— Так значит, моя hermanita все-таки простила меня и ждала, когда же я заскочу к ней, мм? Я правильно понял, amable? — еле слышно спрашивает Ваас, когда мы касаемся друг друга лбами.

Я чувствую необъяснимое умиротворение и вместе с тем буквально слышу, как бьется мое сердце. Я заглядываю в глаза напротив, такие же пьяные и мутные, как и мои, и вижу в них то, от мыслей о чем я одергивала себя весь этот вечер…

— Как же ты бесишь.

Мельком замечаю, как уголок его тонких губ дергается вверх.

— Кто бы говорил, hermana, — все так же еле слышно произносит Ваас.

Пират отпускает мои волосы, но не отстраняется — его руки опираются о подоконник, тем самым отрезая мне путь к какому-либо отступлению.

— И да, я бухаю в одиночестве…

На моих губах появляется ответная усмешка, а глаза загораются немым вызовом, когда я нагло приближаюсь к лицу мужчины.

— Уж лучше бухать в одиночестве, чем сидеть с тобой и кучкой таких же конченых ублюдков, как и ты… — шепчу я, осторожно поднимаясь пальцами вдоль твердого торса пирата, скрытого под майкой.

«Это все чертов алкоголь. Остановись, Албанита. Немедленно!»

Но я уже не слышу ни внутренного голоса, ни музыки с улицы — слышу только размеренное дыхание мужчины, стоящего напротив. Такого властного, сильного, хладнокровного… Не такого, как другие мужчины, окружающие меня годами и по сей день.

— Я? Я — конченый ублюдок? — спрашивает Ваас.

И когда с его губ слетает очередной смешок, я чувствую его горячее дыхание, смешанное с терпким запахом крепкого алкоголя. Затуманенный взгляд пирата скользит по моему лицу и вдруг замирает на приоткрытых губах.

— Охуеть, какая же ты пьяная, querida…

И Ваас чертовски прав.

Мои пальцы с осторожностью касаются подбородка Монтенегро, зарываясь в мягкую эспаньолку — не получив от пирата никакой ответной реакции, кроме его гипнотического, давящего взгляда, провожу ладонью чуть выше, оглаживая большим пальцем скулу.

Вот он — мой единственный близкий человек. И он стоит рядом.

Почему только после испитой бутылки чего-то крепкого я наконец-то прихожу к осознанию того, насколько мой брат дорог мне…

Чувствую непреодолимое желание оказаться к Ваасу как можно ближе. Взять и не отпускать. Вторая рука по аналогии с первой ложится на скулу пирата, и я делаю неуверенный шаг навстречу, сокращая расстояние между нами до минимума — Ваас не сдвигается с места, продолжая равнодушно следить за моими действиями, однако нахлынувшие на него эмоции с потрохами выдает его сбившееся дыхание и бегающий взгляд. А я была не лучше, будучи не в силах унять волнение и бешеное сердцебиение, которое, казалось, слышала не только я…

Не решаясь заглянуть пирату в глаза, я приближаюсь к его лицу и касаюсь его губ своими, томно прикрыв глаза — сразу же чувствую горечь крепкого алкоголя и выкуренной не так давно сигареты. Несколько секунд, показавшихся мне часами, Монтенегро никак не реагирует, однако, не успеваю я отстранится, как чувствую грубые пальцы, притягивающие меня за талию. Ваас отвечает на поцелуй, что вмиг придает уверенности моему отключившемуся сознанию — я обвиваю руками шею пирата, притягивая того ближе и позволяя ему взять инициативу. Я уже не замечаю ничего вокруг: ни уличный шум, ни мелодию, играющую за окном, ни бутылку вина, от которого я так завишу…

Когда Ваас страстно кусает мои податливые губы и вдруг проникает языком в мой рот, мои ноги словно становятся ватными. Тяжело дыша от нахлынувшего возбуждения, я не могу сдержать рвущегося наружу стона и отвечаю с неменьшим напором. Главарь пиратов подхватывает меня под бедра и усаживает на подоконник — глоток свежего воздуха, и мы вновь сливаемся в жарком поцелуе. Бесцеременно развожу ноги, позволяя мужчине оказаться как можно ближе и сжать пальцами мои ягодицы. Чувствую, останутся синяки.

Но все это утром.

Твою мать, до утра меня ни черта не волнует…

Однако, не успеваю я насладиться такой желанной близостью с мужчиной, как тот резко отстраняется — его сильные руки перестают обнимать меня за талию, а горячее дыхание — опалять мои губы, и я сразу же чувствую холодный поток воздуха, проникающий в комнату через открытое окно.

