========== Моя дрянная hermanita ==========
Безумие.
Я нахожу это слово… довольно привлекательным. Таким резким, дразнящим. Будто бы его всегда следовало произносить именно так и никак иначе — не человеческим голосом, а лаем. С еле заметным оскалом из-под подрагивающей верхней губы. С хищным, горящим взглядом, подобно бешеной псине, завидевшей свою жертву на горизонте. И с холодным металлом в потной ладони, которым ты с таким удовольствием упираешься в морду напуганного до усрачки мешка с деньгами, возомнившего себя безнаказанным…
Он же считал иначе.
За все те годы, прожитые вместе, еще ни разу мне не довелось лицезреть, чтобы Ваас истошно орал это слово в лицо очередному зазнавшемуся туристу, смешивая его с отборнейшим матом. Не-ет, больная фантазия главаря чертовых пиратов была куда изощренней. Хотя я многому научилась у старшего брата, сам он, сколько нас помню, всегда был намного красноречивей меня…
Безумие.
Нет, Ваас не угрожал этим словом. Не нападал, подобно дикому зверю, не стремился внушить страх в сердца этих людей. Он учил. Вдалбливал этот гребаный принцип жизни каждому куску дерьма, попавшему на его остров. Мой брат открывал глаза людям. Открывал перед их неминуемой смертью, а иногда давал в качестве жизненного наставления молоденьким пленницам, чьи богатенькие ублюдки-покупатели с материка уже определили их будущее между своих ног.
Нет, когда Ваас рассказывал о безумии, он был подобен не свирепому тигру, каким его нередко доводилось видеть, а полосатому питону. Да, тому самому питону Каа из рассказов Киплинга, чье присутствие внушало страх в сердце каждого жителя джунглей, в особенности кучки недоразвитых бандар-логов. Вот только в действительности Монтенегро нихера не смахивал на персонажа из детской сказки, а глупые обезьяны уже давно приняли человеческий облик — в глазах ракъят всегда был виден этот плохо скрываемый страх перед мучительной смертью и человеком, который с удовольствием подарит им эту смерть.
Да и чего греха таить: порой у меня самой пробегали мурашки по коже и становилось жутко некомфортно находиться рядом с главарем пиратов, когда он был погружен в свой монолог о безумии. Такой обманчиво спокойный низкий голос и легкая хрипота из-за перенапряженных голосовых связок и сотни выкуренных пачек сигарет…
Он шипел это слово, как змей, цедил сквозь зубы, каждый раз словно пробуя его на вкус. А зеленые изумруды глаз и еще один, неживой, тот, что за годы прирос кожаным ремешком к шее главаря, поблескивали под палящим солнцем и сливались с зеленью джунглей. Его гребаных джунглей.
Мы пропитались восходящим солнцем. Мы приросли к этим джунглям — последний вздох наш будет в диких джунглях… Таких же диких, как и мы.
Ваас…
Все в его виде кричало о том, что он здесь Царь и Бог. Определение слетало с его сухих губ заученным текстом, однако даже бесконечно меняющийся в темпе и высоте испанский акцент не мог скрыть того факта, что пират придает этому слову настолько большое значение, насколько только может позволить его давно слетевшая с катушек психика.
Безумие.
Для Вааса это слово значило слишком много. В любом случае, куда больше, чем для меня. Оно было для него настолько же священным и запретным одновременно, настолько же нарицательным, насколько тема о семье.
Он… вкладывал в это слово столько смысла. Однако за столько лет я так и не поняла, почему именно оно так въелось в его душу…
— Безумие — это точное повторение… — нарочно расстягивая слова и ухмыляясь уголком губ, медленно обхожу стоящего на коленях пленника. — Одного и того же действия… Раз за разом… В надежде на изменение…
Отрываю слегка затуманенный взгляд от морского горизонта и непроизвольно зарываюсь дулом пистолета в густые волосы мужчины, который тут же дергается в сторону.
— Это есть безумие.
