Не знаю, как я это пережил. Илюха был главным человеком в моей жизни после мамы и папы. Мы обсуждали “Звездные войны”, ходили на турники, я слушал рассказы Илюхи о его занятиях по карате. А потом – что было делать потом? Словно у меня оторвали руки, ноги и голову заодно.

Поначалу я не хотел ни с кем говорить, а затем – наоборот, я нуждался в обществе хоть кого-нибудь. Потом я познакомился в интернете с Алиной, она жила на Гладковке, и, как и я, любила сочинять истории.

В тот день я договорился с Виталиком Корбуненко и его компаний пойти после школы в кино. А когда прозвенел звонок, их и след простыл, а девчонки сказали, что они дунули в кино без меня – не нужен им был мрачный и угрюмый Саша. Думаю, поэтому я и согласился ввязаться в Мишину авантюру.

Когда поезд подъезжал к моей станции, я услышал разговор двух женщин – они громко обсуждали Донецк. Как любой дончанин, при упоминании своего города за его пределами, я навострил уши, и услышал следующую реплику:

– На Домбасе вон… дети… ужас что…

– На ДоНбассе, – сказал я и вышел из вагона.

После уроков во дворе школы я снова встретил Мишу. Он сидел на черном железном заборчике, положив ноги на чемоданчик, и махал мне.

– Дело у нас с тобой, Саша, – сказал он, поздоровавшись. – Тебе послание передали?

– То, что я должен поупражняться руками? Передали.

– Чудово. Ты, как мне удалось понять, опасность котируешь?

– Ну… Есть такое.

– Я предлагаю тебе лучший риск, отборный! Ибо в опасности наш с тобой Донбасс. Тебе понравится.

– И что ему грозит, интересно?

– Увидишь. Главное – мать свою и отца предупреди, что вернешься ближе к ночи, скажи, что гулять пойдешь, или с девушкой встретишься… В общем, сам придумай.

Мы ехали на троллейбусе по центральной улице города – улице Артема, до площади Ленина. Вышли напротив драматического театра, а затем спустились по брусчатке к Кальмиусу – главной реке востока Украины (после Днепра, но он все-таки ближе к центру).

– А можно спросить?

– Ты уже спросил, Саша.

Я замолчал.

– Ладно, спрашивай.

– А кто, кроме Горыныча бывает?

Хоть я все еще до конца не верил в произошедшее вчера, все-таки на всякий случай решил пробить почву. Миша задумался. Он так сильно махал чемоданчиком, что прохожие обходили нас стороной.

– Да все бывают. Богатыри. Гремучий дедушка. Ты бываешь. Я бываю. А кого пока не придумали – того еще придумают. Правда, здесь, на нашей земле, они немного не такие, как ты привык считать.

Я всмотрелся в воды Кальмиуса.

– Что, и водяной есть?

– А как же. Мы, к слову, к нему и идем, раз уж нам по пути, – тут Миша очень театрально прыснул в руку, – только не называй его водяным! Здесь он привык к другому величанию – по фамилии. Водянов. Так и говори – Водянов. А лучше – ничего не говори. Сложно с ним беседы беседовать.

Набережная Кальмиуса – главное место средоточения прогрессивной молодежи Донецка. Здесь тусовались все: поэты, юные политики, олимпиадники-физики. Встречалась и простая шантрапа. Главный козырь этого места – разрешение на распитие алкоголя, но только тем, кому есть 18. Мне еще не стукнуло, поэтому я не пил, да и в принципе на тусовках Набережной бывал всего дважды – Илюха приводил, у него много здесь было знакомых.

Про Водянова я тоже слышал. Мужичок, помогающий всем с написанием курсовых, дипломных работ и рефератов задарма. Он называл это – “Налить водицы”. Уж кто бы знал, что Водянов – настоящий водяной! Впрочем, Миша мог меня и разыгрывать. С другой стороны, я припоминал загадочные рассказы вокруг фигуры Водянова: мол, он всегда сидит на Набережной, но иногда – исчезает, поминай как звали, и никто не знает, куда, пока вновь не возникнет на одной из скамей.

– Миша, все это какая-то херня, – высказал я то, что вертелось на языке.

Миша рассмеялся.

– Херня не херня, а с Водяновым будь осторожнее!

Мы подошли к пухлому парню. Закинув ногу на ногу, он изучал лист с партитурами. Рядом стоял чехол – не то от гитары, не то от виолончели (я далек от мира музыки, чтобы различать их чехлы).

– Здоровенькi були! – Жизнерадостно поздоровался Миша.

