Железный Рыцарь, а это значит, что ты в силах поставить запрет на то, о чём думать не желаешь. И ты действительно не желаешь об этом думать, это желание не твоё, а твоего иррационального, вышедшего из-под контроля, который тебе предстоит вернуть. Ступай, дитя Лорикса, и не забывай о том, что ты — мастер мысли, которому никогда не было помехой его собственное иррациональное.

— Спасибо, Агмаил.

Итак, что это было?

Персиваль мчался в Истребителе навстречу туче вражеских дронов, и порывами незримого ветра с сознания слетали запреты, освобождались мысли, анализируя воспоминания, создавая вопросы, ответом на которые были лишь ещё более сложные вопросы.

На Дне живут люди?!

Этот вопрос требовал ответа больше всех остальных. Как они могли выжить там, не имея связи с внешним миром? Ведь если бы связь была, их бы давно всех подняли на поверхность, так? Персиваль отметил первую проблему: влечёт ли наличие связи Дна с остальным Айлинероном немедленное спасение его обитателей?