Потому что Изя поменялся с ним местами.

На следующее утро я отправилась в городскую ратушу, ожидая увидеть там немца в очках с металлической оправой. Однако на этот раз там оказался другой мужчина, правда, в точно таких же очках. Внешне он напоминал хорька, таскавшего наших кур на ферме.

Я спросила, как узнать, в какой трудовой лагерь отправили того или иного человека, и он нахмурился. Поляки из Перемышля отправлялись в Германию и в бывшую Чехословакию исполнять свой долг во имя процветания Отечества, а грязные евреи из этого города должны были оправдывать свое содержание, работая в Белжеце или в Яновском трудовом лагере во Львове, объяснил он.

Значит, Яновский.

Мне хотелось плюнуть немцу в лицо, но вместо этого я его вежливо поблагодарила. Вернувшись домой, обнаружила плакат, наклеенный на стену перед входом в подъезд.

Трижды перечитала плакат. Я нарушила бо́льшую часть перечисленных правил. Некоторые из них – прямо сегодня. А сейчас мне нужен был билет на поезд, и у меня на него не хватало денег.

Неделю я питалась одним хлебом и, не имея другого выхода, продала юбку из коробки пани Диамант. В ней уже почти ничего не оставалось, но я должна была убедиться, что с Изей все в порядке. Что он не слишком ослаб. Что он жив. И вся его семья хотела об этом узнать.

Было раннее утро, солнце еще только начинало подниматься над крышами домов. Понаблюдав некоторое время, как я, не притрагиваясь к чаю, грызу ногти, Эмилька в конце концов потеряла терпение.

– Ну что ты сходишь с ума? Ты что, с парнем своим поссорилась?

– Нет, дело не в этом, – ответила я. От человека в очках я узнала, что в Яновской содержались еще и политические заключенные, а также поляки, цыгане и даже некоторое количество украинцев. Люди отовсюду. Эмильке необязательно знать, что Изя еврей.

– Его отправили в трудовой лагерь во Львове. Я хочу поехать повидать его, но билет на поезд стоит дорого. И потом, даже если накоплю денег, мне его не продадут. У меня нет немецких документов.

– Ну так поменяй свои польские на немецкие.

– Я пыталась, но им требуются свидетельство о рождении и новая фотография.

– Ну и? – нетерпеливо спросила Эмилька.

– У меня нет свидетельства о рождении, нет денег на фотографию. По крайней мере, пока. Я две недели копила деньги на билет…

– Поэтому ты ничего и не ела? Боже мой, Фуся…

Я поморщилась при упоминании Бога и собственного имени. Я не давала ей разрешения называть меня Фусей. Но Эмилька была человеком действия и не обращала внимания на такие мелочи.

– Прекрати кукситься и одевайся, – сказала она. – У нас есть дела.

Я подумала, что она предлагает заняться стиркой, но она повязала голову шарфиком. Эмилька подождала, пока я оденусь, и, оставив позади гору нестираного белья, мы вышли с ней на залитую ярким солнцем улицу.

Я с трудом поспевала за ней. Она вежливо, хотя все же не очень приветливо кивнула двум немецким солдатам, остановившимся покурить около груды кирпичей, и, не сбавляя шага, помчалась дальше с таким видом, как будто немецкой армии лучше во избежание неприятностей не вмешиваться в наши срочные дела. Солдаты не стали нас останавливать. Мы прошли мимо треснувшей витрины с намалеванной на ней желтой звездой – того, что когда-то было магазином Диамантов, и вдруг я замерла от плывшего в небе перезвона соборных колоколов. Оказывается, сегодня воскресенье.

Эмилька остановилась перед входом в фотоателье, потом, воровато оглядевшись по сторонам, достала из кармана ключи и, прежде чем я сообразила, что происходит, втащила меня внутрь, захлопнула за собой дверь и заперла ее изнутри. В помещении было темно из-за глухих штор на окнах, но я все же разглядела лежавшие на полках уже окантованные портреты, коробки с пленкой и детали фотоаппарата. Эмилька отодвинула занавеску, за которой открылась задняя комната фотоателье.

