Я успела широко улыбнуться, воскликнуть: – Привет! Ва…, почувствовать толчок в грудь и оказалась на полу. Чтобы защититься, рефлекторно выставила руки и основной удар пришёлся на них. Но всё же крепко приложилась затылком об стол и задом – об пол.

А главное, мои ноги разъехались, подол форменного платья вспорхнул, хлопнул пощёчиной по лицу и оголил всё, что было под ним. Белые трикотажные штанишки прикрывали накрученные на круглые тканевые резинки коричневые хлопчатобумажные чулки в тонкий рубчик. Вся конструкция от падения развалилась, чулки съехали.

Меня до тошноты медленно покружило вокруг воронки, а после я туда провалилась.

Место оказалось похожим на то, что можно было видеть в нашем городе хоть каждый день – часть железнодорожной станции. При том – вовсе незнакомое.

Я стояла под знаком остановки. Время съело на нём краску и название, оставило ветхую, траченную коррозией грязно-серую рамку… На краю заброшенной пассажирской платформы. Её бетонное основание покрылось трещинами и на границе с ржавой металлической, рифлёной полосой частью выкрошилось. Рядом со мной сидела моя "британка" Буся и пялила янтарные глаза влево от нас.

Здесь родился, вырос и окреп сумрак. На границе яви и кошмара пробуждающий чудовищ.

Сверху, сквозь кроны деревьев, обступивших платформу со всех сторон, словно на театральную сцену, проникал рассеянный свет. Под нами он заканчивался мелкими жёлтыми листьями. На пушистой чёрной шубке кошки выглядевшими трепетными крыльями бабочек.

Прямо перед нами, меж рельс, виднелся настил из шпал. Но на противоположной стороне деревья стояли стеной и никакого прохода видно не было.

В направлении, куда смотрела Бусинка, и куда уходила колея, железные жилы густо заросли подорожником и плющом, спустившимся с глухой стены станции. Зелень была такой яркой, что сама по себе являлась источником света.

Изогнувшиеся дугой рельсы скрывались под замершим электровозом без колёс. Его токоприёмник, подобно небрежно надетой кепке, съехал набекрень. Видна была кабина. Внутри ничего не разглядеть из-за расстояния и всего в трещинах лобового стекла, изрезанного слепящими осколками отражения.

Задник «сцены» тонул в дремучей растительности, и можно было только догадываться, из какого тёмного мира прорвалась жуткая рожа этой громадины. Потому что три включённые фары складывались (вне всякого сомнения) в мину чванства. Махина только и ждала, когда светофор рядом сменит красный.

Не понимая, что делаю, я спрыгнула на пути, прислонилась к платформе, высвободилась из ремней ранца. Достала удочку опрыскивателя, привинтила к баку, надела респиратор, вновь – ранец и нажала кнопку. Из тонкой изогнутой трубки, через рассеиватель, на траву брызнул ядовитый дождь. От соприкосновения с ним изумрудные листья скручивались и чернели.

Было очень тихо. Ни порывов ветра, ни шума в кронах деревьев, ни пенья птиц, ни скрипа песка под ногами. Только тихий шёпот травы перед смертью.

Но вот, откуда-то из глубины, до нас докатилась первая, ещё слабая волна дрожи. Кошка зашипела, прижала к черепу уши и стремглав бросилась вправо…

Мне сообщили, что без сознания я была четыре дня. Оказалось, неловко упала. Ударилась основанием черепа. Говорили – мне крупно повезло, но я думала только о том, как опозорилась.

Через две недели вернулась в школу. Одноклассники отнеслись с сочувствием. Не напоминали о случившемся и не подсмеивались.

Валентин Щерба покинул нашу школу. И вскоре все о нём забыли. Кроме меня.

Моё видение, не знаю, что это было, но было точно – не повторялось.

Прошло несколько лет, я тоже оставила город детства.

***

– Осторожно! Двери закрываются. Следующая станция – «Ботанический сад», – объявил механический голос.

Свист и мерное покачивание, шелест газетной страницы на сквозняке, снова свист, замедление – и народ придвинулся к выходу. На платформу высыпали пассажиры, вагон заполнили новые, двери съехались, и поезд, ускоряясь, исчез в чёрной дыре тоннеля.

По привычке, не глядя по сторонам, маневрируя во встречном потоке, я продвигалась к эскалатору выхода из метро. Ещё минут тридцать, и можно будет снять в прихожей суету дня, включить Криса Сфириса и заварить чаю покрепче.

