– Можно мне? – негромко попросил Анри. – Про запись информации. Я видел, как это делается, я ведь старший, а всё делали при нас. Люди контролировали работу мозга, включив в динамиках бесконечные лекции, а мозг в это время током били, вырабатывая навык. Так учат големов! Или вы думаете, что это как бумага – записал и прочитал? Несколько месяцев такого вот записывания в мозг базовых знаний. А они не срабатывали! Понимаете – не сра-ба-ты-ва-ли! Мозг принимает не всё, он – не машина. В каждого из нас записывали несколько профессий, а срабатывали в лучшем случае одна-две. И у каждого – свои. Я разбираюсь в физике, а Гера… Гера был биологом. А ведь мы – генетические копии и прошли одинаковую обработку. Двоих из нас тогда вообще отбраковали, потому что они не смогли освоить требуемые профессии. Может, они были бы писателями или художниками. Ещё двое сошли с ума от перенапряжения. Четыре из пятнадцати попали в отбраковку! Вот цена такого обучения!

Детский голос Анри звенел такой взрослой, неизбывной болью, что все присутствующие несколько минут молчали, не в силах ответить темноволосому мальчику в слишком большом для него офисном кресле.

– Ладно, это мы поняли, – сипловато прокашлявшись, заговорил представитель ЮАР. – Но ведь можно и не давить с профессиями? Можно создавать например пятнадцатилетних.

– Скажите, у вас есть дети? – очень тихо и напряжённо спросил Лёшка. – И если да, то сколько им лет?

– Да, есть, – пожал плечами негр. – Сыну как раз три года исполнилось.

– А как вы отнесётесь к тому, – голос Лёшки стал таким, что все подсознательно ожидали взрыва: тихий, но с невероятной болью и гневом, – как вы отнесётесь к тому, что ваш сын вот сейчас, в этот момент, захочет женщину? Физически захочет, почти до обморока?

– Что?! – Эксперт посерел, даже его курчавые волосы, казалось, встали дыбом. – Что вы имеете в виду?

– То, что я это знаю по себе! Я был младенцем в теле взрослого здорового мужчины! И я оказался, по сути, в борделе тогда, когда мои психические сверстники мультики смотрели! Потому что моё тело требовало одного, а мозг – другого. Вы хотите таких людей?!

– Ну-у, вообще-то эта сторона жизни при искусственном воспроизводстве людей теряет актуальность, – пожав плечами, протянул представитель Индонезии. – У человека много возможностей и потребностей в развитии, и если исключить примитивную, в сущности, тягу к размножению, у него высвободится очень много времени на более достойные цивилизованного существа занятия.

– А вы уже отказались? – со странным для всех, кроме друзей, любопытством спросил Шери. – Это ведь делается очень просто, да? Вы уже отрезали себе всё?

На секунду в зале повисла тишина – люди осмысливали «невинный» вопрос ребёнка. А потом раздалось в полном смысле слова ржание – не смех, не хохот, а именно ржание. Мишка, скорчившись, чуть ни бился головой о стол, успев, правда, подложить ладонь. Но ещё более дико было смотреть на падре Марко – откинувшегося в кресле так, что оно едва не опрокидывалось, покрасневшего, задыхающегося, с катившимися по дряблым щекам крупными слезами. Всё же священник быстро взял себя в руки и, вытирая лицо большим платком, выдохнул:

– Устами младенца глаголет истина! Я принял обет, не зная женщины, семнадцатилетним, и сделал бы это снова. Но я знаю, от чего отказался! Это моя жертва Господу, а не отказ от естества или бегство от проблем. Так что помолчите… или на самом деле идите к хирургу.

– А я вам гвоздик подарю, золотой, – глядя в потолок, непонятным тоном протянул немного успокоившийся Мишка.

– Хватит! Объявляется перерыв на два часа! – У Ван встал. – Нашим молодым экспертам и мадам Елене нельзя пропускать лечебные процедуры. Остальным советую внимательно перечитать материалы по големам. После обеда продолжим работу. Официальную одежду при желании можете сменить на повседневную.

В коридоре расстроенный Мишка подошёл к мальчишкам:

– Простите. Понимаю, отвратительно вышло, но я смеялся не над вами!

– Ничего. – Шери дружески, и в то же время стараясь не упасть, взял его за руку. – Мы поняли. А причём тут гвоздик?

