Мой озлобленный взгляд встречается с не менее раздраженным взглядом Монтенегро, сложившего руки в карманы и молча выслушавшего меня. Однако все же в этих глазах что-то промелькнуло, что-то непонятное, сложное, и так же быстро испарилось в бездонной черноте зрачков…
— Закончила истерить? — равнодушно спрашивает Ваас.
Занавес.
Разумеется, все мои слова пролетели мимо его ушей. Ему плевать. Ему просто, нахер, наплевать. На то, что я чувствую, на то, что говорю, на то, что пытаюсь донести ему и о чем прошу. На все это.
И снова этот ебучий ком в горле. Не многовато ли слез за один день? Но я не плачу — лишь холодно в упор смотрю в глаза брата, из последней надежды пытаясь отыскать в них подобие хоть каких-то эмоций. Но не нахожу. Дыхание предательски сбивается, а губы пересыхают. Я чувствую такую горечь внутри, что в голове невольно всплывают мысли о том, как этой ночью я буду отчаянно шататься по лагерю в поисках новой бутылки с чем-нибудь покрепче…
Очевидно, лицезрение бабских слез в планы главаря пиратов не входило — смерив меня беглым нечитаемым взглядом, он с усталым вздохом разворачивается ко мне спиной, чтобы направится к выходу.
В ту ночь мой брат выглядел настолько взвинченным и погруженным в себя… Словно однажды он уже оступился, допустил подобную ошибку…
Только не со мной.
И ведь я прекрасно понимала, с кем именно…
— Все это дерьмо между нами происходит потому, что… Я не она, — еле слышно, но уверенно произношу я, прожигая взглядом спину мужчины.
— Что? — раздраженно спрашивает Ваас, развернувшись ко мне в полоборота. — Альба, тебе моча в перемешку с винцом в голову ударила? Иди проспись, — с нескрываемым пренебрежением бросает он.
Но пират не сразу получает ответ. Я сглатываю ком в горле и несколько секунд решаюсь на то, чтобы спустя столько лет задать Ваасу вопрос, ответ на который я так боялась узнать.
— Скажи… Почему ты так любил Цитру?
Замечаю в полумраке, как меняется выражение лица Вааса. Задел ли его этот вопрос или же все дело в упоминании имени нашей сестры — я не знаю. Однако наконец-то я вижу жизнь в его некогда равнодушном взгляде, вижу человеческие эмоции: смятение, горечь, раздражение — все смешалось в один дерьмовый коктейль.
— Ты любил ее больше родителей. Да даже больше меня. Намно-ого больше, не так ли?
С губ срывается горькая усмешка, которая тут же пропадает.
— Ты в Цитре души не чаял. Она была всем для тебя. Ты всегда заботился о ней, как о своем сокровище, защищал от каждого прохожего, уничтожал любого, кто обидит ее. В любой ситуации ты поддерживал ее сторону. И ты даже не мог и подумать, чтобы намеренно причинить ей боль, настолько она была дорога тебе. Для тебя она всегда была правой, всегда была лучшей, всегда была любимой… А… А почему, Ваас?
Я мысленно крою себя матом за дрогнувший голос, но умом понимаю, что больше эмоции сдерживать не смогу. Да и эта натянутая усмешка, защитная реакция, выглядит так же херово.
— Мне нужно это знать, понимаешь? Просто объясни мне… Что в Цитре было такого, чего не было во мне? Почему у нее всегда был любящий брат, а у меня его не было? Почему я не была достойна хотя бы мизерной части той заботы, которой ты одаривал Цитру? Что я делала не так?
Несколько секунд я вглядываюсь в черты лица напротив, но Ваас продолжает молчать.
