— У Карлоса, говоришь? — переспрашивает он чуть спокойнее, опаляя мое лицо своим горячим дыханием, на что получает поспешный кивок.
Тяжелый вздох. Несколько секунд Ваас продолжает буравить меня пристальным взглядом, словно пытаясь понять, говорю ли я правду или всего лишь боюсь признаться ему в том, что проебалась…
— Не найду у него — спрошу с тебя, hermanita, — в конечном счете предупреждает пират и наконец отстраняется, напоследок хлопнув меня по щеке.
Еле сдерживаюсь от того, чтобы не зашипеть в ответ, и ударяю ладонь Вааса, дабы убрать ее от своего лица. Стоит ему отойти в сторону, и я со вздохом облегчения разваливаюсь на стуле, кладя ногу на ногу, а напоследок показываю широкой спине всем известный жест из трех пальцев. Монтенегро тем временем пересекает мою комнату, сложив руки в карманы, и попутно хватает с блюдца на столе последнее спелое яблоко.
— Я возьму — ты не против? — обернувшись ко мне, спрашивает главарь пиратов, но мы оба прекрасно знаем, что этот вопрос из разряда риторических.
Я лишь наотмашь махнула рукой, запрокинув голову, дабы пират не наблюдал того, как я закатываю глаза.
— Я вернусь, и чтобы вечером кокс был здесь, пупсик, — напоследок бросает мне Ваас и, откусив от яблока, быстрым шагом направляется к выходу.
— И тебе доброй ночи, дорогой братец! — с издевкой кидаю я, прежде чем мужская фигура успевает скрыться за входной дверью.
Сердце все еще бешено колотится где-то под полотенцем, однако голова, которая и так трещала по швам, теперь довольствуется такой желанной тишиной. Взгляд невольно пробегает по комнате — при виде погрома, что учинил этот ублюдок, хочется взвыть: не так я собиралась провести одну ночь из тысячи в тишине и спокойствии.
Ваас — чертов говнюк…
Теперь придется разбираться со всем этим хламом, а потом переть к эшафотам, чтобы отыскать нажравшегося в хламину Карлоса и забрать наркоту. А заодно и вставить ему отборнейших пиздюлей за дезинформацию…
Окей, этой ночью поспать мне не удастся.
***
Deep Purple — The house of the rising sun
There is a house in New Orleans
(Вот ты, мой город, мой Новый Орлеан)
They call the Rising Sun
(Мой Дом — Восходящего Солнца)
And it’s been the ruin of many a poor boys
(И ты был тем, что погубило многих бедных ребят)
And God I know I’m one
(Мой Бог, я ведь и сам один из них…)
Место, где мы находимся, напоминает мне чертов притон. Хотя чего ожидать от забытого Богом острова, кишащего маргиналами?
Небольшое помещение, бумажные стены которого давно потрескались, и только несколько десятков слоев графитовой краски, которые способны хоть как-то скрыть эти дефекты. На кой-то черт окно здесь всегда занавешано плотной черной тканью, а единственным источником света служит тусклая лампа, от чего в помещении сохраняется загадочный полумрак. Однако даже сквозь ночную мглу можно легко рассмотреть кислотные цвета от графити, которым здесь изрисовано буквально все, начиная от грязного пола и заканчивая потолком.
Из атрибутов интерьера два дивана, чья обивка годами служила в качестве пепельницы, и, что действительно бросается в глаза, большой багровый ковер. А посреди комнаты стоит невысокий столик, вечно уставленный полупустыми бутылками, бокалами и пластиковыми стаканчиками.
Душно. Все здесь пропахло сигаретным дымом и запахом дешевого виски…
Now the only thing a gambler needs
(Что нужно тем, кто любит риск)
Is a suitcase and a trunk
(Лишь чемодан и багажник)
And the only time he’ll be satisfied
(И единственное время, когда отец был счастлив)
Is when he’s all a-drunk
(Тогда, когда был мертвецки пьян…)
Из приглушенных колонок доносится песня, слова которой отлично описывают каждого из собравшихся здесь. Сборище алкоголиков, насильников и наркоманов — души, которые отреклись от прошлого и наплевали на свое будущее…
А чем я лучше этих людей?
Уже как два часа тонкие пальцы удерживают пустой бокал из-под… что я хотя бы пила в этот вечер? Не знаю.