Мишка смущённо оглянулся на слегка сердитую мать, потом на порозовевшую Лену и посмеивающуюся Катю, и, кхекнув, объяснил:

– Раньше тоже ценили бесполых рабов, ну и отреза́ли им всё. А чтоб не зарастало и можно было по нужде ходить, гвоздик вставляли…

– Ну ты и!.. – расхохотался Родионыч, который молчал всё время утреннего заседания, а теперь сбрасывал накопившееся напряжение. – Послал его, так уж послал! И ведь идеально прилично!

– А вот насчёт неприличного, – повернулась к мальчишкам тётя Аня. – Откуда такие слова? Не стыдно?

– Нет! – Шери очень взросло взглянул на неё, потом обернулся:

– Лена, ты же всё это видела и слышала. Иначе назвать то, что там было, нельзя, да и та медсестра так всё это и называла. От неё мы и услышали и это слово, и… как она тебя оскорбляла.

Лена слегка побледнела, стараясь идти по коридору ровно и не держась за стены. Лёшку пронзило болью: он-то всё время думал, что это он насмотрелся у Кэт всякого. А что было с Леной? Унизить словом можно точно так же, как и делом, да и та гулящая девица наверняка не стеснялась ни Лены, ни детей.

Пока он обдумывал услышанное, все подошли к своим комнатам, и Лена обернулась к мальчишкам:

– Через пять минут чтобы были готовы! У нас всего час на занятия.

– Три минуты хватит! – стараясь не опираться на стену и на ходу расстёгивая дурацкие тугие пуговицы старомодного пиджачка, бросил Анри. – Ты не опаздывай!

На обед все собрались в большой парадной столовой – красивой, удобной, но официально-холодной. Эта официальность, как и тяжёлое утреннее заседание, и понимание ответственности за предстоящие выводы, давили на людей, так что все были сдержанны и молчаливы. Но недолго.

Сидевший за одним столом с Лёшкиной компанией Стэн весь обед что-то писал в своём планшете и всё больше сердился, потом раздражённо бросил планшет на стол, едва не перевернув стоящую рядом с его тарелкой солонку.

– Скотина электронная!

– Опять? – участливо и в то же время немного насмешливо спросила сидевшая за соседним столом Катя.

– Как будто вы не знаете, что это постоянно!

Стэн, стараясь успокоиться, наконец вспомнил об уже подостывшем обеде.

– А что случилось? – с любопытством спросил Анри. Да и всем остальным стало интересно, что вывело из себя писателя.

– Эта скотина – иначе я её назвать не могу! – считает себя умнее всех! – Стэн взял планшет, огляделся, куда бы его убрать со стола, не нашёл и, свернув в трубку, брезгливо засунул в карман пиджака.

– Как это? – не понял Анри.

– Ну дай же поесть человеку, – придержала его любопытство тётя Аня.

– Спасибо, – кивнул ей Стэн и стал догонять остальных обедающих. Минут через пять он, не только догнав, но и опередив соседей, взял фарфоровую чашечку с ароматным чаем и со вздохом откинулся на спинку удобного стула.

– Успокоился. Но эту скотину я в утиль сдам!

– Останетесь совсем без планшета, – улыбнулась ему Катя.

– Зато с целыми нервами! Нет, не в утиль. Я его в следующий раз о стенку грохну! Мишель, есть тут подходящая каменная стенка?

– Есть, – рассмеялся Мишель. – И даже с острым углом. Чтобы уж наверняка.

– Да в чём дело? – непонимающе спросил уже Лёшка.

– Так вы полюбуйтесь, что он пишет!

Стэн протянул планшет Анри, и тот, всё больше запинаясь и недоумевая, прочитал вслух: «Социальную влияние Словения големов на рождество. Из станка делаю для финансовой элиты только как Габриеля солярия, и они, не заботясь о родителей любви, густая получать только водой, будут воспринимать остальных людей только как Темур».

Дочитав, Анри удивлённо посмотрел на Стэна:

– О чём это?

– Это то, что мы с вами вчера обсуждали? – одновременно с Анри спросила Катя.

– Да! Была бы техника тупой и записывала бы всё так, как хочу я, получилось бы о том, что големов станут создавать как наследников всякой элиты, и они, не зная нормальной семейной любви, будут воспринимать мир исключительно как ресурс, превратятся в угрозу обществу.