Матильда заслуживала эту похвалу: она, как признавал композитор, всегда была доброй и мудрой, выше даже своего возлюбленного, постоянно пребывавшего в небесных эмпиреях. Однажды Вагнер пожаловался фон Везендонк на своего лучшего друга Ференца Листа, полагая, что тот не совсем понимает его труды. «Не может быть идеальной дружбы, – добавил Вагнер, – между мужчинами». Матильда сразу же напомнила композитору о его втором «я»: «В конце концов, Лист – единственный человек, самый близкий к вашим духовным вершинам. Не позволяйте себе недооценивать его. Я знаю замечательную фразу, которую он однажды произнес о Вас: “Я уважаю мужчин в соответствии с их отношением к творчеству Вагнера”. Чего еще вы могли бы желать?» А ее очаровательные поэтические слова о днях их любовной близости: «Самые сердечные воскресенья в моей жизни». Если когда-либо человек был благословен в его страстях, то это был Рихард Вагнер.
И все же здесь тоже пробежала черная кошка. В 1865 году, через шесть лет после расставания с Матильдой, композитор поручил мадам фон Бюлов написать фон Везендонк «от имени его Величества короля Баварии[56]», чтобы Матильда вернула композитору портфель со статьями и набросками, которые Вагнер в дни их близости доверил женщине на хранение. Естественно, Матильда написала ответ прямо Вагнеру, приложив список всего, что хранилось в портфеле, и добавила в конце письма: «Прошу Вас, сообщите мне, какие рукописи Вам необходимы и желаете ли Вы, чтобы я их Вам отправила?» В культе любви женщины почти всегда благороднее и прекраснее лучших мужчин. Ответ Вагнера, будто король намерен опубликовать его статьи, не оправдывал того, что композитор позволил Козиме продемонстрировать ее превосходство над великодушной соперницей. Опубликовав письма Вагнера к ней и его венецианский дневник, Матильда уже после своей смерти поквиталась с Козимой. И снова Козиме не удалось превзойти ее.
Дочь Листа оставила фон Бюлова ради Вагнера, предпочла, как кто-то сказал, «Бога своему Пророку», но так и не смогла достичь его высот. Много лет спустя Козима встретила фон Бюлова, который, желая помириться, сказал:
– В конце концов, я прощаю тебя.
– Дело не в прощении, – ответила женщина. – Дело в понимании.
И в 1902 году, узнав о возможности публикации откровенных писем Вагнера к Матильде, Козима сначала написала, что «Мастер хотел, чтобы эти бумаги были уничтожены» (der Meister wunschte beiliegende Blatter vernichtet). Но когда стало ясно, что письма будут обязательно опубликованы, она превозмогла себя и не только любезно согласилась на это, но добавила четырнадцать писем от Матильды фон Везендонк, которые нашла среди бумаг Вагнера.
Эта история, думаю, представляет существенный интерес для истории культуры. Козима оказалась равной Вагнеру и заслужила его похвалы как «интеллектуально превосходящая даже Листа». Но тот, кто основательно изучает жизнь Вагнера, думаю, признает, что именно Матильда вплела первые розы радости в его терновый венец, и именно она помогла композитору достичь его недосягаемых для смертных творческих высот. «Кольцо…» и «Парсифаль», как утверждал сам Вагнер позже, составляют его главное послание человечеству.
Козима была истинной спутницей его души, подарившей ему счастье и золотые дни. Но не может быть никаких сомнений в том, что Матильда была Рахилью его расцвета и вдохновительницей всех его благороднейших художественных шедевров.
Годы спустя Вагнер сам написал всю правду. «Мне совершенно ясно, что я никогда больше не изобрету ничего нового. С Матильдой моя жизнь расцвела и оставила во мне такое богатство идей, что с тех пор мне оставалось только возвращаться к сокровищнице и выбирать все, что захочу развить … Она была и остается моей первой и единственной любовью; с нею я достиг зенита: в этих божественных годах заключена вся сладость моей жизни». Возлюбленная была вдохновляющим гением не только «Тристана», но и «Нюрнбергских мейстерзингеров», и нетрудно будет доказать, что лучшие фрагменты в «Парсифале» связаны с Матильдой. Она вовремя вошла в жизнь гения. В конце концов, ему было далеко за пятьдесят, когда начались их отношения с Козимой.