Вот только физический холод нихера не идет ни в какое сравнение с тем, что мы чувствуем в этот момент, тяжело дыша и до неприличия долго не отрывая друг от друга шокированного взгляда…

Несколько томительных секунд ушло на осознание того, что только что, мать его, произошло. И если я еще могла признаться себе в том, что по-настоящему захотела этого мужчину, моего родного, мать его, брата… То Монтенегро просто отказывался принимать случившееся.

— Слушай, я… — обращаюсь я к пирату, чувствуя дрожь в своем голосе.

И у этого нареального волнения, вдруг сковавшего мое сердце в тиски, не было какой-то одной конкретной причины…

— Ни слова, Альба! — не дав договорить, Ваас прервал меня, буквально рыча эти слова мне в лицо и тыча в мою сторону пальцем.— Заткнись нахуй!

Пират словно протрезвел — его взгляд стал более осознанным и теперь источал неподдельную угрозу. В этих бездонных зрачках царила самая настоящая ярость.

И обращена эта ярость не ко мне — Ваас злится сам на себя.

Главарь пиратов отступает на несколько шагов, потирая переносицу — даже находясь близ окна, откуда доносится новая мелодия, я без труда слышу, как мужчина неровно дышит. Я еле заметно спрыгиваю с подоконника и все так же, не отрываясь, слежу за поведением пирата. Ваас что-то долго обдумывает, ходя из стороны сторону и смотря себе под ноги: все его движения пропитаны нервозностью, резкостью. Пропитаны злостью, которой пират всеми силами пытается не дать выход наружу. В один момент он все же не выдерживает и с рыком ударяет кулаком об стену, не скупясь на силу, и мне остается лишь виновато прикусить нижнюю губу, опуская глаза в пол.

Жалела ли я?

Нет.

Жалел ли Ваас?

Пожалуй, больше всего на свете.

Монтенегро тяжело вздыхает, проводя ладонью по лицу, и смотрит в потолок. Начинать разговор первой я больше не решаюсь, дабы исключить вероятность получить по лицу от закипающего главаря пиратов, поэтому терпеливо выжидаю, когда он сам обратиться ко мне. И вскоре он это делает.

— Слушай сюда, diablo maldita sea…*(черт тебя побери*) — сквозь зубы цедит пират, разворачиваясь ко мне лицом и делая шаг навстречу. — То, что произошло — нихуя не значит, окей? Мы блять просто перебухали и ни черта не соображали. Слышишь меня, hermana? Мы оба забудем об этом и больше никогда нахуй не вспомним! Ты поняла меня, amable? Я спрашиваю блять, ты меня поняла?! — на миг повышает голос пират, оказавшись напротив.

Грубые пальцы хватают мое предплечье, и я невольно сжимаюсь, чувствуя холодный взгляд и неровное дыхание на лице.

Вот и новая порция синяков…

— Поняла… — еле слышно отвечаю я из-за внезапно охрипшего голоса.

Это все гребаное волнение… Или же продутая поясница.

— НЕ СЛЫШУ БЛЯТЬ! — рявкает главарь пиратов, встряхнув меня за плечо, и это жест заставляет меня закипеть.

— Да поняла я, maldito hijo de puta! (чертов сукин сын! ) — огрызаюсь в ответ, вырывая плечо из цепкой хватки пирата, и повышаю голос. — На что ты, мать твою, злишься теперь, Ваас? А?! В чем я на этот раз виновата? В том, что напилась и полезла целоваться? Знаешь ли, ты тоже был не против.

Не в силах сдержать гнев, толкаю мужчину, получая в ответ пристальный, раздраженный взгляд, и тычу пальцем в его вздымающуюся грудь.

— И в этом весь ты, Монтенегро! ВЕСЬ ТЫ! Гребаный эгоист и невменяемый придурок! Я всегда прощала тебе все дерьмо, что ты творил! Засовывала язык в задницу, соглашалась со всем, что ты скажешь! Потому что я, черт возьми, всегда уважала тебя, всегда видела в тебе авторитет! А ЧТО ДЕЛАЛ ТЫ?! Гнобил меня за любую оплошность! Орал на меня за любое лишнее слово! Я получала по лицу каждый гребаный раз, когда ты ловил приход! И блять я все равно доверяла тебе, больной ты ублюдок! Всегда доверяла! Я знала, что ты никогда не причинишь мне боль! И это было самой страшной ошибкой, которую я допустила, Ваас. Довериться тебе, Ваас, было самой, мать ее, страшной ошибкой…