Не знаю, потому что мне давно наплевать, что я буду пить. Плевать, сколько сигарет скурю и с кем потрахаюсь. Это безразличие к собственной жизни стало обыденностью, такой же вредной привычкой с тех самых пор, как мы с Ваасом начали работать на Хойта Волкера. То есть очень давно… А, как известно, чем дольше затягиваешь, тем меньше у тебя шансов что-либо исправить.
Здесь ничего не имеет смысла. Ни люди, ни их чувства, ни их жизнь.
Наверное, это и называется свободой…
Oh mother, tell your children
(Ох, мама, скажи детям)
Not to do what I have done
(Чтобы не совершали того, что совершал я)
Spend your lives in sin and misery
(Проведите свою жизнь в грехе и страдании)
In the house of the Rising Sun
(В этом Доме Восходящего Солнца…)
Пока за столом идет не самая оживленная беседа, я молча обвожу слегка затуманенным взором всех присутствующих, откинувшись на спинку дивана — вокруг одни пиратские хари, потные, налитые кровью. От них всех несет крепким алкоголем и дешевой туалетной водой. Помимо них, в комнате находятся еще три девки, стройные, пластичные… Но до чего потасканные. Эти натянутые улыбки, измазанные в красной помаде, — ими проститутки всегда пытались произвести впечатление, будто им нравится происходящее вокруг: нравится, что их используют, как расходный материл, нравится, что им плюют в рот и каждую ночь пускают по кругу. А их кожа? Сухая, безжизненная, с редкими морщинами, которые не скоет ни один слой тоналки. А ведь эти трое не на много старше меня…
Неужели через какие-то пару лет я превращусь во что-то подобное?
Взгляд цепляется за поблескивающее стекло, расставленное на столе. Тяжелые мысли и гребаная рефлексия о неутешительном будущем, словно на автомате, заставляют невольно потянуться к бутылке, на дне которой еще оставалось что-то крепкое…
Черт… Вот тебе и замкнутый круг.
«Ну что, Албанита? Каково осознавать, что в свои 24 года ты уже чертова алкоголичка?»
Дрожащая рука падает обратно на колени, и я уже не обращаю внимание ни на кого из присутствующих, полностью погруженная в свои мысли. Откидываюсь на спинку потрепанного дивана, запрокидывая голову и прикрывая глаза — еще с сотню попыток абстрагироваться и внушить себе, что я сильная, у меня все под контролем, ни к чему не приводят, только резко обрываются, когда кто-то из пиратов заканчивает говорить очередной тост и на всю комнату раздается одобрительный пьяный гул.
Я нехотя разлепляю тяжелые веки — все плывет перед глазами. Наблюдаю, как Ваас и его шестерки поднимают бокалы, а затем осушают их до дна. И ни у одного из них нет гребаной радости в глазах, такой присущей пьяным людям — их взгляды пустые, уставшие, мертвые…
Достаю из кармана смятую пачку сигарет и тут же матерюсь себе под нос — последняя. Поспешно вытягиваю ее, зажав между двумя пальцами, и отбрасываю пустую пачку куда-то на стол — глаза бегают в поисках зажигалки, однако, как выяснилось позже, она мне не понадобится. Не успеваю я поднести сигарету ко рту, как та исчезает с горизонта, оказываясь в руке Монтенегро, рухнувшего рядом на диван.
— Хорош травить себя, hermanita, — охрипшим голосом произносит главарь пиратов и зажимает сигарету между зубами, принимаясь рыться в карманах.
Пара секунд, и в его забинтованной ладони появляется зажигалка. Словно в замедленной съемке я безмолвно наблюдаю за тем, как Ваас подносит ее ко рту — как он делает долгую затяжку, несколько секунд удерживает яд в грудной клетке и наконец запрокидывает голову, выпуская дым в потолок.
— Ты ведь знаешь, что я курю. Так нахера вести себя, как мудак? — беззлобно бросаю я, откидываясь на спинку дивана возле Вааса.
Касаюсь щекой сильного плеча и чувствую жар, всегда исходящий от тела пирата.
— Альба… — как-то устало произносит Ваас над моим ухом, но даже так в голосе пирата сохраняется угроза, которой пропитана вся его манера речи. — Можешь хоть ныкаться от меня по углам, хоть прятать эти ебучие сигареты, как гребаный подросток, — мне насрать. Но если еще раз ты осмелишься при мне взять эту дрянь в руки…
