В Москве до самолёта во Владивосток у меня было почти два часа. Я пыталась представить себе, чем в это время, пока я, тихонько оплакивая свою судьбу, мог бы заниматься Алекс. И вдруг осознала, что совсем ничего не знаю о нём. За эти дни мы много разговаривали, но как-то получалось, что в основном только обо мне. Алекс интересовался, расспрашивал, внимательно слушал, но всё обо мне. Я не знала ничего, даже сколько ему лет. Мне казалось он старше меня лет на семь – восемь. О нём я знала лишь то, что он иностранец, превосходно говоривший по-русски, и что он, по-видимому, очень богат, о чём можно было судить по его неброским, но дорогим вещам, привычки выбирать лучшее, не в чём себе не отказывать, и позволять себе всё, что угодно, не задумываясь, расплачиваться, не глядя на счета. И больше абсолютно ничего.

Поток этих моих мыслей прервала другая. Я вдруг, не просто представила, а физически ощутила, что нас будет разделять расстояние почти в десять тысяч километров, а если Алекс, будучи иностранцем, уедет дальше на запад, то ещё больше. И это расстояние представилось мне огромной, просто гигантской пропастью, стирающей все шансы когда-либо встретиться вновь.

Я и так пыталась из всех сил сдерживать слёзы, не желая разрыдаться на глазах нескольких сотен человек. От новой волны отчаянья меня спасло объявление о начале посадки.

Рейсы Владивосток – Москва и обратно выполняются большими самолётами, вмещающими почти триста человек, и они всегда полны, и сейчас толпа людей поднималась со своих кресел в зале ожидания и выстраивалась в очередь к телетрапу. Я встала не сразу, спешить некуда. И тем не менее, когда в самолёте я заняла своё место, салон был ещё далеко не заполнен. Зарегистрировалась я заранее, через онлайн бронирование. Полностью поглощенная Алексом, я напрочь забыло о необходимости сделать это. Алекс напомнил. Мы сделали это вместе. Место я выбирала ещё при покупке билета и выбрала тогда тринадцатый ряд. Для меня тринадцать – это хорошее число. Тринадцатого мне обычно везёт, вопреки суевериям.

Сейчас, заняв своё место у иллюминатора, я вспоминала об этом, наблюдая как, напротив, с другой стороны прохода в средний ряд из четырёх кресел рассаживаются люди. Пассажиры всё заходили, двигались по проходам, останавливались у своих мест, начинали распихивать свою «ручную кладь», размерами, иногда, больше моего чемодана, сданного в багаж, ругались, что кто-то раньше них успел занять ценное багажное место, задерживали остальных, которые нетерпеливо подгоняли неудачника. Стюардессы носились по салону в поисках свободных багажных полок, с треском захлопывая уже заполненные. В общем, в самолёте царила обычная предвзлётная суета, которая в другой раз, как всегда, возможно и повеселила бы меня, но сейчас мне было всё равно, и я лишь слегка удивилась, что место у прохода, рядом со мной до сих пор не занято. Меня, честно говоря, даже не интересовало, кто будет моим соседом. Я отвернулась и уставилась в иллюминатор.

Самолёт должен был взлетать в 20.40, и на улице уже было темно. Даже в самом начале лета здесь, на западе, темнеет рано. Пошёл дождь, и прожектора аэропорта и фары служебных машин миллионы раз отражались в капельках за окном. Они, то медленнее, то быстрее сползали по толстому стеклу и, задерживаясь у его края, исчезали внизу. На их месте тут же возникали новые, подгоняя запоздавшие дождинки уступить им место на пространстве окна. И, завидуя этому беззаботному движению капель, мои, так долго сдерживаемые слёзы, вдруг без спроса потекли из глаз.

От нашего самолёта уже отъехали обслуживающие его автомобили, и салон почти весь заполнился. Но место около меня продолжало пустовать. Слышался лёгкий гомон голосов, распихавших свой багаж и рассевшихся, удовлетворенных, наконец, пассажиров. Ненавязчивая приветственная музыка Аэрофлота на мониторах, встроенных в спинках кресел. Вот-вот командир корабля представится и сообщит, что мы готовы к взлёту и гигантская машина, неуклонно устремляясь вперёд и в верх, понесёт меня всё дальше и дальше от счастливых мгновений моей жизни. Всё, случившееся со мной каких три дня назад, сейчас казалось чем-то очень далёким, почти нереальным, кроме боли от расставания. Я продолжала смотреть в окно, а горе сдавливало мне грудь.

