Слева от входа в курятник у неё была мастерская. На верстаке стояли готовые фигуры из окрашенного камня: гора Алладина, ослик и часть белки (не хватало передних лап и головы). Лежали инструменты и безымянные ждущие камни. Сегодня она поищет подходящие для белочки. Накинув резиновый круг на калитку, вышла со двора.
Отсюда, на гребне уклона, виднелся угол местной кирхи и два креста. С крайним она поздоровалась, там Микаэль. Он многому научил жену, в том числе делать фигуры из камней (подбирать нужные по форме, склеивать и правильно окрашивать). Правда, сам не очень хорошо разбирался в цветах. У неё зверьки выходили как живые…
Семь лет назад Мика застудился в путине и умер от двустороннего воспаления лёгких. Салака тогда пёрла как сумасшедшая – больного не довезли в Пори вовремя… А за год до того Яни уплыл на пароме в Швецию за лучшей долей… Она вздохнула. С тех пор у неё ни мужа, ни сына.
Под ногами шуршала каменная крошка, тропа, полого поднимаясь параллельно береговой линии, вела знакомым путём. «Разве что-то изменилось?» – Тарья продолжала отстаивать свою безучастность к статичной жизни. «Вот он маяк. Пусть башня, увеличиваясь в размере, вырастает, словно из земли до неё не меньше трёх километров, но это всего лишь фокус. И время – такой же фокус. Так что путь и маяк на месте», – она упрямо тряхнула головой.
«Сейчас проведаю лейоне*, а после поищу подходящий материал у скал… Поработаю, и этот день, будь он неладен, пройдёт».
За бугром вид местности резко менялся. Позади внизу остались высокие сосны у домика с красной крышей и длинный каменный язык мыса, лакающий светлые прибрежные воды. Впереди, насколько хватало взора, игрушкой в руках завывающего безумца беспорядочно холмились и меняли очертания дюны.
Тарья шла к оврагу, под который упорно и безуспешно подкапывался утренний бриз. Холм над углублением зарос песчанкой и очертаниями напоминал крупного льва. Лейоне лежал неподвижно, лишь дрожала кисточка хвоста да густую тёмную гриву трепал настырный упрямец. На его белом песчаном животе женщина, подложив под голову рюкзак, обычно отдыхала.
Низкое небо затянуло ватными облаками, но было тепло. Ветер тут же нашёл новую забаву и, тихо посвистывая, баюкал гостью. Однако та не стала ждать, когда хитрец засыплет ей глаза: села на пятки, достала хлеб и термос, собираясь закончить свой завтрак. Медленно жуя и запивая домашних хлеб ароматами горячей африканской пустыни, наблюдала, как мягчеют простые цвета и линии привычного морского пейзажа. Белое небо на противоположном берегу подчеркнула синяя линия леса, переходящая в расплавленную лазурь акватории. Там на приколе стояло несколько рыбачьих катеров и лодок. Ближе к берегу залив мелел, и бирюзовые волны надели пенные шапки. «Наверное, чтобы не раниться о выбеленные скелеты стволов, выброшенных приливом на песок». Тарья тихо засмеялась и разом замерла. Её блуждающий взгляд наткнулся на фигуру человека. С несвойственным волнением в тревожном предчувствии она собрала рюкзак и, увязая в песке, направилась в ту сторону. Остановилась в паре метров, не решаясь приблизиться и заговорить.
На сером валуне, свесив босые ноги в облинявших джинсах-клёш, сутулясь сидел парень. Сквозь ветхую ткань бесцветной рубахи выпирали рёбра и острые лопатки. Льняные грязные кудри ветер смешал с прибрежным мусором в колтун.