– Давай поторапливайся, – говорила она, устанавливая фотоаппарат на треногу. – Садись сюда.

На фоне задника с серыми разводами стоял стул.

– Но…

– Садись! – приказала она. – Мне надо видеть, куда направить свет.

– Но…

Она щелкнула выключателем, и я ослепла от яркого света.

– Садись! – повторила Эмилька.

– Но мне нечем тебе заплатить!

Эмилька подняла голову из-за фотоаппарата.

– Вот дурочка, как будто я этого не знаю. Поэтому мы и пришли сюда в воскресенье! Ты хочешь увидеться со своим парнем или нет? Садись!

Я села. Эмилька нацелила фотоаппарат, распорядилась, как держать голову и куда смотреть, дважды щелкнула затвором и выключила прожектор.

– Думаю, все получится, – сказала она, подталкивая меня к выходу. – Пан Марковский не обратит внимания на два лишних кадра, а как только фотографии будут готовы, я их утащу.

Соседка заперла дверь, опустила ключи в карман своего фартука и улыбнулась.

– Спасибо, – поблагодарила я ее.

Эмилька взяла меня под руку, и мы пошли по тротуару.

В тот день я научилась у нее трем ценным правилам. Во-первых, всем своим видом и походкой показывай, что спешишь по каким-то важным делам, и большинство людей будет думать, что так оно и есть. Во-вторых, никогда не забывай завивать волосы. И, в-третьих, помощь может прийти откуда не ждешь, и об этом всегда нужно помнить. Ведь это означает, что ты никогда не бываешь совершенно одинокой.

Даже если тебе так кажется.

Во вторник я уже снова сидела перед маленьким немцем в очках в металлической оправе. На этот раз он был без фуражки, и на его макушке сверкала лысина.

– Назовите дату вашего рождения, Fräulein[17].

Я назвала выдуманную дату рождения с годом, подтверждавшим, что мне уже шестнадцать. Была почти уверена, что год верный. Человечек продолжал сверлить меня взглядом.

– Свидетельство о рождении?

– Аффидавит, – ответила я, передавая ему лист бумаги с утверждением, что Эмилька – моя кузина, в чем она готова поклясться перед кем угодно.

Он снова внимательно посмотрел на меня, на аффидавит, на мою фотографию, затем на Эмильку, стоявшую позади моего стула.

– Это ваша подпись, Fräulein?

– Конечно, – ответила она с ленивой улыбкой.

Спустя два часа я уже сидела в поезде на Львов.

Еще четыре часа у меня ушло на то, чтобы добраться до места, и, когда я наконец отыскала лагерь в самом центре города, к которому вела одна из небольших улочек, было уже начало восьмого. На горке сбоку стояла фабрика, на площадке внизу располагались выстроенные квадратом хлипкие постройки, и вся территория лагеря была по периметру обнесена оградой из колючей проволоки. Больше ничего нельзя было разглядеть. Подойдя к единственному зданию с дверью, я вошла внутрь.

Мне пришлось встать в очередь. Кто были люди, среди которых я оказалась, пытались ли они найти своих родных или друзей, как я, или у них были какие-то дела с немцами, я не знала. И не хотела этого знать. Женщина впереди меня долго вполголоса разговаривала с сидевшим за письменным столом человеком. Она внезапно закончила разговор и вышла, и я на мгновение увидела ее лицо. Кого бы она ни искала, будь это ее друг, брат, сестра, один из родителей или ребенок, их не было здесь. Или уже не было здесь.

А может быть, их уже не было среди живых.

Внезапно мне стало очень страшно. Еле передвигая как будто налитые свинцом ноги, я приблизилась к столу. Сидевший за ним человек посмотрел на меня сквозь очки в металлической оправе. По-видимому, в Германии продавались очки только такого фасона.