Вновь оказываюсь напротив пленника — тот с ненавистью и презрением смотрит на меня исподлобья, весь мокрый от холодного пота — ничего нового. Его приоткрытый рот украшает темный кровоподтек. Я вижу в глазах напротив желание плюнуть мне в лицо, вижу, как в очередной раз чьи-то обветренные губы дрожат в порыве выкрикнуть мне в лицо «ты гнусная предательница!» и полить меня новой порцией дерьма. Какая жалость… Но воин молчит, только изредка издает нечленораздельное мычание, а все потому, что его болтливый язык уже давно скормлен сторожевым псам.
Не стоило этому человеку злить Монтенегро — это он так постарался.
Брат в целом не горел желанием, чтобы я как-либо контактировала с ракъят. Не хотел, чтобы в моей голове остались хоть какие-то воспоминания из нашей с ним прошлой жизни. Почему? Понятия не имею: никто не знает, какие причино-следственные связи крутятся в голове Вааса… Однако я предпочла называть это своеобразной опекой с его стороны, ведь будь воля брата, он бы и вовсе оградил меня от этого народа. Однако условия острова делали это просто невозможным, как бы Монтенегро не пытался сводить наши «приятные» встречи с ракъят к минимуму.
Да и я унаследовала херовый характер явно не от покойных родителей — порой мое упрямство, такое свойственное и самому Ваасу, выводило его из себя. И даже родная кровь, текущая в наших с братом жилах, не могла в полной мере защитить меня от гнева этого жестокого человека…
Тем не менее, под некоторые запреты пирата я не собиралась прогибаться. Мне уже 24 года. Какая нахер опека?
Я смеряю воина довольно скептическим, в какой-то степени снисходительным взглядом из-под приподнятой рассеченной брови. В лицо тут же ударяет холодный бриз и запах шумного моря.
Честно? Не хочу его смерти. Нет ебучего настроения…
Но босс поручил разобраться с возвратами, а его приказы не обсуждаются. Эта мысль невзначай заставила скривить лицо в недовольной гримасе и покрепче сжать оружие в горячей ладони.
— Этот последний? — бросила я стоящему чуть поодаль пирату Вааса, указав дулом на пленника.
— Да, — ответил прокуренный мужской голос, который я еле расслышала из-за подхватившего его сильного ветра.
С губ непроизвольно слетает какой-то усталый вздох, и я бегаю нечитаемым взглядом по нескольким мертвым телам возле нас.
Гребаные ракъят…
Они все, как один. Эти псы похожи друг на друга так, словно вышли с одного конвейера. Словно на них всех пришлась одна мать. Черт…
Уйдя в свои мысли, я не сразу осознала, что уже с минуту неотрывно вглядываюсь в черты лица напротив. Мой взгляд по-прежнему ничего не излучает к этому человеку, стоящему передо мной на коленях. Только уголки глаз слегка прищурены из-за заходящего солнца где-то вдалеке. Но несмотря на внешнее спокойствие, где-то внутри я чувствовала, что начинаю закипать: необъяснимый приступ обиды и злости обволакивал мою душу, от чего пальцы сильнее сжимали холодный металл.
В очередной раз при виде человека из племени…
Загорелая кожа, черные густые волосы, светлые глаза, многочисленные шрамы на лице и шее, волевой подбородок и дикий взгляд — я словно смотрела в свое чертово отражение. Все в его виде напоминало мне о том, что и я когда-то была частью этого народа.
Напоминало то, о чем мне давно следовало бы забыть…
— Ладно, хватит лирики… — холодно произношу я, снимая пистолет с предохранителя.
Рука цепляется за волосы пленного, испачканные в песке, и я оттягиваю их, дабы приблизиться к ненавистному лицу напротив. Мужчина кривит морду в отвращении, делая несколько неудачных попыток высвободиться, но даже этот жест протеста не смог скрыть неподдельного страха в его глазах.
— Все равно я ни черта не понимаю в безумии, да?
Разумеется, ответа я так и не дожидаюсь, да и нахер он мне не сдался — я отстраняюсь, словно ошпаренная, чувствуя, как от гнева колотится мое сердце. Дуло пистолета твердо направляется в окровавленную переносицу пленного, а палец без промедления спускает курок. Меньше секунды, и где-то под ногами раздается шум от упавшего на землю грузного тела, но я не обращаю на него никакого внимания. Все, что интересует меня, — мое лицо, которое тут же оказывается забрызганным теплыми каплями крови.