Механически отметила виртуозность высокого сухощавого господина, который, направляясь в мою сторону, умудрился никого не задеть, пересекая человеческую реку по диагонали… Тут беспощадная память ударила под дых – накрыла с головой…

И вот уже мы с ним стоим на той самой платформе из моего видения. Вака – чуть впереди меня, вполоборота к электровозу. Широкие плечи укрыло твидовое пальто, на шее по моде намотан длинный шарф. Тяжёлый запах пачули сдавил мои коронарные сосуды.

Светофор впереди переключился на зелёный…

За мгновение до того, как мне погрузиться в черноту, я увидела сноп искр, услышала металлический визг и скрежет, топот и истошный женский вопль:

– Аааааааааааааа! …кнула! …ите!

*Слэм-данк – вид забивания в баскетболе, при котором игрок выпрыгивает вверх и одной или двумя руками бросает мяч сквозь кольцо сверху вниз.

*Свингмен – баскетболист, который сочетает в себе навыки лёгкого форварда и атакующего защитника.

*

Тарья потихоньку просыпалась. В голове вместо мыслей плыли облака блёклого летнего неба. Каждое утро похоже на предыдущее. Хозяйка и дом в молчаливом согласии собирались спокойно провести ещё день. Губы женщины начали складываться в довольную улыбку, но кровать заскрипела, окончательно её разбудив.

«Сегодня должно чем-то отличиться… Пятьдесят лет. А, леший забери, сколько их. Не моё дело!» Резко отмахнув в сторону лоскутное одеяло, голая, как спала, вышла на задний двор. (Отсюда из-за пристроек коттеджа не видно упирающегося в залив мыса, лишь полоска ельника на противоположном берегу лагуны). Постояла на крыльце, глубоко вдыхая настоянный на хвое прохладный воздух, а после, прижав ладонями груди, чтобы не тряслись, поскакала по сосновым кружкам в конец двора. Встала под бочкой и, потянув вниз металлическую петлю, обрушила на себя холодный водопад… Вода на миг смягчила линии высокого сильного тела с широкими плечами. Клацая зубами, стянула с верёвки махровое полотенце, с остервенением растёрлась и, укутавшись с головой во влажную ткань, вернулась в дом. Взбудораженная кровь покалывала кожу, но Тарья, натянув шерстяные носки, свободные вельветовые брюки и свитер с растянутым воротом, быстро согрелась.

Вдогонку утренним мыслям решительно села перед зеркалом у рукомойника. Из-под светлых бровей её пристально рассматривали зелёные с тяжёлыми веками глаза, отмечая неизменность отражения: ровно подрезанная пониже ушей соломенная, слегка припорошённая сухим снегом копна волос, высокие скулы, короткий нос, упрямый подбородок и молочная шея. Тонкая линия губ иронично изогнулась. «Есть сезоны и дела. Сейчас лето, значит, – грядки, рыбалка, грибы-ягоды и камни. Всё просто».

Пока завтракала, следила за эмалированным кофейником на плитке и слушала «Юле»:

«… в мире. Переходим к региональным новостям. Вчера в районе Калло береговая охрана арестовала семейку Хикипяя, отца с двумя сыновьями (младший Юха-Пекка был совершенно мокрый) и их соседа. Все четверо рыбаков, по-видимому, находились под воздействием алкоголя или чего-то ещё. Они, махая руками в сторону залива и перебивая друг друга, возбуждённо кричали, что видели что-то. Что оно утащило мальца в воду. Мужчин отправили в амбулаторию для установления причин неадекватного поведения. Ждём продолжения этой анекдотической истории…»

«Ну да, пить надо меньше». Тарья выключила приёмник и вместе с одеялом, геологическим молотком, хлебом и термосом положила в рюкзак. Натянув куртку и прихватив ведро с мешанкой, вышла во двор. В сарае блеяла Ида – «Иду уже».

Сквозь щели крыши пробивались тусклые лучи. Птицы в ожидании корма, квохча и толкаясь, устроили переполох у корыта, в воздухе летали перья. Главную склочницу, толстую белую хохлатку петух прижал на пару секунд к земле и тем угомонил. Тарья одобрительно посмотрела на рыжего хозяина гарема и с удовольствием вдохнула кисловатый запах птичника. «Хорошо тут у вас, да мне пора отправляться».