– О, привет, – музыкант пожал руку Мише, потом мне. – Как оно?

– Та ну такое… – Миша очень живо изобразил легкий украинский акцент, – Водянова ищу. Видел?

– Видел. Там толпа вон. Он в ней. Слушай, ты как вообще?

– Говорю ж – такое.

– Ага… Слушай, а… Ты кто?

– Потом расскажу как-нибудь. Ну, давай.

Мы отошли.

– Я не понял, вы знакомы или не знакомы? – Спросил я, кивая в сторону пухляша.

– Не знакомы, – звонко ответил Миша. Голос его снова изменился, вернувшись к благородным ноткам. Мне не показалось, что они не знакомы. Более того: создавалось впечатление, что они дружат лет эдак сто. Мы протиснулись сквозь толпу. В центре ее разглагольствовал Водянов, человек с круглым лицом, не менее круглым носом и такими же круглыми глазами.

– Ой, да я тебя умоляю – Красное море! – Говорил он кому-то. – То ли дело – Адриатическое, я его называю – “Потомственное”, потому что досталось оно нам в дар от сил, нам неподвластных. Попомните мое слово: еще грядет миссия “Розетта[4]”! Озера озерам – рознь, а реки – нет, так и знайте, дети болот.

Несмотря на то, что слова Водянова при рассмотрении не имели никакого смысла, все его слушали с интересом. Завораживало, как он говорил: словно ручеек льется, журчит, и синтаксические волны такие – бух, бух, о берег спокойствия.

– Хватить лить воду, Водянов! – Воскликнул Миша, и все покосились на него. Сначала с неудовольствием, а затем, когда узнали (или не узнали на самом деле?) – с улыбками. – Всем привет! Можно украсть оратора на пять бесконечно быстрых минут?

Описать походку Водянова хотелось двумя словами: он плыл. Широченные, на пять размеров больше, брюки, обмотанные дряхлым ремнем, болтались, как мешки с песком, а выглаженная рубашка синего-синего цвета отчего-то хрустела, как галька на черноморском пляже. Когда мы остановились у воды, я увидел под глазом Водянова здоровенный фингал подводного цвета.

– Кто это тебя? – Спросил Миша.

– А это у тебя мне спрашивать надо! Подобно тому, как…

– Стоп, стоп, – Миша, очевидно, знал, что давать Водянову волю на разговор – не стоит, заболтает водянистыми словами да обтекаемыми фразами. – Говори по делу: кто?

– Шубин-то твой защиту обещал. Оберегать нас обещал. Ан – не уберег, не защитил, обещанное не исполнил, клятву не…

– Водянов! – Строго сказал Миша, включив выражение отца перед двоечником-сыном.

– Понял, понял. Это я еще сбежать сумел, дождь-то покатил, укрыл. А кто то был – не ведаю. Как выглядел – не знаю. Одно понял: опасный черт. Я бы с такими не якшался. Ах, да… Без головы он был.

– Без головы?! – Воскликнули мы с Мишей хором.

– А я так и сказал! Без головы на плечах, и мозга, следовательно, он также не имел, и думать… Короче. Ты Шубину так и передай: обещанная защита надобна как никогда.

– Мы потому и здесь, – мягко сказал Миша и положил ладонь на плечо Водянова. Тот кивнул и оглядел меня с ног до головы.

– А школьник кем будет?

– Помощником.

– Шубин никак армию набирает, а? – Ухмыльнулся Водянов. – Войско, орду?

– Нет, – сказал Миша. – Поведай лучше, Водянов, о чем тут молодежь толкует? Что нового? Шубин чувствует: нечто наступает на нас на всех, большое, опасное. Молодые такое чувствуют, наверняка обсуждают что-то.

Мне было странно слышать, как Миша о других говорит: “молодежь” и “молодые”, учитывая, что и сам он – и двадцати лет не прожил, дай бог достиг совершеннолетия. Впрочем, меня это удивило не впервые.

Водянов воодушевился.

– А что, расскажу! Толкуют молодежь, и много толкуют. Аж рябь по воде идет. Да только чушь они всякую несут, несусветную… – Водянов сплюнул, посмотрел на воды Кальмиуса и вздохнул. – О нечисти всякой. Один из них даже работу пишет, как это называется, научную – никак, кандидатскую. Вадичка Писаренко его зовут. Подходил ко мне, советовался, я-то водички полить люблю, сам знаешь. О смертоносном Ваське-убийце пишет, что ночами приходит в ложе к младенцам. О Цветочном монстре, итить его. О Длинной леди…