Неоднократно прерывал он записки, а после смерти гениального брата предоставил те их части, что относились к детству, первому биографу Фёдора Михайловича – Оресту Миллеру.

Но мемуары потом были закончены и суммарно дают интересную панораму тогдашней жизни, добавляя вместе с тем штрихи к портрету классика…

Годы, не говоря века, своим течением меняют все – психологию, нравы, деньги, еду, одежду, оружие, даже внешность людей, но не меняется проклятая константа: жить на Руси хорошо доводится только небольшой группе людей.

В чем тут дело?

Некрасов в глобальной своей классической поэме не стремится сыскать ответа, давая скорбную констатацию как широкую панораму русской жизни с дремучей нищетой, дьявольской несправедливостью, свинцом реальности, в определенном смысле растянутой на века.

Некрасову в большей мере, чем кому бы то ни было из классиков поэзии, было присуще сострадание, недаром так пел первый его перл:

Кристально-прозрачный, совершенный стих, текущий скорбью, как кровью, косвенно призывающий к изменению жизни…

Космос Некрасова обширен и многозвучен; взмывы его поднимаются до звезд невоплотившейся мечты, касаясь лучами общественного идеала; и музыка некрасовских созвучий никогда не изменяет основной формуле звука: даже и страдания живописуя, она сладка, как ключевая вода в жаркий полдень.

Каков пейзаж, рисуемый стихом!

С ним хочется соприкоснуться, войти в него – столь он великолепен, так ощущаешь его:

Разумеется, «Железная дорога» не сосредоточена на показе природных картин, столь богатых на Руси, иной пафос движет стихом и вечное русское:

Сквозь высоты музыки отзывается извечной же болью…

…Снова разойдется «Мороз, Красный нос», поражая великолепием: зачарованные стоят леса, как великолепные музеи природного могущества, лежат мощные льды, зачехлившие реки, и только вступишь в зимний русский лес – слышится:

И какою силой, какою верой в бесконечную творческую мощь народа звучит хрестоматийный «Школьник»…

Сострадание некрасовской музы – ко всем попавшим в жизнь, вынужденным в ней искать себя, да так, чтобы не слишком утеснять других, – велико, как велика и вера в замечательное грядущее; и если со вторым нам удается соприкоснуться мало, все время наступая на пресловутые грабли, первого нам так не хватает! И как знать, возможно, второе неразрывно и связано с недостатком первого?

И думается – тут вдумчивое чтение Н. А. Некрасова может помочь.

Страшно начинается, страшно длится, врезается в сознание:

Жесткие, морозом скрепленные картины, а музыка, волшебная музыка мороза все равно звучит величественно – вечным…

Но жизнь лучше не будет: есть как есть – не поверить, что когда-то настанет другое время:

Патриархальность, сходящаяся с трагедией; трагедия, отрицающая нужность оной патриархальности…

Речь пойдет о крестьянской жизни, являвшейся вариантом креста на Руси на протяжении многих и многих веков.

Речь польется, живописуя драмы, которые перекусывают жизни людские, и речь эта будет музыкой жизни, с которой… ничего, казалось, не сделать.

Но она будет изменена, однако, даже круто, даже сильно!

…И все равно Мороз-воевода обойдет свои владения, и будет трещать и стрелять великолепный синеватый снежный пласт…

Будут громоздиться красоты снежного, отливающего розовым серебра, будет природная мудрость; хоть панорамы, развернутые в поэме, отрицают мудрое устройство общества.

Тогдашнего.

Но и теперь особо нечем гордиться.

…Мы сталкивались с дедушкой Мазаем с ранних лет, поэма входила в детский мир священным образом доброты, и зайцы – эти милые зверушки, всегда ассоциирующиеся с детством, – представали своеобразным символом – знаком помощи, необходимой всем.

В естественности некрасовского стиха есть своя особая гармония плавности, напевности: его хочется именно про-певать, а не читать.

…Кажется, в конце жизни Некрасов изверился в словах:

Возможно, так оно и было, ибо даже въедаясь в сознанье народное, стихи не способны менять действительность; но, насыщая волнами сострадания – и любви! – пространство, Некрасов в большей мере, чем кто-либо другой из поэтов, готовил перемены, а что они необходимы, следовало из общего хода жизни.

Честность и честь, определявшие путь Некрасова-поэта, не подлежат разрыву:

Тут только одна ошибка: не «долго», а «никогда»…

Он был новатором – Некрасов: он вводил в поэтический оборот речения купеческие, простонародные, разные, совершая в поэзии работу, аналогичную той, что в прозе вершил Достоевский, сшибая самые различные языковые пласты.

Как бытово, но и бытийно звучит:

Какова емкость строки, дающей полную картину существования определенных людских пространств!