Мое мальчишеское решение делать каждую работу от всего сердца всё ещё было неизменным, и я верил в свою победоносную силу. А посему мне не составляло особого труда с легкостью открыть «устрицу» успеха в Лондоне, как ранее я это сделал в Нью-Йорке.

* * *

Я переехал из Парижа в Лондон, снял номер в отеле «Гросвенор»[113] и на следующее утро поехал в Онслоу-Гарденс[114]. Там мне сообщили, что мистер Фруд проводит лето в Салкомбе в Южном Девоне и в Лондон вернётся только осенью. Я попросил дать мне его почтовый адрес. Слуга пригласил меня в комнаты, принес писчую бумагу. Обстановка жилища, картины в гостиной и в холле демонстрировали обеспеченный комфорт и утонченный вкус хозяина. Здесь я нашел подтверждение словам Эмерсона: «Судьба англичанина по-прежнему лучшая в мире».

Сорок лет, прошедшие с тех пор, и особенно великая война, изменили все это. Жизнь в Нью-Йорке сегодня кажется более роскошной, чем в Лондоне, хотя всё ещё уступает и во вкусе, и в утонченности хозяев.

Но в те годы сам Лондон многое рассказал мне об англичанах. Он огромен и нет предела его энергии. Он пышет здоровьем, несмотря на его ужасный климат. Он хорошо осушен и чист. Но он никогда не был возвышенным. Достаточно вспомнить Ист-Энд, какой он подлый, грубый и пресмыкающийся. Узкие улочки и захламленные лачуги.

Иное дело Вест-Энд – то уютный, то претенциозный, то чопорно вульгарный, одетый в лепнину, как в сукно. Но там есть густо усеянные травой поляны парков и открытые пространства, где можно хотя бы мельком отдохнуть на природе. Там есть благородные дома со сказочными остроконечными шпилями или смелые, авангардные для своего времени, мосты.

Хуже всего то, что у города нет никакого плана, никакой общей идеи, направляющей его неутомимую жизнь. Так строят бобры, а не люди – фабрики и прочие производства натыканы повсеместно. А это угнетает дух. Дым и грязь характерны для Лондона, там нет благородного идеала: «давайте все будем жить в тумане, пока мы хорошо едим и спокойно спим». С другой стороны, здесь нет лишнего шума: Лондон – самый тихий из городов, а способы передвижения по городу превосходны и дешевы. Индустрия его эффективна, хотя и не художественна.

После большого пожара Рен[115] составил план нового центра Лондона. Грандиозный собор, расположенный в удобном месте и открытый Темзе, должен был стать центром ансамбля. Три больших бульвара начинаются к западу от собора Св. Павла и идут параллельно реке. Каждый шириной в 150 футов рядом с собором, они сужаются по мере погружения в глубину города, каждые полмили или около того должна была стоять приходская церковь в центре небольшого сквера каждая. Набережная, Стрэнд и Оксфорд-стрит предполагалось расстраивать по особым высокохудожественным проектам… Да не тут-то было!

Хозяева города предпочитали строить так, как строили их отцы – без плана или художественных замыслов. И вот он, плачевный результат: узкие извилистые улочки в центре города. В сердце столицы – ни мысли, ни души. Лондон – самая ничтожная из великих столиц, разве что за единственным исключением – Берлин еще уродливей. Да, если бы англичане исполнили замысел Рена, Лондон легко мог бы стать самым красивым городом мира.

Я вернулся в «Гросвенор», раздумывая, стоит ли мне ехать в Салкомб или пока попытаться найти себе работу в Лондоне. Несчастный случай разрешил мои сомнения. После обеда я пошел в курительную комнату. Там мое внимание привлекли два джентльмена. День был хмурый, и они коротали время, делая ставки на мух, ползавших по оконным стеклам. Я слышал, как тот, что постарше сказал:

– Ставлю пять тысяч фунтов, что эта поднимется выше за две минуты.

Тот, что помоложе, парировал:

– Спорим, что моя красотка достигнет вершины первой.

Молодой человек был изрядно пьян, и вскоре я заметил, что старший товарищ явно морочит ему голову, делая разом ставки на три или даже четыре мухи. Я стал наблюдать и вскоре понял, что старший обманывает младшего. Внезапно, к моему удивлению, после короткого спора старший сказал:

– Значит, ты должен мне десять тысяч фунтов. Вполне достаточно для такой идиотской игры.