Прямо рядом с собой я вдруг услышала голос стюардессы:

– Вот, пожалуйста, ваше место.

Я инстинктивно обернулась на голос и взглянула на приветливо улыбающуюся девушку, а потом на того, кто стоял с ней и дыхание у меня перехватило. Я часто заморгала, пытаясь смахнуть с ресниц, мешавшие смотреть слёзы. Рядом с девушкой – стюардессой стоял Алекс. Он поблагодарил её кивком головы и больше не обращал на неё внимания, он смотрел на меня и улыбался:

– Вы позволите? – он сел рядом, взял пальцами меня за подбородок и заглянул в полные глаза слёз, которые не желали останавливаться и продолжали течь, но уже по другой причине. Я с трудом сглотнула:

– Что ты здесь делаешь? – это всё, что я смогла произнести.

– Лечу с тобой во Владивосток, – Алекс продолжал улыбаться, – я решил, что не стоит отпускать тебя.

Я обвила руками его шею и уткнулась лицом ему в грудь, а он крепко прижал меня к себе.

Я не заметила, как наш самолёт начал движение к взлётной полосе, затем вырулив, начал разгонятся и взлетел. Алекс обнимал меня, поглаживая и теребя мои волосы, а я прижималась к нему. Мы молчали, он ничего не объяснял, а я не спрашивала. Мне ничего и не надо было, только знать, что он рядом, ощущать его рядом, ощущать его запах, тепло его тела, слушать биение его сердца. Всё горе и отчаянье последних часов улетучились, испарились, исчезли, освобождая от своей тяжести моё сердце и душу. Мне стало очень легко и светло и было всё равно, что будет дальше, главное сейчас – он рядом, он не оставил меня, не бросил.

***

Я первая приняла душ, и теперь ждала Алекса, валялась на кровати, закутавшись в большой мягкий халат и бесцельно щёлкая пультом телевизора. Телефон Алекса ожил и задвигался на бесшумном режиме. Он вышел из ванной, прикрыв бёдра полотенцем, взял трубку, ответил.

Алекс стоял спиной ко мне и говорил на незнакомом мне языке, очень похожем на немецкий. Я не понимала ни слова из того, что он говорит, но его речь странным образом возбуждала меня. Алекс не успел вытереться как следует, и капельки воды стекали с его волос и, собираясь в дорожки, спускались по спине, замедляя свой бег у края полотенца. Разговор Алекса по телефону в сочетании с этим зрелище сейчас, когда я пребывала в состоянии восхитительного и нетерпеливого ожидания, вызвали во мне такие чувства, что ждать я больше не могла.

Я, отложив пульт, тихонько подползла к нему. Встав на колени, положив руки ему на плечи, я припала губами к его шее, там, где заканчивались его коротко подстриженные волосы, туда, откуда начинали свой бег капельки воды. И дорожкой из легких поцелуев стала спускаться вниз, вдоль чуть вогнутой линии его позвоночника, собирая губами водяные дорожки. Руки мои нежно скользили, вслед за губами по его мускулистой спине. Алекс стоял не шевелясь. Вот я достигла грани полотенца, и, откинувшись на пятки, прижалась лбом к его пояснице, а руки мои продолжили путь и остановились на его ягодицах. Я опять поднялась на колени и потёрлась своим носом, лбом и волосами о его спину между лопатками. Рука моя бесцеремонно проникла под полотенце на бёдрах, двинулась вперёд и тут же достигла своей цели. Алекс замер, отключил телефон, бросил его на кушетку у кровати. Он взял меня за руку, отстранил её и повернулся ко мне лицом. Я подняла на него глаза. Всегда раньше инициатива принадлежала Алексу, и я, затевая эту игру, честно говоря, не знала, как он отреагирует. Когда он поворачивался, полотенце не удержалось на его бёдрах и соскользнуло вниз. Оперевшись руками о кровать, чуть приоткрытыми губами я потянулась к тому, что теперь находилось на уровне моего лица, уже готовому к ласкам. Алекс остановил меня, хрипло произнеся:

– Не надо…

Он никогда не заставлял и не просил меня делать это. Я взглянула на него снизу-вверх глазами, в которых, я уверена, ясно читалось моё желание.