— Да ты ведь… Ты ведь даже не смотрел в мою сторону. Меня просто не существовало для тебя. Я всегда была в твоих глазах всего лишь ребенком. Тупым, надоедливым ребенком. Абсолютно чужим…
Я вновь замолкаю, чтобы голос перестал так предательски дрожать — уже самой от себя тошно. С каких пор алкоголь делает меня такой сентиментальной? Когда я поднимаю глаза на Вааса, то вновь встречаюсь со смесью самых разных эмоций в его взгляде — я вижу удивление на его лице, даже недоумение, вижу злость и в то же время что-то теплое, еле заметное для меня, так как глаза застилает пелена невыплаканных слез. И Ваас молчит. Однако теперь это молчание не признак равнодушия и хладнокровности — он просто не знает, что ответить, будучи совершенно не готовым к такому разговору да еще спустя столько лет, прожитых вместе в качестве пиратов и «предателей своего народа…»
— Ты знаешь, я всегда тебя любила, — немного успокоившись и выровняв дыхание, продолжаю я. — Ты для меня был кем-то очень близким и в то же время кем-то недосягаемым. Твое равнодушие учило меня и убивало одновременно. Не знаю… Возможно, поэтому я с каждый годом становилась такой же одинокой, такой же озлобленной, как и ты — подсознательно хотела угодить тебе, показать, что я чего-то да стою. Хотела доказать наконец, что я не хуже Цитры… Брат, я так хотела, чтобы ты гордился мной! Ради одной твоей похвалы я была готова вилять хвостом, как верная псина. Всего одной!
— Mejor cállate, Albanita… (Лучше бы тебе заткнуться, Албанита…*)
— За столько лет, что мы провели вместе в этом дерьме, я ни разу не пожалела, что однажды ушла с тобой и разделила ту боль, которую ты испытал от предательства нашей сестры. Я просто… Просто… Запуталась? — горько усмехнувшись, развожу руками я.
Слова путаются в голове, в то время как на очереди стоит второй вопрос, ответ на которой мне так страшно получить.
— Просто ответь. Если бы Цитра тогда согласилась уйти с тобой… Ты бы хотя бы вспомнил обо мне?
На этом моменте эмоции, что пират пытался сдержать в себе, неизбежно вылились наружу — шумно вздохнув, Ваас выходит из ступора и принимается неспешно расхаживать из стороны в сторону, проводя пальцами по переносице: излюбленный жест пирата, когда тот задумывается над чем-то серьезным.
— Ты бы хотя бы вспомнил о том, что у тебя еще есть я? Предложил бы и мне уйти с вами?
Вопросы льются из меня рекой, но я заранее знаю, что ни на один из них Ваас не ответит мне. Никогда не ответит. Потому что его ответ, известный нам обоим, буквально уничтожит меня…
Тем временем пират садится на мою кровать и складывает руки в замок, нервозно разминая пальцы — несколько секунд он пристально смотрит в одну точку где-то на полу, не произнося ни слова.
— Я стала просто запасным вариантом, да, братец?
Мой голос теперь еле слышен на фоне уличного шума, а на губах вновь появляется эта горькая усмешка. Я выговорилась — я должна чувствовать облегчение. Вот только на душе уже настолько дерьмово, что хочется поскорее закончить этот разговор и приложится к бутылке — любимому и, пожалуй, единственному средству, способному, если не излечить, то подлатать мои сердечные раны. И я делаю это — берусь за голышко бутылки вина, оставшейся на подоконнике, и в несколько глотков осушаю ее остатки до дна. Сказать, что от этого мне становится легче — наглая ложь. Ни черта мне не становится легче. Только сильнее начинает кружится голова и стекленеть рассеянный взгляд…
— Возможно, что-то в этой дерьмовой жизни я делал не так, hermana…
Опираясь о подоконник, я любуюсь красотами ночного острова и ловлю потоки холодного ветра, когда слышу позади голос Вааса, показавшийся слишком громким спустя долгое молчание. Слышу, как пират поднимается с кровати, слышу его неспешные шаркающие шаги, направляющиеся в мою сторону — чувствую спиной тепло его тела, когда он останавливается за мной и бросает равнодушный взгляд на джунгли, красота которых уже давно его не впечатляет. Монтенегро протягивает мне ладонь, без лишних слов намекая отдать ему бутылку вина, которую все еще сжимали мои тонкие пальчики — я подчиняюсь почти сразу же, прекрасно зная, что спорить с пиратом будет бесполезно.
— Но ты не виновата в этом, — холодно произносит Ваас, наклонившись к моей уху. — Слышишь меня? Ты не виновата в том, что я дерьмовый брат, hermanita.
Я чувствую, как мужские пальцы осторожно обхватывают мое предплечье — не дожидаясь ответа, Ваас разворачивает меня к себе, но я не могу решится посмотреть ему в глаза. Что это? Страх, обида, недоверие, стыд? Увы, я не знаю, поэтому все, что мне остается, — поджать губы и молча потупить нечитаемый взгляд в пол, сложив руки в карманы.