Молодой человек взял себя в руки и заметил со всей серьезностью пьяного человека:

– Пять тысяч, Джеральд, самое большее пять тысяч! Ты зря рассчитывал на мой проигрыш.

– О да, – ответил шулер. – Разве ты не помнишь? В самом начале, когда я задолжал тебе пару тысяч.

– Ты чертовски умен, Джеральд, – пробормотал молодой с сомнением, а затем, внезапно приняв решение, добавил: – Сегодня вечером я дам тебе расписку.

Приятель кивнул:

– Хорошо, старина!

Когда они вышли из курительной, я подозвал официанта и спросил:

– Кто эти джентльмены?

– Молодой, сэр, лорд К…, сын графа Д… Другого, кажется, зовут Костелло. Лорд К., сэр, редко так напивается.

Не знаю почему, но лорд К… произвел на меня приятное впечатление, и я решил рассказать ему, как мухлевал его визави. Ведь в действительности выиграл лорд К… и это ему должны злосчастные пятьсот фунтов.

Поэтому я тут же сел за стол, написал точный отчет о ходе игры и отправил письмо на квартиру лорда К…

Следующим утром я получил от него записку, в которой лорд тепло благодарил меня и просил о встрече в той же курительной комнате. Мы встретились, и я нашел его удивительно щедрым, готовым даже сделать всё возможное для так называемого друга, который явно обманул его. Я возмутился и посоветовал ему отправить моё письмо тому самому приятелю, поскольку готов был настаивать на каждом своем слове.

– Очень любезно с вашей стороны. Я вам верю, – улыбнулся лорд К. – Я так и сделаю. Вы ещё долго будете в Лондоне? Хотел бы пригласить вас на обед.

Я согласился и во время беседы сказал, что намерен съездить в Салкомб повидаться с Фрудом. Он знал Салкомб и с восхищением рассказал о красотах Девонского побережья, да и всего графства.

– Непременно поезжайте, – советовал он. – Это наилучшая возможность познакомиться с красотой английской природы.

Я с сожалением пожал плечами:

– Я не настолько богат, чтобы предаваться такому времяпрепровождению. Мне надо найти работу.

Утром меня вызвали в вестибюль гостиницы. Там меня поджидал грум с посланием от лорда К… У крыльца стоял догкар[116], запряженный крепенькой лошадкой. Лорд буквально умолял меня принять догкар и лошадь и съездить в Салкомб. «Мой грум, – писал он, – знает каждый фут пути. Он будет сопровождать вас. Вы оказали мне очень важную услугу. Надеюсь, вы позволите мне в свою очередь оказать услугу вам. Только об одном прошу – нигде и никогда не упоминайте об истории с мухами». По прошествии сорока лет рассказать об этом не зазорно.

На следующий день, поблагодарив лорда К… за его великолепный подарок, я отправился в Салкомб и примерно через две недели навестил мистера Фруда в его доме на утесе близ залива. Меня провели в симпатично обустроенную комнату, и я через слугу передал Фруду рекомендацию от Карлайла. Через несколько минут вошел сам Фруд с письмом в руке. Он был высок и худощав, с аскетической внешностью сухаря-учёного.

– Необычное послание, – начал он. – Знаете, что написал Карлайл?

– Нет, не знаю, – ответил я. – Я сунул рекомендацию в карман и более не доставал. Не сомневаюсь, что Карлайл дал мне справедливую оценку.

– Удивительно, – прервал меня Фруд. – Карлайл просит меня помочь вам в ваших литературных опытах. Пишет, что «ожидает от вас более значительных вещей, чем от кого-либо еще за исключением Эмерсона». Я был бы очень горд, если бы нечто подобное он сказал обо мне. Присаживайтесь, пожалуйста, и расскажите о вашей с ним встрече. Я всегда считал Карлайла величайшим человеком нашего времени.

И его серые глаза внимательно посмотрели на меня.

– Он был моим героем, – начал я, – с тех пор, как я впервые прочитал его «Теперь и прежде» и «Герои и героическое в истории». Поклонение перед героям-ковбоями в Америке.