В жизни Вагнера три человека сыграли выдающуюся роль: Матильда фон Везендонк, король Людвиг II Баварский и Козима Лист (фон Бюлов). В написанном мною «портрете» Вагнера я мало говорил о Козиме, но она, несомненно, была главным человеком в поздний период его жизни. Их пребывание в Трибшене с 1866 по 1872 год было не только самым счастливым временем, но и весьма продуктивным.
И конечно же рождение сына, которого Вагнер смело окрестил Зигфридом. Вместо того, чтобы жить с такой женщиной, как его первая жена[57], которая постоянно убеждала его идти на компромисс со всеми условностями и не верила в его гений, композитор наконец-то нашёл умнейшую заботливую супругу и мать его ребенка.
"Eine unerhort seltsam begabte Frau! Liszts wunderbares Ebenbild nur intellectual uber ihm stehend" (Необычайно одаренная женщина! Фрау Лист интеллектуально превосходит его).
Счастливый Вагнер работал изо всех сил. Он сочинял музыку с восьми утра до пяти вечера. В те счастливые плодотворные годы композитор завершил «Нюрнбергских мейстерзингеров» (возможно, его самая характерная работа)! Он также закончил «Зигфрида» и сочинил почти всю «Гибель богов».
Тогда же Вагнер написал свое лучшее произведение, своего «Бетховена». В Трибшене он даже начал публиковать последнее издание своих работ.
Победа[58] 1870 года стала своего рода венцом его счастья. Наконец-то Германия, которую он любил, обрела честь и славу в мире людей. Теперь он тоже будет жить долго и сделает немецкую оперную сцену достойной немецкого народа.
Вагнер действительно был столь же нежен, сколь и страстен, и вся его натура расширялась в этой атмосфере благополучия, ободрения и благоговения. Он принял тон и манеру великого человека. Он не мог терпеть противоречий или критики, даже от Ницше. И это заблуждение приносило композитору немало неприятностей. Если мы, смертные, не смотрим на землю, мы спотыкаемся.
Однажды, беседуя со мной, Вагнер рассказал легенду о Летучем Голландце и заявил, что слышал эту историю тридцать пять лет назад от одного моряка, когда путешествовал из Риги в Лондон. Я не удержался и перебил его:
– А я думал, что этот сюжет вы взяли у Гейне – искупление героя любовью?
– Эту историю мне рассказал моряк! – настаивал учитель. – Гейне взял этот сюжет из голландской театральной пьесы.
Но такой голландской театральной пьесы не существует в природе. Читатель может сказать, что Вагнеру простительно заблуждение в таких пустяках. Но ведь композитор утверждал, что Гейне позаимствовал сюжет из чужого произведения.
В отношении легенды о Тангейзере такое объяснение невозможно. Вагнер всегда признавал, что взял эту историю из простого фольксбуха[59] (aus dem Volksbuch und dem schlichten Tannhauserlied). Искали – нет такого фольксбуха, нет такой легенды.
Когда однажды я говорил со страстным восхищением о Гейне и ставил его и Гёте намного выше Шиллера, Вагнер прервал меня:
– Вы чрезмерно увлеклись! Восторг вверг вас в заблуждение. Гейне был всего лишь простым лирическим поэтом, в то время как Шиллер – великий драматический гений.
При этом Вагнер был обязан гению Гейне самыми прекрасными немецкими легендами, которые он положил на музыку. Думаю, что в будущем его отрицание Гейне (хотя и малоизвестное ныне), станет темным пятном на образе Вагнера, который во многих иных вопросах был гораздо благороднее. Что это доказывает? Да то доказывает, что Вагнер был намного менее искренен, чем Бетховен, и что не было в нем той магии понимания любви, которой столь щедро одарил Шекспир даже своего соперника Чапмена[60]. То, что Вагнер мог искусно притворяться в подобных случаях, всегда казалось мне низводящим композитора ниже его истинного уровня. Почему гениальные люди, освещающие нашу жизнь своим существованием, оставляют такие пятна на памяти о них? Чтобы омрачить их сияние?