Несколько томительных минут ничего не происходило. Затем незнакомец медленно повернулся, и женщина, чтобы не закричать, зажала рукой рот. На исхудавшем лице с хрящеватым носом и шрамом на голой верхней губе светлые прозрачные глаза её любви… разве что бородёнка реденькая отросла. Прежде чем она упала, вспомнив про сто лет, человек спрыгнул в песок, подошёл и, заглянув в глаза, положил лёгкую мальчишечью руку ей на плечо…
Тарья и Юсси были неразлучны сколько помнили себя. Тогда в деревне жили три семьи, не считая викария, и пятеро детей. Две сестры и брат Йоханнес (Юсси) Ярвинены, Мика Мякеля и она, Тарья Нумми. Сестры приятеля и мальчик Мякеля старше лет на пять, и одногодки младшие с ними не водились. Люди в деревне ласково называли их одуванчиком – войкукка. У девочки прямые волосы соломенного цвета, а у мальчика – кудри цвета льна. В сосновом бору этот одуванчик проводил большую часть дня. Ребята собирали шишки на растопку и для поделок, считали вслед за кукушкой. Подолгу, сидя на скользком от игл бугре, смотрели на ползущую баржу с древесиной, гадая, в какую страну она плывёт… Мелькали годы, менялись занятия: летом – работа на ферме, в огородах, сенокосы, рыбалка, долгие велосипедные прогулки; осенью – школа, грибы-ягоды; зимой – корзины на продажу и катание на лыжах да санках; весной, затаившись в овраге, дети часами наблюдали гнездовья ласточек и стрижей…
Им было по пятнадцать, когда Юсси заплёл в косы Тарикки стебли осоки с дикими фиалками и назвал свою подругу русалкой, а она предложила себя. Мальчишка только посмеялся: «С русалкой – через сто лет, не раньше».
В тот год к ним приехал Урпо, собрал всех ребят у кирхи и каждому вручил пакетик с таблетками. Их следовало раздать в школе. За работу пообещал каждому голубенькую хрустящую бумажку с олимпийцем Пааво Нурми (десять марок) и добавить ещё по одной за новый заказ. С того дня войкукка цвёл и разбрасывал семена не в одном месте, друзья перестали встречаться. Юсси замкнулся, стал резким, раздражительным. Тарья слышала, что её любимый заделался дилером, два раза в месяц отвозил на острова дурь. Девушка плакала, но не могла никому довериться. Даже когда он бросил школу, а однажды – вовсе исчез. Парня искали, но не нашли, и его родители со временем переехали в город выдавать дочек замуж… Она тоже вышла замуж за Мика Мякиля. Сосед окончил мореходку и отслужил в армии. Завиднее жениха на мысу всё равно не было…
Тарья очнулась и, будто со стороны, посмотрела на мужиковатую финку средних лет и молодого сутулого бродяжку. Те сидели лицом к морю. Прилив, подкрадываясь, заливал их ступни, но они не замечали. Ей никогда не доводилось видеть подобную пару обречённых на одиночество. Человек, зажав в кулаке хлеб, скупо откусывал и долго жевал, затем делал шумный глоток из термоса и острый кадык на худой шее резко вздёргивался. Она стыдливо наблюдала, чувствуя, как за грудиной плавится здоровый кусок льда.
– Я – Тарья. Ты откуда?
Незнакомец неопределённо махнул в сторону залива.
– По всему видно, что идти тебе некуда… Пойдёшь со мной… Я ещё крепкая. Буду звать тебя Юсси, – дикая мысль родилась в голове и тут же сорвалась с языка.
Тарья неловко начала объяснять своё решение, мол, помоешься, поспишь, отдохнёшь… и ей не надо денег… но замолчала, прислушиваясь к рождавшейся в душе буре: «Никуда не отпущу!.. Теперь».
Он слушал, наклонив голову, и молча пошёл рядом.
Первые три недели эти двое почти не покидали кровать, и та пела на все лады. По дому и во дворе ходили нагими. Одежду парня она выстирала, починила и сложила на полке. Сама одевалась, когда ездила за продуктами, выводила козу и в фартуке готовила для Юсси толстые оладьи с мёдом… Тот, прежний мальчик, бегал за ней, чтобы вытереть о платье сладкие пальцы, а она визжала и изворачивалась… Своего постояльца Тарья привязывала ремешками к ножкам кровати и кормила сама, а после слизывала с губ и бороды потёкший мёд.
Он заинтересовался камнями, доделал белку, к лапам прикрепил жёлудь с рифлёной шляпкой. На рыбалку, за ягодами и грибами надевал одежду Мика. Тарья улыбалась, потому что на юноше всё висело, как на вешалке, и потому что никогда не была счастливее. Их никто не тревожил. Отец Мика и родители Тарьи уже несколько лет жили в городском пансионате. По воскресеньям в пустой кирхе звонил колокол, и старый викарий молился о живущих и упокоившихся.
Гость понемногу стал привыкать. Вдруг начинал что-то рассказывать. Таким тоном, будто выполнял поручение. Какие-то обрывки воспоминаний, невероятно волновавшие Тарью. Женщина не смогла бы ответить почему. Просто замирала и пыталась представить, как всё происходило:
