Всем, кого лишили звёзд болезни, общество и рабство.

Памяти Максима Морозова, с которым когда-то мы пускали самолётики.

Памяти папы.

________________________________________

Посвящаю книгу врачам, работавшим в больнице на Хуторской в Курске в начале 1980-х годов, сотрудникам детского санатория в г. Павловск Воронежской области, работавшим там в 1980-х гг., и сотрудникам детской библиотеки № 2 «Журавушка» в г. Нижневартовске, работавшим в конце 1980-х –2000-х годах.

Благодарю К. М. за горячие споры о литературе и грамматике, свою сестрёнку Екатерину Перфилову, а также художницу Алину Мальцеву за то, что она стала моими глазами и руками, спасибо вам Алина за портреты!

Отдельная благодарность лучшему другу Александру Герасименку за постоянную поддержку и за дискуссию о целях создания искусственного интеллекта и причинах рабства. Твоей поддержки не было бы ничего

________________________________________

– Здесь кроется опасность для человечества, и очень грозная опасность. Вы только вдумайтесь, Уотсон: стяжатели и сластолюбцы, охочие до земных благ, – все они захотят продлить свой никчемный век. И только человек одухотворенный не сойдет с пути истинного. Это будет противоестественный отбор! И какой же зловонной клоакой станет тогда наш бедный мир!

Артур Конан Дойл. Человек крадущийся

Избавь нас от того, кто властвует над нами в униженье.

Виктор Хара. Молитва землепашцу

Отъезд в Москву Лена запомнила отрывками. Сумбурные сборы, прощание с бабушкой, врачом, Ришей и Курьянычем, расстроенные лица мальчишек, не хотевших расставаться ни с друзьями, ни со щенками, серое небо, словно придавившее лопасти большого вертолёта, холодный ветер, поднимавший рябь на ещё вчера золотистой от солнца воде озера.

Уже у люка вертолёта Арсений Денисович протянул Лене свёрнутый планшет:

– Здесь программы тренировок для вас и ребят. Вы знаете их и свои способности лучше меня и сможете вести занятия сами. Тренируйтесь при малейшей возможности, так, как занимались в центре. Только прошу, не забывайте и о себе, не пропускайте тренировки, но и не перестарайтесь. Помните: вы хотите быть врачом, а врач в первую очередь отвечает за своё здоровье, иначе…

– …Не сможет помочь другим, – закончила Лена, уже наизусть выучившая эту фразу. – Я помню. И буду присылать отчёты, обязательно! Спасибо вам!

– Ну всё, садитесь! – Родионыч выглянул из вертолёта.

Лена обняла троих друзей и бабушку, и Курьяныч осторожно передал её стоящим в люке Мишке с Лёшкой.

– Удачи вам! – Курьяныч поднял руку, стараясь перекричать шум вертолёта. – Лёшка, вы там держитесь! Это ваш бой!

Встревоженные и расстроенные мальчишки в этот раз совсем не интересовались видами в иллюминаторах и о чём-то шептались, мужчины тоже выглядели несколько хмурыми, а тётя Аня неосознанно гладила прозрачную сумку с игрушками: весёлых зайца, кота и медведя все теперь считали талисманами и не смогли упаковать в багаж, взяв с собой в салон.

В Москве всех быстро пересадили из большого вертолёта в маленький, и вскоре они уже были в главном здании конторы, обживая небольшие двухместные гостиничные номера, в один из которых поставили дополнительную кровать, потому что мальчишки так и не хотели разлучаться.

Следующие дни слились в один. Выбор и подгонка одежды, в основном невероятно старомодных, но необходимых по протоколу брючных костюмов покроя чуть ли не столетней давности, уроки делового этикета, обучение работе с электронными переводчиками – примитивными, правильно переводившими лишь простые фразы, но необходимыми в повседневном общении. За всеми этими важными, но всё-таки второстепенными делами едва не забылось главное – зачем все они едут в Швейцарию. Только усиленная охрана и запрет подходить к постоянно закрытым шторами окнам напоминали о ближайшем будущем.

Контора – не всесильная организация, даже не полиция. Это просто сеть небольших научно-аналитических филиалов, вся её власть лишь в том полузабытом праве на самостоятельные действия. И только то, что все в ту ночь штурма сработали синхронно, не дав руководству центра понять, что происходит, да сразу же опубликованные документы из тайных лабораторий позволили привлечь внимание к незаконным экспериментам. А потом началась работа совсем других организаций. Скандал был настолько серьёзный и затронул столько стран, что им заинтересовался Союз Государств Мира, основанный сразу после Второй Мировой войны и заменивший собой бесполезную Лигу Наций. Именно СГМ и Международный суд и вели разбирательство, в котором конторе отводилась роль в лучшем случае свидетеля, а в худшем, возможно, и обвиняемого в необоснованном применении права на самостоятельные действия. Сотрудники конторы, Лёшка, Лена и мальчишки были даже не пешками, а, скорее, песчинками, на короткое время застопорившими маховик политических и экономических игр с наукой и общественным мнением. И вопрос теперь был в том, смогут ли эти песчинки сломать механизм, или их сметут как незначительную помеху на пути сильных мира сего.

Только в самолёте Лена очнулась от гонки последних дней и смогла немного отдохнуть и прийти в себя. В уютном салоне было тепло и тихо – шум двигателей гасили звукопоглощающие переборки. Мягкие удобные кресла, по два, а не по три в ряд, как обычно, стояли довольно свободно, позволяя вытянуть ноги, а то и откинуть спинку, превратив кресло почти в кровать. Мальчишки сидели у иллюминаторов, глядя на мелькающие внизу огни московских пригородов и сияющую вдали громаду Новой Москвы, напоминающую то ли горный кряж, то ли несколько вавилонских башен сразу. Лёшка, уступил Лене место у окна, но тоже старался сесть так, чтобы видеть всё. Вскоре иллюминаторы затянула серая муть, а потом самолёт поднялся над облачным слоем, и мир разделился на чёрное ночное небо вверху и бескрайнюю серость внизу. Смотреть в окно стало скучно, и Лёшка, чуть откинув спинку своего кресла и странно извернувшись, чтобы и сидеть, и в то же время упираться лбом в спинку Лениного кресла, уснул. Лена улыбнулась: парень, как когда-то и говорил ей отец, на самом деле напоминал лобастого щенка и до сих пор бывал непосредственным открытым мальчишкой, но только среди своих друзей и семьи. Лена прикрыла глаза, чувствуя, как пальцы Лёшки сжимают её ладонь, и задумалась о произошедшим с ней.

Лене никогда не нравились слишком красивые парни. Нет, она любовалась ими, признавала их красоту, но это было сродни разглядыванию античной статуи – исключительно эстетическое удовольствие. Не нравились девушке и высокие: ей, при её чуть больше метра шестидесяти, было неприятно, когда кто-то слишком нависал над ней, да и запрокидывать голову, чтобы посмотреть в лицо собеседнику, очень неудобно. И ещё ей не нравились светловолосые. Поэтому, когда Лене показали, какой манекен она должна сделать, девушка восприняла это как интересную задачу, только досадовала, что обрубовка слишком высокая – работать неудобно, приходится скамейку подставлять.

После разговора с Львом Борисовичем отношение Лены к «манекену» изменилось, но не сильно. Ей было больно за того, кого создают идеальным рабом, давило чувство беспомощности, но не более того. Девушка была уверена, что эксперимент совершенно законен, а значит, изменить ничего нельзя, нужно выполнить заказ и постараться забыть обо всём. И только любовь к сказкам и полудетская вера в то, что её слова будут услышаны «манекеном», немного успокаивали Лену. О том, чтобы увидеть своё творение живым, вернее, как она тогда считала, действующим роботом, она и думать не хотела.